Черт возьми, да, это так.

Но теперь я могу вынести свое влечение к нему. Эти воспоминания больше не вызывают у меня желания убежать и спрятаться в темном чулане, скуля в сгиб собственного локтя. Я могу существовать рядом с ним вполне счастливо, и это кажется мне свободой.

Пакс секунду наблюдает за мной, потом подносит к губам свою сигарету. Затем смеется, выпуская очередное облако дыма и указывая ею на меня.

— Я так понимаю, судя по наивной улыбке на твоем лице, ты решила, что это не так.

— Да.

Что-то холодное и жесткое мелькает в его глазах. Что-то не особенно дружелюбное.

— Хорошо, Файер. Тебе лучше идти своей дорогой, пока я не решил проверить твою теорию.

Его слова не оказывают на меня никакого воздействия. Совсем.

Срань господня.

Раньше я бы съежилась от намека в его голосе. Сейчас же, стоя на этой лестнице, я совершенно спокойна. И даже сказала бы, что почти… развлекаюсь? Уверенность не покидает меня, когда говорю:

— Ты мог бы попробовать, но почти уверена, что мой страх перед тобой навсегда излечен, Пакс Дэвис.

Слова слетают с моих губ, и это игривое выражение на лице Пакса меняется; оно теряет свою игривость, обостряясь, пока его улыбка не превращается в оружие. Нож. Режущее лезвие с таким острым краем, что от него может потечь кровь.

— Тогда ладно. Если ты так уверена. — Он снова затягивается сигаретой, поворачивается ко мне спиной и направляется обратно в свою комнату.

На этот раз не закрывает за собой дверь.

Ух…

Бросаю взгляд вниз, на нижние уровни дома. Затем смотрю на открытую дверь спальни Пакса. Что, черт возьми, мне теперь делать? Я должна просто уйти? Или… должна последовать за ним в его спальню? И с какой целью, если последую за ним? То, что я больше не боюсь его, не означает, что я невосприимчива к общим нервным расстройствам, связанным с мальчиками. А также не невосприимчива к бабочкам, которые ожили в моем животе, когда Пакс впервые открыл дверь пару минут назад, и эти бабочки начали буйствовать.

Тошнота накатывает на меня волной.

Возвращаюсь на лестничную площадку второго этажа. Пакс снова включил хэви-метал, на этот раз еще громче.

Дверь остается открытой.

Своего рода вызов.

Или угроза?

Уверена, что это сочетание того и другого. Пытаюсь представить, что произойдет, если я войду в дверь этой спальни, и у меня в голове происходит короткое замыкание. Я трезва. И не могу себе представить, что у меня хватит наглости войти туда и просто потусоваться с этим парнем. Собираюсь ли я сидеть на краю его кровати и вести с ним вежливую беседу, пока Пакс играет в видеоигры? Нет. Просто нет никакого способа…

Музыка становится громче.

Беру себя в руки, делая глубокий вдох.

Я могу это сделать.

Я хочу это сделать.

Я собираюсь это сделать.

Невероятно, как легко подняться обратно по лестнице и пересечь коридор, как только я приняла решение. Так же легко, как дышать. Затем вхожу в спальню парня, в которого влюблена с четырнадцати лет, даже не колеблясь.

С другой стороны меня встречает щелчок и яркая, ослепительная вспышка белого света.

— А-ай!

Я ничего не вижу. На секунду моя сетчатка так обожжена, что невозможно что-либо разглядеть из-за огромной белой полосы, пересекающей мое зрение. Однако она постепенно рассеивается, исчезая, и наконец я могу разглядеть Пакса, стоящего у своей неубранной кровати с камерой в руках.

— На непринужденных фото, снятых в естественной обстановке действительно можно увидеть суть человека, — говорит он.

Он сфотографировал меня? Я вздрагиваю, протирая глаза.

— Как правило, вежливо предупредить кого-то, прежде чем ослеплять его вспышкой.

Он смеется холодным, жестким смехом.

— Я невежлив. И никогда не бываю таким. — В его голосе появилась интересная, грубая хрипотца, которая по какой-то причине заставляет меня дрожать.

Наши глаза встречаются, и я бросаю на него пренебрежительный взгляд, чтобы скрыть внезапную волну нервозности, которая ударяет меня прямо в грудь.

— Полагаю, мне следовало бы догадаться.

Пакс ничего не говорит. Наблюдает за мной, когда я должным образом вхожу в его комнату, осматривая все вокруг и подходя к большому трехместному дивану у окна в дальнем конце комнаты. Акустическая гитара, висящая на стене. Куча одежды на полу у шкафа. Стопки пластинок на полке рядом с навороченной аудиосистемой и потрепанные книги на полу рядом с кроватью. Повсюду разбросаны блокноты, некоторые из них открыты, с неразборчивым почерком, нацарапанным черными чернилами на разлинованных страницах. Теперь, когда смотрю как следует, повсюду фотографии, прикрепленные к стенам. Большинство изображений — неодушевленные предметы. Машины. Птицы. Разрушенные здания. Некоторые из них находятся в лесу, который окружает Вульф-Холл. На некоторых изображена сама академия, мастерски запечатленная во всей ее готической красе. На многих других изображены Дэш и Рэн.

Другие парни из Бунт-Хауса повсюду в этой комнате, смеются, развалившись на диванах, уставившись в свои ноутбуки, их лица светятся в темноте. Они читают, работают, едят и бегают, и выглядят такими нормальными и беззаботными, что на секунду я думаю о них как о нормальных людях. Забываю тот ожесточенный, враждебный фасад, с которым все трое смотрят на мир. Подхожу и изучаю путаницу изображений, накладывающихся друг на друга, там, над изголовьем кровати Пакса, и они действительно прекрасны.

Композиция. Освещение. Содержание. Все это складывается так идеально, что невозможно отрицать: его работа — это искусство.

— Я тоже окажусь на твоей стене, Пакс? — спрашиваю я.

— Нет.

Я смотрю ему в лицо.

— Тогда зачем утруждать себя фотографированием?

— Мне трудно раскрывать цвет. Ты практика, Чейз. Твои волосы чертовски кричащие.

Думаю, он хочет этим немного уязвить меня. Однако мой цвет волос был предметом насмешек всю мою жизнь. На самом деле Пакс ничего не может сказать по этому поводу, что могло бы заставить меня чувствовать себя плохо. Я пожимаю плечами, поднимая кончики пальцев на сантиметр над фотографией самого Пакса. Единственной, которую я могу найти на стене.

Черно-белое изображение.

Конкретно, это его бок и спина. Парень смотрит в сторону от камеры, половина его лица в темном, затененном профиле, но в основном отвернута, вне поля зрения. Камера видна, ее отражение отображается в зеркале, перед которым стоит Пакс. Canon стоит на верхней полке перед его коллекцией пластинок. Объектив черный и зловещий, как безмолвная пустота, поглощающая изображение.

Должно быть, он установил таймер, чтобы сделать снимок. Парень явно не хотел в этом участвовать. Если бы хотел, то смотрел бы в объектив, а не отворачивался от него. Тем не менее, это все еще его прекрасный образ. Тени ложатся на очертания мышц его плеч и рук, как чернила. Свет из окна заливает светом его скулу и руку, окрашивая их в белый цвет.

— Не надо, — говорит он.

— Я не собиралась прикасаться.

— Я знаю. Просто… не надо.

Пакс этого не говорит, но могу сказать, что ему не нравится, когда я даже смотрю на эту фотографию. Поэтому даю ему то, что он хочет, полностью отходя от стены с фотографиями.

— Итак. Значит, тебе сделали операцию? — говорю я.

Парень хмурится.

— Мы не будем об этом говорить.

— Почему? Не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, что ты хоть раз сделал что-то доброе?

— Дело не в доброте. Это была месть. Ты сама это сказала, еще в больнице.

Я сдерживаю ухмылку, которая хочет появиться на моем лице.

— О, да. Я действительно так сказала. — Я была под кайфом от обезболивающих, которые принимала в то время. Однако мой ум был достаточно острым, чтобы найти способ сделать донорство костного мозга приемлемым для Пакса. Если бы он знал, как ужасно я его разыграла, сомневаюсь, что стояла бы здесь, в его комнате. Он вообще не стал бы развлекаться моим присутствием. — Уверена, что ты немного рад, что смог помочь своей маме, не так ли?