Здесь была также картина с церквами, ветряными мельницами, с пильщиками и безлистым лесом на берегу обледенелого болота, покрытого тонким слоем снега.

А в темном углу висело потемневшее, сморщенное полотно, изображавшее шабаш ведьм, пляски козлоногих, жуткие рожи химер, стаи драконов и летучих мышей, полет пузырей и крылатых бочек.

Все эти привидения находились на своих местах, все призрачные господа улыбались на стенах, но настоящего Господина среди них не было.

Попи подошла к кровати. Она обнюхала будничный кафтан Господина, его ночной колпак и повиляла перед ними хвостом. Они так напомнили ей Господина, что она, закрыв глаза, ясно представила его себе по запаху.

Но это все-таки было одно лишь воображение, один лишь обман. И Попи опять печально вернулась в переднюю.

Солнце светило сквозь стекла, похожие на бутылочное донце. Вокруг клетки Ухуу дрожали золотые пылинки. Было тихо.

Воробьи перестали чирикать. И вдруг Попи стало жутко.

Она нервно забегала по комнате, всхлипывая, словно покинутый ребенок.

«Почему не идет Господин? — спросила она. — Почему не идет Господин? Куда он девался? Он никогда не отсутствовал так долго. Где он? Где он?»

Потом она села на матрасик, уложила хвост вокруг ног, прислушалась, время от времени тихонько повизгивая и, словно от озноба, подрагивая кожей на спине.

А Господин не приходил. Время шло, миновал уже полдень, а он не приходил. Солнце повернуло в другую сторону, лучи его косо заскользили по мутным стеклам, а Господина все еще не было.

Ухуу нетерпеливо шагал из одного конца клетки в другой. Видно, его мучил голод. Он сотрясал прутья клетки, потом до локтя высовывал руки, подбирал листья салата и жадно совал в рот.

Каким он выглядел странным, когда сидел на корточках: лицо прижато к прутьям клетки и две худые руки просунуты наружу, словно у старухи, налаживающей тканье на станке.

Попи, прищурившись, исподлобья глядела на своего товарища. Глаза ее следили за руками Ухуу. «Кто такой Ухуу?» — уже не в первый раз спрашивала она.

Она знала себя, она — это была Я. Она знала и Господина. Знала она и других, чужих собак и чужих господ. Но кто такой Ухуу?

Вот он там, с листком салата в руке. У него худые, нежные черные пальцы, словно он натянул тонкие кожаные перчатки.

Серая шерсть покрывала все его тело. Волосы на затылке вздыбились, потому что он часто хватался за них рукой, будто от головной боли.

Даже лицо его заросло шерстью, и потому никогда нельзя было понять, о чем он думает, весел он или грустен. Оставаясь неподвижным, он часами мог печально глядеть в одну точку.

Он несомненно был злым. Иначе Господин не держал бы его в клетке. Никогда он не брал его с собой, и Ухуу вряд ли знал что-либо об улицах, рынках и других господах.

Он недостоин этого, решила Попи. Поделом ему, что его держат в клетке. Даже пищу ему дают худшую, чем Попи: салат, яблоки и прочие несъедобные вещи.

И все-таки Ухуу так похож на Господина: он ходит на двух ногах и у него пальцы. Кто он? Может быть, какой-либо другой господин? Злой господин, которого нужно держать в клетке?

Голод мучил Попи. Она встала, подошла к своей глиняной миске и взяла оттуда кость. Мяса на ней не оставалось, но ради развлечения все же можно было поглодать…

Она грызла некоторое время, лежа на полу и держа кость в передних лапах. Но от этого только слюна скопилась во рту.

Тогда она оставила кость, подняла морду и поглядела на окна. Сердце ее сжималось от боли и какого-то страшного предчувствия.

Вдруг солнце скрылось за тучей. Свет в комнате сделался сначала желтым, а потом пепельно-серым. Послышался шум ветра в трубе, в оконное стекло брызнуло несколько больших капель.

Попи стала повизгивать громче и одну за другой подымать передние лапы, скрючивая их, словно она сидела на льду.

Эта скучная, холодная тишина продолжалась несколько мгновений. Слышалось только тоненькое, нежное повизгивание Попи.

Ухуу сидел и прислушивался. Вдруг он фыркнул, подскочил раза два на всех четырех локтях, остановился, прислушался, разразился жутковатым смехом и снова подпрыгнул, так что кости затрещали.

Попи боязливо прижала к голове свои широкие уши таксы. Как жутко, как жутко! Где Господин?

Потом Ухуу, поднявшись на задние ноги, принялся бегать взад-вперед по клетке, хватаясь руками то за один, то за другой из прутьев и раскачивая их.

Редкие желтые клочья облаков пробегали, закрывая солнце, и освещение в комнате менялось ежеминутно. В этих пепельных сумерках Попи лишь видно было, как Ухуу, словно черная тень, мечется взад-вперед.

Потом вдруг затрещала дверца клетки. Ухуу остановился на минутку — и стало слышно, как задувал ветер за окном. Ухуу толкнул дверцу — она тихо раскрылась настежь.

Ухуу испугался, он не ожидал этого и не знал, что делать. Он подошел к отверстию и сел на порожек, проделав все это очень осторожно и сдержанно, держась рукой за косяк.

Попи со страхом глядела на него со своего матрасика, поджав задние ноги, сгорбившись и вздыбив шерсть.

Удивление только на минуту приковало Ухуу к месту. Потом он выпятил грудь, прижав к ней подбородок, скрючил хвост и, положив руку на бедро, сделал два маленьких шага в сторону Попи.

Потом он вдруг фыркнул, мяукнул и прыгнул!

Попи, словно воющий клубок, покатилась под посудный сундук. Там она распласталась — под сундуком было тесно. Сердце у нее билось так, что когти стучали о каменный пол, хотя сама она оставалась неподвижной.

На несколько минут воцарилась тишина. Потом она услышала, как Ухуу мягко прошелся по полу, затем остановился и притих.

Попи тихонько подползла к краю сундука и выглянула.

За окнами уже наступил вечер, в комнате сделалось сумеречно.

Посреди полутемной комнаты на корточках сидел Ухуу и поедал листик салата, держа его в обеих руках. Листик кончился. Потом он оглянулся и увидел большой пурпурный ковер, повешенный на двери, ведущей в заднюю комнату.

Он подошел к ковру, потрогал пальцами бахрому и ухватил ее рукой. Ковер свалился на Ухуу. Несколько минут он испуганно возился под ним, вырвался наконец на волю и отступил, все время недоверчиво поглядывая на ковер.

Он опять принялся за поиски пищи. Он нашел на столе несколько бобов и съел их. Потом очутился на пороге кухни и сейчас же напал на корзину с овощами.

Попи услышала, как он грызет морковку. Потом у него появилась новая мысль. Взявшись за ручку, он потащил корзину в комнату и опрокинул ее. Тыквы, дыни и помидоры раскатились по полу.

Он уселся посреди всего этого и грыз по очереди то яблоко, то цветную капусту. Попи находилась всего в нескольких шагах от него, прижав морду к холодному полу и распластав передние лапки.

Мысли ее смешались от страха. Она глядела на Ухуу фиолетовыми глазами, взъерошив шерсть на затылке.

Вскоре Ухуу перестал есть и принялся катать по полу большую тыкву. В сумерках слышалось лишь поскрипывание катавшейся тыквы и топот босых ног Ухуу.

Потом тыква закатилась в темноту, под стол, и Ухуу потерял ее. Он остановился. Видимо, сумерки испугали его.

В окно задней комнаты сквозь красное стекло светила вечерняя заря. Эта комната по вечерам была светлее, и оттуда через открытую дверь падала полоса бледного света.

Ухуу недоверчиво остановился на пороге. Потом он сделал несколько шагов, и Попи увидела, как его тонкий голый хвост исчез за порогом комнаты. Послышался шорох одежды и одинокий смешок Ухуу, затем все смолкло.

Попи долго ждала с колотившимся от страха сердцем, но тишина по-прежнему не нарушалась. Потом она тихонько выползла из-под сундука и боязливо приблизилась к порогу двери в другую комнату.

Сквозь разноцветные стекла в комнату проникала узкая полоса темно-красного и темно-фиолетового света вечерней зари. Под пурпурным балдахином на кровати Господина сидел Ухуу, напялив на себя халат Господина и его ночной колпак, высоко подняв воротник, и спал.