Мне потребовалось десять минут, чтобы переодеться, нанести немного подводки для глаз, туши, блеска для губ, а затем я вылезла через окно на крышу. Потеря моей комнаты на том же этаже, что и Кэрри и Элоди, была ударом, но теперь, когда у меня есть причина сбегать из академии, я внезапно перестала злиться. Падение с крыши за окном моей спальни вполне преодолимо. Я едва замечаю укол боли в лодыжках, когда приземляюсь. Тем не менее, делаю мысленную заметку для себя, что мне нужно больше сгибать колени, когда буду прыгать в будущем. А потом я сбегаю.

Слишком опасно огибать здание и хватать машину, оставленную для меня папой, — меня точно поймают, если я это сделаю, — поэтому я бегу через лужайку перед домом, цепляясь за тени, пока не достигаю конца здания, а затем пригибаюсь, мчась к деревьям.

Меня никто не видел.

Никто не выбегает из академии, крича мне, чтобы я возвращалась внутрь.

Я в бегах, и свобода, которая приходит ко мне с этим знанием — пьянящая и мощная вещь. Как только я больше не вижу Вульф-Холл, выхожу из-за деревьев и вместо этого выбираю дорогу, иду вдоль асфальта, а вокруг меня поет ночь. Рев цикад почти оглушает меня, пока я спешу вниз с горы. Когда подхожу к входной двери Бунт-Хауса, на часах восемь сорок пять, и я вся липкая от пота. Мои волосы прилипли к затылку, и я не чувствую себя такой свежей, как тогда, когда выпрыгнула из окна своей спальни.

Пакс очень четко объяснил, что я должна делать, когда доберусь до дома. Он сказал входить и идти прямо в его комнату, что гораздо лучший вариант, чем стучать: я не хочу иметь дело с унижением от Рэна или Дэша, открывающих дверь, это точно. Но я наполовину ожидаю, что входная дверь будет заперта, когда кладу ладонь на нагретую металлическую ручку и нажимаю на защелку.

Она не заперта. Теперь, когда я подошла так близко, она даже не закрыта как следует. Она приоткрыта крошечной керамической птичкой, зажатой между дверью и рамой. Странно. Когда беру ее в руки, я вижу, что она покрыта паутиной крошечных трещин, окрашенных в золотой цвет. Это прекрасно. В этом есть что-то смутно знакомое…

Когда толкаю дверь и вхожу внутрь, я сталкиваюсь лицом к лицу с тем, кого я не ожидала увидеть здесь сегодня вечером.

Элоди.

Моя подруга стоит в коридоре, одетая в самую короткую юбку, какую только можно вообразить, ее темные волосы собраны сзади в косички. Ее футболка совершенно прозрачна. Когда она видит меня, ее лицо становится ярко-красным.

— Прес? Как… что… что ты здесь делаешь?

Я ужасная лгунья. Действительно ужасная. Или… Наверное, я была такой раньше? Не теряя ни секунды, я говорю:

— Пакс и я работаем над проектом. Мы учимся вместе.

Нет смысла спрашивать ее, что она здесь делает. Я бы сказала, что это довольно очевидно. Похоже, Элоди совсем не верит моим объяснениям, но слишком смущена тем, что ее соски видны сквозь рубашку, чтобы подробно расспрашивать меня.

— Ох. О, круто. — Она небрежно складывает руки на груди, прикрываясь. — Хорошо. Я надеюсь, он не будет мудаком, — бормочет она.

Я пожимаю плечами.

— А когда он им не был?

— Это точно. Я, э-э-эм… Я просто жду Рэна. Он отъехал, чтобы достать немного…

— Мороженого, — произносит голос позади меня.

Это, конечно же, Рэн, держащий в руках коричневый бумажный пакет с продуктами. Я даже не слышала, как он подъехал. Он проскальзывает в дверной проем, пинком закрывая дверь за собой, без особых усилий освобождая меня от маленькой керамической птички, когда проходит мимо меня и направляется через фойе. Одетый с ног до головы в черное, с мокрыми волосами, спадающими на глаза, он целует Элоди в макушку, вкладывая маленькую птичку ей в руки. Она поднимает на него глаза, внезапно перестав смущаться. На самом деле, я единственная, кто смущена, когда они обмениваются долгим взглядом, глядя друг другу в глаза. Многое проходит через них в этом взгляде. Целые цивилизации поднимаются и падают, а вселенные рассыпаются в прах за то время, которое проходит, пока они молча улыбаются друг другу. Я чувствую себя неправильно, просто наблюдая за его интенсивностью.

Рэн — тот, кто разрушает этот момент. Он нежно проводит подушечкой большого пальца по скуле Элоди; действие не могло бы быть более интимным, даже если бы он задрал ее юбку и вошел в нее. Парень не делает ни единого замечания по поводу моего присутствия, направляясь на кухню со своей сумкой с продуктами. Даже не оглядывается на меня. Но не Элоди. Ее щеки раскраснелись, в глазах пляшут огоньки.

— Я… — Она качает головой, зажмурив глаза, и смеется. — Прости. Я знала, что Дэша нет дома. Пакс не очень часто выходит из своей комнаты. И я… я думала, что в безопасности. Полагаю, я позволю тебе подняться и заняться вашим заданием.

— Да. Не беспокойся. — Я направляюсь к лестнице.

— В библиотеке. Завтра, — кричит Элоди мне вслед. — Ты, я и Кэрри. Мы будем учиться. В последнее время мы почти не проводили времени вместе. Что ты на это скажешь?

— Я говорю «да».

Я улыбаюсь ей через плечо, согретая идеей провести день со своими подругами. Прошло всего пару недель, но, когда ты в ловушке в одной и той же школе, на вершине горы у черта на куличках, это отстой, когда нет возможности проводить время со своими друзьями. Однако эта небольшая дистанция между нами сработала в мою пользу. Если бы Элоди и Карина не были так поглощены своими парнями, они могли бы заметить, какой бледной и рассеянной я была. Могли заметить бинты и начать задавать нежелательные вопросы…

Надо мной раздается волна громкой, дребезжащей музыки, когда открывается дверь, и Пакс высовывается из-за перил. Он без рубашки, татуировки чернее черного, занимают большую часть его кожи. Выражение его лица, мягко говоря, зловещее.

— Ты опоздала.

Я оглядываюсь на лестницу и вижу, что Элоди ушла.

Вспышка яркого белого света осветляет стены. Пакс сделал еще одну мою фотографию? Конечно же, корпус его Canon находится в его руке, когда я снова смотрю на него.

— Я сказал, в восемь тридцать. Уже почти девять. — Его брови сведены вместе, глаза прищурены, челюсть сжата. Даже с хмурым выражением на лице, он все равно самое красивое существо, которое я когда-либо видела. Мой пульс учащается, меняя скорость, когда я поднимаюсь по лестнице. Парень пристально наблюдает за мной, когда я приближаюсь, все время хмурясь.

Когда добираюсь до площадки второго этажа, он направляется прямо ко мне, все еще держа камеру в руке, и поднимает меня одной рукой. Я так потрясена, что у меня даже нет времени вскрикнуть. В какой-то момент я стою на своих собственных ногах, а в следующее мгновение мои ноги обвиваются вокруг его талии, и парень прижимает меня к своей груди тем, что кажется одним сплошным, прочным стальным кольцом.

Паника трепещет у меня под солнечным сплетением. Парень намного сильнее меня. Поднять меня вот так было для него пустяком. Если бы он захотел, ему ничего бы не стоило причинить мне боль. Прижать меня к земле и взять все, что ему заблагорассудится.

Если издашь хоть звук, я отрежу твой гребаный язык, Пресли. Это то, чего ты хочешь, да? Думаешь, я этого не сделаю?

Ужас взбирается по моему телу, как по лестнице. Это начинается с онемения в ногах. Покалывания. Пощипывания. К тому времени как достигает моей груди, я чувствую, что вот-вот расколюсь, и мои внутренности вырвутся из меня, как песок. Только… Пакс закрывает дверь своей спальни и отпускает меня. Ненадолго. Только для того чтобы отложить камеру и пройтись по комнате, крадучись, как хищник, с бугрящимися и перекатывающимися мышцами на спине, туда, где его стереосистема извергает «Рейдж Эгейнст зэ Машин». Предполагая, что он собирается сделать музыку потише, чтобы я могла слышать, когда он ругает меня за опоздание, я снова удивляюсь, когда парень делает музыку еще громче.

Пакс смотрит на меня с мрачной решимостью, написанной в чертах его лица. Он не говорит. Вместо этого указывает на пустые, отполированные половицы перед собой. Требование ясно: тащи сюда свою гребаную задницу.