– Ох, дитя! – Беньямин посмотрел на меня снисходительно, по-отечески. – Сколь трогательна ваша невинная наивность и забота о соплеменниках своих! – Мои надежды на откровение посыпались сквозь пальцы, при виде его умиляющегося лица (и на что я рассчитывала, он только вопросы горазд задавать), когда доктор вдруг удивил меня продолжением: – Вас, как и любого другого человека, невозможно вразумить, что это такое – жить вечно. Всё, что можно было узреть на этой планете, мы знаем наизусть. Всё непонятное давно ясно. На все вопросы получены ответы. Каждый навык усвоен, большинство из них мастерски, – он усмехнулся и намеренно замолчал, пристально глядя мне в глаза.

– Хотите сказать, что лишь человеческая душа ещё способна щекотать ваши нервы? – не без труда выпалила я.

– Хм, нервы? Это действительно так, порой сосуд приходится растормошить, чтобы вывести из равновесия.

– Этим вы и занимаетесь?

– Да. Только, знаете, время всё дальше, людей много больше… – вытягивая паузу, он будто и вправду задумался. – Вот только какой парадокс! Герои, с которыми было бы интересно, чаще встречаться не стали…

– Чем больше стадо, тем масштабнее массовка?

Он резко повернулся ко мне и добавил:

– Смекаете!

– Тогда последнее. Почему там одни женщины, что за селекция такая?

– Последний на сегодня вопрос будет адресован вам, – неожиданно строго проговорил Беньямин. – Почему вы решили, будто можете вламываться в мои покои, когда вам вздумается? Возомнили, что имеете на то основания? Беспардонно рылись в моём шкафу! И размахиваете теперь обнаруженным страпоном, требуя от меня объяснений!

– Пф-ф! Вульгарная аналогия! Ничего общего с содержимым вашего «шкафа» не имеющая. По-вашему, стала бы я корректно не замечать в гостях остывающий труп на балконе?

– Как бы вы поступили в таком случае?

– Ну, сообщать о своей находке обладателю трупа я бы не стала. Думаю, нашла бы причину, поскорее покинуть его дом. И, разумеется, едва почувствовав себя в безопасности, обратилась бы с заявлением в полицию.

– Но не в данном вполне реальном случае!

– Что вы хотите этим сказать?

– В вымышленной ситуации, осознавая угрозу, вы вели бы себя вполне здравомысляще, руководствуясь инстинктом самосохранения. Во всяком случае, вам хочется так считать. На деле же, вы с шумом ворвались прямиком к самому «убийце» с обвинениями. Игнорируя при этом свои знания о сущности и природе преступника! – он усмехнулся и повёл немигающим взглядом. – Откуда? Скажите, откуда такое безрассудство? Неужели я дал вам основание полагать, что способен терпеть столь бесцеремонное поведение?

Прежде меня ещё не упрекали в бесцеремонном вторжении в личное пространство. То-то меня и смутило, заставив с детской непринуждённостью взболтнуть первое, что пришло в голову:

– Вероятно, это связанно с тем, что вы возлагаете на меня некую надежду, и время ваше ограниченно.

– Как обычно среди людей бывает, – он демонстративно закатил усталые глаза и поправил слегка разлохмаченную причёску, – стоит одному почувствовать свою необходимость кому-то, как он тут же начинает наглеть! Но воображение заканчивается на единственно существующем, по человеческим меркам, варианте наказания. И каком? Убийство! Не так ли?! Но теперь, когда вы знаете, что ваша смерть мне не выгодна, вам кажется, будто можно дать себе волю и распоясаться. Возможно, я удивлю вас. Но моё воображение немного богаче. Что позволяет мне находить для наказания как минимум ещё сотню других вариантов. Один из которых безусловно гуманный, на мой взгляд. И вероятно весьма извращённый – на ваш. Так ступайте же!

– Что? Нет! Вы не можете… – я попятилась, не понимая, почему меня тянет к выходу.

– Легко!

– Не поступите так со мной…

– Уже!

– Но я нужна вам! Вы говорили, что время у вас ограниченно!

– Не настолько! С десяток лет точно ещё есть в запасе. Ступайте, – он продолжал разглядывать своё отражение в зеркале, будто любуясь.

– Но вы не можете вот так управлять мной! – кричала я, хватаясь за столик с хрустальной вазой, которая, покачнувшись, немедленно разбилась, осыпав меня осколками, за стул, который просто опрокинулся, но я всё равно отчаянно сопротивлялась неведомой силе, тянущей меня вон из комнаты, и хваталась за распахнутые створки дверей.

– Да что вы? – он вызывающе поднял бровь и отмахнулся: – Идите уже!

Понимая куда, но не в силах больше сопротивляться, я направилась отбывать наказание. Будто до сих пор мне мало доставалось!

Не повелевая собой, но приведённая своим же телом по отданному Беньямином приказу, я прошла внутрь тёмной комнаты. Какой срок меня направили отбывать, чем я должна была там заниматься, не ведала. Понимала лишь, что выйти обратно через ту же дверь, которой туда заявилась, мне не позволит какая-то необъяснимая внутренняя сила.

Первая ночь тогда показалась мне настоящим кошмаром. Я просидела в непроглядной темноте на полу опираясь о стену при входе до самого рассвета. Прислушивалась к каждому шороху, сопению, храпу. Когда некоторые из этих несчастных пленниц, просыпались и, судя по звуку где-то справа, облегчали нужду, – я замирала, опасаясь даже дышать. Я всё боялась их напугать. Переживать только надо было за себя, а не за них, да и ночь та оказалась не самой страшной.

Картину действительности, в которую окунул меня злобный доктор Беньямин, раскрасил первыми красками солнечный луч, заглянувший через витражные окна без занавесок. Это были только мазки, но уже было к чему приглядеться.

Помещение представляло собой одну бесконечно просторную комнату с высоким потолком и массивными колоннами. Царапины и тёмные пятна на колоннах и белых стенах сразу настораживали. Мягкое и пушистое ковровое покрытие выстеленное по всему периметру, однако, создавало обманчивое ощущение уюта. По меньшей мере шесть десятков, на вид весьма удобных, спальных лож, напоминающих коконы для новорожденных, только гораздо крупнее, были хаотично раскиданы по сторонам. Дополнительные источники освещения, помимо естественного, очевидно даже не предусматривались. Наверное, поэтому я не сразу заметила необъяснимо приземистый стол в центре жилого пространства, куда слабо доходил свет. Я не слышала, чтобы кто-то приходил накрывать его ночью. И судя по тому, что он уже буквально ломился разнообразием продуктов, его не убирали с вечера.

Спавшие свернувшись клубком женщины в однотонных безликих платьях старого больничного типа одна за другой просыпались, словно их биоритм был точно синхронизирован со световым днём. Та, что неуклюже поднялась на ноги первой, прошла мимо меня, вдавившейся в стену, к санузлу. Он, кстати, оказался там же, всего в нескольких метрах, и комнатой совсем не являлся. Это были просто несколько чашей Генуя из нержавейки. Всё у всех на виду!

Я решила не испытывать удачу и дальше и не дожидаться, пока местные придут в себя.

Стараясь не привлекать их внимания, я с трудом поднялась на ноги. Тазовые кости завыли, словно не отрывались от холодной твёрдой поверхности годами. Прихрамывая на обе ноги, то и дело шарахаясь и оборачиваясь на каждый звук по сторонам, я двинулась не на выход, что было бы логично, ведь он не был заперт, а наперекор рациональности, нашла свободное место. Одно из самых неприметных подальше от центра. Устроилась поудобнее и принялась наблюдать.

С раннего детства, ещё в садике родители делали мне замечания, когда я пыталась называть кого-то глупым. Поучали, мол, нельзя сравнивать степень сообразительности людей, люди разные, каждый хорош в чём-то своём. Их постулат накрылся медным тазом или, точнее сказать, беньяминовым стадом. Это был настоящий удар! Могла ли я представить людей настолько несмышлёных?

В хлеву Беньямина я насчитала сорок четыре особи. Большинство примерно среднего возраста, хотя были и дети. Их внешние признаки поражали однотипностью, словно все они были ближайшими кровными родственниками. И определённо не были они привлекательными. От обильного питания и малой физической активности фигура каждой из них напоминала просто мешок с мукой или даже с жиром: их кожа была дряблая, волнистая, покрытая неприятной коркой. Волосы, скорее всего, регулярно сбривались на лысо, немного отросшие, они торчали небольшим пушком на их головах. Лица заплывшие, несимпатичные. В их маленьких глазках, глубоко посаженных под низким лбом, не было ничего! Личности, словно высосали. Отсутствовал интеллект. Не отражались эмоции. Разные по свежести следы от побоев у абсолютного большинства, многочисленные шрамы у каждой. Повадки, движения лишь устрашали их портрет, они были не то что дикарскими, для человека они не были характерными, вообще.