Так далеко в самолете — в самом последнем чертовом ряду — кресла не откидываются. Я то приходил в сознание, то терял его в течение нескольких часов, несчастный и страдающий от боли, проклиная тот факт, что застрял не только в экономе, но и в самом неудобном кресле в истории авиаперелетов. Мое тело болит, и теперь еще член достаточно тверд, чтобы ему тоже было больно.

— Давай. Колись. С кем тебе было так страстно и бурно во сне? — спрашивает парень рядом со мной.

Он представился, когда я сел рядом с ним во время посадки. Назвал мне свое имя, но я сразу же его забыл. С тех пор, как мы поднялись на борт, у него на лице была эта застывшая улыбка, что мне захотелось дать ему в челюсть; никто не имеет права быть таким счастливым без всякой чертовой причины.

— Я же сказал. Это был кошмар. Там не было ничего страстного и бурного.

Парень разочарован, это ясно, ну что с того, черт возьми? Я не знаю этого клоуна. Он не заслуживает от меня личной информации. И я не помню, кого собирался трахнуть во сне. Это, конечно, была не чокнутая Маргарита.

Парень поворачивается, снова выпрямляясь на своем месте.

— Мы всего в часе полета до Нью-Йорка. Ты пропустил завтрак. Стюарды сказали, что принесут одно из блюд и оставят его для тебя, но думаю, они забыли.

— Поем, когда приземлимся.

— Уверен, что они принесут тебе что-нибудь, если ты…

Вставляю свои AirPods в уши, закрываясь от него. Он замолкает, когда видит, что я сделал. Его улыбка, наконец, исчезает; похоже, я задел его чувства. По крайней мере, чувак оставляет меня в покое до конца полета.

В тот момент когда шасси самолета касаются земли и гаснет индикатор пристегивания ремней безопасности, я вскакиваю со своего места, хватаю свою сумку из верхнего хранилища и пробираюсь по проходу, прежде чем проход забьется другими пассажирами. К счастью, мне удается аккуратно поправить свой член — да, я все еще щеголяю стояком, который никуда не делся, — чтобы он был менее заметен, когда выхожу из самолета. Стюардесса с заплетенными в косу светлыми волосами, стоящая у выхода из самолета, бледнеет, когда видит, что я иду к ней.

— Хорошего дня, — бормочет она.

Я проскакиваю мимо нее, не говоря ни слова.

— Это он рычал, — слышу я позади себя. — Сказал, что собирается задушить кого-нибудь своим… кхм…

Членом.

Почти уверен, что это был мой член, но мог и ошибаться. Детали сна уже распались на туман расплывчатых цветов и форм…

Ах, черт. Здесь чертовски жарко. Даже в кондиционированном коридоре, ведущем от самолета в главное здание аэропорта Кеннеди, жара и влажность бьют мне в лицо. Воздух приторный — коктейль запахов, которые создают настолько неприятный и уникальный для этого аэропорта запах, что я сразу понимаю, что я дома.

Четыре дня. Именно столько времени я пробыл на Корсике.

Четыре.

Чертовых.

Дня.

Вот тебе и перерыв в середине семестра.

Конечно, я мог бы остаться. Ничто меня не останавливало. За плечами у меня три года работы моделью, у меня куча денег, и я не мог их потратить, черт возьми, запертый в горах в частной школе-интернате в центре Нью-Гэмпшира. Я мог бы остановиться в самом дорогом отеле на острове и прекрасно провести время, но поездка была испорчена для меня, как только «Контесса» исчезла под поверхностью Средиземного моря. Когда лодка накренилась в воде, ее мачта повредила суперяхту на следующим причале, и когда появился владелец суперяхты и начал ругаться по-итальянски, я воспринял это как сигнал убираться к чертовой матери. Мое возвращение в Штаты не имеет ничего общего с раком у моей матери.

На автопилоте я прохожу таможню и направляюсь к месту выдачи багажа. Вся моя одежда пропала вместе с «Контессой», но я купил в аэропорту какое-то количество вещей, чтобы заменить то, что потерял. Я действовал на автопилоте. Не думал. Мне не следовало беспокоиться, но я беспокоился. Теперь часть меня просто хочет уйти от огромного чемодана, полного дизайнерских вещей, но я просто не могу заставить себя сделать это.

Я нахожусь за миллион километров отсюда, мысленные шестеренки крутятся, когда понимаю, что за мной наблюдают. На самом деле, пялятся. Две девушки лет двадцати с небольшим стоят слева от меня, перешептываясь и хихикая друг с другом, оглядывая меня.

Было время, когда я, возможно, был бы польщен их вниманием. Так вот, это просто… О, Господи Иисусе. Вот почему они смотрят на меня. Я случайно оказался прямо рядом с одним из этих цифровых рекламных экранов. Он три метра в высоту, почти столько же в ширину, и угадайте, кто на этой чертовой штуковине?

Да.

Это я.

Могу добавить, что на ней на мне нет ничего, кроме пары очень обтягивающих белых боксерских трусов.

Девушки густо краснеют, когда понимают, что я их заметил. Они обе хорошенькие. Мне льстит, что они покраснели при виде моей обнаженной груди, которая больше, чем в жизни. Если правильно разыграю свои карты, то они, вероятно, подойдут. И будут заикаться и краснеть еще сильнее, а я буду безжалостно флиртовать и не успею оглянуться, как мы втроем заселимся в номер в одном из отелей аэропорта неподалеку. Мой член будет мне благодарен. Я все еще чертовски возбужден после того случайного сексуального сна в самолете. Член безжалостно пульсирует, и каждый раз, когда его кончик трется о мое нижнее белье, мне приходится бороться с желанием пойти и подрочить в мужском туалете.

Мне даже не пришлось бы стараться — если бы я хотел этих девушек, то мог бы заставить одну из них подпрыгивать вверх-вниз на моем члене, а другую оседлать мое лицо менее чем за тридцать минут. Все, что для этого потребуется — это улыбка.

Я не улыбаюсь. Достаю свои очки Ray Ban Wayfarers из нагрудного кармана рубашки на пуговицах и надеваю их, зная, что только мудак носит солнечные очки в помещении. Не то чтобы они скрывали, кто я такой; совершенно очевидно, что я тот самый парень, который изображен на рекламном щите позади меня. Чернила, расползающиеся по моей шее и сковывающие запястья, позволяют легко опознать меня, как и мою тщательно выбритую голову. Нет, солнцезащитные очки никого не обманут, но заставляют меня чувствовать себя защищенным. Как будто я удалился в другую комнату и наблюдаю за окружающими людьми через двустороннее зеркало.

Жар пробегает по моей шее, когда другая пара понимает, что я модель на чертовом рекламном щите. Смотрю на ленту конвейера номер 6, желая, чтобы она быстрее начала выплевывать багаж. Это гребаный кошмар. Я убью Хилари. Мой агент обычно предупреждает меня, если запускается одна из кампаний, для которых я позировал. И даже понятия не имел, что они выбрали изображение для этой рекламы, не говоря уже о том, что я, черт возьми, буду расклеен по всему аэропорту Кеннеди.

«Просто двигайся, гребаный придурок», — огрызаюсь я на себя. Хотя и не могу. Будет выглядеть намного хуже, если я сейчас ускользну. Похоже, словно я принял сознательное решение прийти и стоять здесь, как какой-то высокомерный кусок дерьма с комплексом бога. Я только привлеку к себе больше внимания, если…

— Простите? Эм…

Черт возьми, нет. Солнцезащитных очков явно было недостаточно, чтобы отпугнуть двух блондинок. Мой член снова пульсирует — отчаянная просьба о внимании, — что только еще больше раздражает меня до чертиков. Девушки стоят плечом к плечу, бросая друг на друга нервные косые взгляды.

Господи, где этот чертов багаж?

— Извини, что беспокою, но… это ведь ты?..

Блондинка слева указывает на дисплей позади меня. На снимке мои губы приоткрыты, голова откинута назад, как будто я обнажаю шею. Мои глаза полузакрыты, и я смотрю прямо в объектив камеры, как будто хочу выебать человека по другую сторону камеры. Я ужасно смущен тем фактом, что мой член выглядит огромным в этих боксерских трусах. Возможно, это просто моя точка зрения, пока стою прямо под дисплеем, но похоже, что мой чудовищно огромный член готов прорваться сквозь ткань, как тогда, когда монстр вырвался через грудную клетку Джона Херта в «Чужом». Господи, помоги мне, я надеюсь, что никто не посмотрит на мой настоящий член прямо сейчас. Стояк, который я раскачал, делу не поможет.