Видно было и Серую гору. Но она была скучной. И только когда на вершину ее поднимался верховный жрец, я наблюдала за ним. Усдан с помощью Нежити выставил новые правила — никто, даже король, не мог войти в Серую гору без разрешения самого верховного жреца. А он таких разрешений не давал. Но и король принял новый закон: верховный жрец не имел права покидать Серую гору. Только приглашение самого короля было выше этого закона. С тех пор Усдан видел королевство только с вершины горы. И это произошло не сразу. Сначала множество слуг и младших жрецов вгрызлись в гору, чтобы прорубить проход на вершину. Никто из тех слуг не вернулся в королевство, навсегда оставшись в Серой горе, поэтому никто не знал, как преобразилась гора внутри. Королевство словно разделилось надвое — король все еще правил жителями, что все, касалось Нежити и Серой стены, было в ведении Усдана.

Большую часть времени я проводила в любимом поместье. С родителями и с верными слугами моего отца — Диплами. Лими Дипл была моей няней, а ее муж стал моим другом. Он рассказывал мне сказки и легенды о прежних ярких временах, учил определять птиц по голосу и иногда сетовал, что и птицы теряют красоту мелодии от близости Серой стены. Голоса людей, в отличие о птиц, пока не теряли своей мелодичности, но люди пели все реже. Серость коснулась людей и животных, земли и воды. Но было в королевстве то, чего она не смогла коснуться.

Это был огонь. Он по-прежнему ярко пылал и во дворце и в лачуге бедняка у самой стены. И мы с отцом очень любили сидеть у очага и смотреть на пляшущий огонь. Казалось, глаза впитывали его яркость и затем разливали ее по всему телу особенным теплом.

Наш сад тоже долго сохранял краски и вкус плодов. И в нашем саду, в единственном во всем королевстве, расцветали красочные цветы. Они распускали свои бутоны и вспыхивали ярко-синим, как синие огоньки, но гасли через несколько минут. Поэтому мы никогда не пропускали момент раскрытия лепестков. Собирались всей семьей перед самым рассветом и ждали, когда первый луч солнца упадет на бутоны и раскроет их.

Я проводила много времени в любимом поместье. Играла я и с соседскими детьми, хоть и редко. Стоило мне выйти за ограду, как перед мной вырастал Гнед, сын горшечника, словно поджидал в ближайшей канаве. Отец Гнеда — бедный горшечник — неожиданно разбогател, и теперь владел прекрасным домом и небольшим уютным садом. У Гнеда был удивительно острый подбородок. Иногда мне казалось, что это одна из башен дворца в перевернутом виде и тоже хочет что-то проткнуть. Гнед знал все про серые билеты, Серую стену и Серую гору. Так мне тогда казалось, потому что он рассказывал такое, что никогда не рассказывали мои родители. С ним мы даже бегали к Серой горе — не к самой горе, конечно, но далеко от поместья — и смотрели, как вылетали из стены серые билеты. Я сжалась о ужаса, ожидая увидеть мелькнувшую Нежить, но ничего такого не было. Просто из-за Серой горы вылетели серые бумажки и закружили в воздухе. А люди застыли, с замиранием сердца наблюдая, как они медленно падают на землю.

Мои родители почти не говорили о Серой горе. По крайней мере, при мне. Но иногда, когда я в детстве видела серебристую фигуру Усдана на ее вершине, я думала о том, как ему одиноко и уныло внутри горы. И как ужасно быть жрецом ужасной Нежити. Серо-каменные пещеры стали его домом, темные и затхлые. В самой глубине горы, как говорили, водились маленький скользкие твари. Все люди королевства Крамтон ненавидели верховного жреца, младшие жрецы и слуги боялись. Были еще помощники — те, кого Усдан особенно приблизил — но про них почти ничего не было известно.

Когда я случайно проговорилась об этом, Гнед жутко рассмеялся. Он сказал, что верховный жрец живет лучше и роскошнее короля, а Серая гора внутри давно превзошла дворец. Но короля люди любили, а Усдана ненавидели. Гнед ответил на это, что когда ты знатен и очень богат, тебе плевать на мнение простых людишек.

Пока он говорил это, то не заметил, как вокруг собрались местные мальчишки.

— Гнед-горшечник, сын горшечника! — стали дразнить они его. — Первый горшок в Крамтоне!

Глаза Гнеда страшно вспыхнули, а подбородок ужасно побледнел. Он сжал кулаки и бросился на дразнивших. Ладони у него были широкие, и кулаки большие, но руки тонкие, как хворостины. И местные мальчишки с хохотом отбегали недалеко и снова и снова дразнили его. Пока Гнед особенно усердно не погнался за самым младшим из них и не растянулся в канаве с остатками дождя и помоев. Мальчишки, посмеявшись, ушли. Я протянула Гнеду руку, но он прогнал меня. На этой улице жили придворные и воины короля, и мы были их детьми, и только Гнед был сыном горшечника.

И все же про Серую гору говорили. Слуги в нашем поместье, мальчишки с нашей улицы и знакомые моих родителей. Серая гора была тайной, страшной тайной. Тех, кто получал серые билеты, забирали жрецы и привозили в гору. Да, верховный жрец никогда не покидал гору, но его помощники сновали повсюду.

Что происходило внутри горы с получившими серые билеты, никто не знал. Через три дня, ночью, в темноте, приготовленных жертв выводили к самой Серой стене и оставляли там. Никто не знал, когда придет Нежить. Гнед, когда еще не перессорился со всеми местными мальчишками, рассказывал, что побывал на месте жертвоприношения. К Серой горе было идти очень долго, а потом также долго возвращаться, но отец Гнеда, горшечник, беспробудно пил и не интересовался сыном.

— Было темно, хоть глаз вырви, — жутким голосом рассказывал Гнед, — и тихо, как на кладбище.

— Как они выглядели, эти жертвы? — жадно спросил кто-то из мальчишек. — Все тряслись от страха?

— Не знаю, я их не видел, — отмахнулся сын горшечника, — я смотрел только на стену. И тут пришла она..

Гнед замолчал, а мы раскрыли рты и ждали. Он словно ушел в себя, и судорога прошла по его лицу и искривила рот.

— Нежить выскочила резко, — Гнед вдруг выбросил вперед свои худые руки, скрючив пальцы, и мы закричали и отскочили от неожиданности и страха, — у нее была огромная голова без глаз и носа, с большущим ртом, полным зубов. Все как кинжалы. Она понюхала каждого, а потом вцепилась зубами в шею одной и жертв и стала раздирать ее на клочки!

Я не смогла дальше слушать и убежала. Ночью я не могла уснуть, и со мной до утра просидела няня Дипл, не смыкая глаз. А старый Дипл все приносил новые яркие свечи.

— Как же он видел, если было так темно? — засомневался Дипл в словах Гнеда.

Но моим родителям они ни словом не обмолвились об этом. Мои отец и мать жалели Гнеда — полусироту, и иногда приглашали к нам. Его большие глаза становились еще больше, когда он осматривал сад и поместье. Родители даже думали о том, не пригласить ли его на мои занятия с учителем и спрашивали об этом меня. Но один случай все изменил.

У Гнеда не было матери, а отец о нем почти не заботился. Поэтому моя мама решила угостить его вкусной домашней едой. Самые вкусные пироги пекла ее няня, когда мама была маленькой. Теперь няня была совсем старенькой, и жила у нас на покое, но согласилась испечь целых три. Когда они испеклись, то пахли так вкусно, что я прибежала на кухню.

— Это для бедненького сына горшечника, — сказала старенькая мамина няня.

К несчастью, это услышал Гнед, который уже стоял за дверью. Он заскочил внутрь, бледнея и краснея, и разразился страшной руганью на опешившую старушку. После этого мои родители больше никогда не приглашали его в поместье.

Поэтому мне не пришлось делить с Гнедом занятия с учителем. В ту пору учитель рассказывал мне о дриввах. Давным-давно дриввы пришли на наши земли и попросили защиты у первого короля. Их гнали отовсюду, потому что почти все они не были похожи на людей. Среди них были корявые, как высушенный старостью ствол, и склизкие, как кожа жабы. Так описывал учитель, и мурашки пробегали по моей коже. Ни за что на свете я не хотела бы встретиться с ними.

— Дриввы склизкие? — удивилась моя мама, когда я поведала ей об этом.

Она не стала спорить, но я видела, что она не согласна с учителем. Однажды, когда мы гуляли в Зеленом лесу, она сказала: