Тони шел за мной и позволял мне спокойно выбирать вещи. Я нашла черное платье с узкими бретельками и кружевной каймой. Когда я махнула им в сторону Тони, он одобрительно посмотрел и кивнул.

Сказал, что оно мне подходит.

«Хочешь это?» – спросил он.

Я ответила, что у меня не так много денег на карте. И по правде говоря, я не была большим любителем платьев.

Тони сказал, что заплатит.

Серьезно? Он добавил, что я могу еще что-нибудь классное поискать. Я набрала с рейлингов в охапку такой одежды, которую обычно никогда не выбираю и пошла в примерочную. Тони ждал в коридоре за кабинкой и оценивал, когда я отдергивала занавеску и показывала ему по очереди юбку, пару топов и еще одно платье. Все это казалось странным, потому что я даже толком не знала Тони, но он как будто знал, что мне подходит, а что нет, и это придавало мне уверенности.

«Хорошо», – говорил он. Или «отлично».

А иногда нахмурив брови пояснял: «Это не совсем твое».

«Шикарно». «Не совсем твой цвет». «Не твоя модель».

И все такое.

Это хорошо. Хорошо! Это на самом деле подчеркивает все твои лучшие стороны.

На самом деле? Правда? На платье, которое он нахваливал с таким воодушевлением, поскупились с тканью. (Одна из моих бабушек, та, которая была всегда трезвая, использовала бы именно это выражение.)

Мне раньше не нравились такие короткие платья, и такие прозрачные тоже, но Тони убеждал меня, что у меня длинные и красивые ноги и мне нужно показать их всему миру. Я больше предпочитаю штаны. В них я чувствую себя как дома, но съемка – это совсем другое дело, конечно.

Тони шарил. К нему стоило прислушаться. Я была в обществе профессионала, поэтому должна была доверять ему и впитывать все идеи насчет одежды, а поскольку он обещал оплатить все, что мне было нужно, мне не надо было заморачиваться насчет того, что некоторые вещи я бы никогда не надела.

Но мои босоножки…

Одолженные босоножки.

Если я до этого недостаточно ясно выразилась, то скажу сейчас – ходить на них было одно мучение.

Гав Хэрродс, почему ты качаешь своей лохматой головой? Твои коричневые уши болтаются и закрывают черные пуговичные глаза, которые как-то с подозрением на меня сейчас смотрят, как будто ты не веришь тому, что только что услышал.

Разве ты бы так не сделал? Разве ты бы не примерил одежду и не взял бы ее, раз платить не надо? Ты бы отказался от съемки, от портфолио, от денег?

То есть отказался бы. Правда? Ты это не серьезно.

Но ты же собака. Вы, собаки, ничего не понимаете в шмотках и моде, да и в остальном тоже. Хотя я слышала, что некоторые твои собраться по породе (такие как дворняга маминой подруги) обожают жрать, что ни попадя, и с аппетитом тащат со всех окрестных деревьев тухлые беличьи туши и какашки других собак.

Нужно признать, что я раздумывала над тем, во что собираюсь впутаться. Но когда я получила пару пакетов, наполненных одеждой за бесплатно, то ощущение было такое, будто я сперла карточку у папы.

Кроме того, Тони начал казаться милым. Он больше не был таким напряженным и молчаливым, как в начале, и мне было на самом деле комфортно в его обществе.

Мы пошли в МакДоналдс заказывать еду. Тони сделал заказ и не стал нудеть из-за того, что я хотела бургер без омерзительного соленого огурца и лука. Могу сказать, что если бы мой папа согласился пойти в такое заведение (что нечасто случается, само собой), он не стал бы делать спецзаказ только потому, что его дочь ненавидит луковое крошево.

Мы остановились на парковке перед высоким зданием. Бесконечное количество окон. Шелушащаяся штукатурка. Балконы со всяким хламом. Наверное, я выглядела удивленной, поэтому Тони пояснил, что студия находится у него дома. Он сказал, что такая же история у многих его знакомых фотографов. Нет смысла снимать отдельную площадь, когда можно работать и дома.

Я прошла за ним по коридору и в лифт, на стенах которого были нацарапаны ключами имена и такие рисунки, которые всегда можно увидеть на стенах лифтов.

Ну вы догадываетесь.

Половые органы, как нам рассказывал учитель по гигиене.

На ум пришел лифт в доме Лилы. Лифты – это пещеры для современных пещерных людей, а маркеры – краски. Я не стала озвучивать свои мысли, и мы в полной тишине поехали на нужный этаж.

На бумажке, прикрепленной к двери Тони, было написано, чтобы в ящик не бросали рекламу.

Внутри воняло так же, как и в коридоре. Табачным дымом и немного чем-то тухлым. Когда я сняла свои каблуки (наконец-то), Тони кивнул в сторону моих ног и сказал, что не надо разуваться. Заодно он заметил, что босоножки классные. Это было так, но я ходила в них весь день ну или почти весь день – очень долго.

Я проследовала за Тони в гостиную. Он предложил мне сесть на диван и спросил, хочу ли я чего-нибудь выпить.

«Все равно».

Ну да. Все равно. Мне не хотелось пить. Выпитая в Макдоналдсе кола все еще вызывала отрыжку. Пытаясь удержать ее, я стала смотреть на линолеум и черные дырочки в нем. Тони принес из кухни две банки сидра и, сев рядом на диван, спросил, сколько мне лет. Он предположил, что семнадцать.

«Не совсем».

«Шестнадцать», – снова рискнул он.

Я ничего на это не ответила. Я испугалась, что, если скажу ему настоящий возраст, он испугается, что я слишком маленькая, и не станет меня снимать.

Тони рассказал, что многие топ-модели начинали свою карьеру в очень юном возрасте. В восемнадцать уже поздно. В двадцать ты старомодный, а в двадцать пять – пенсионер. О тех, кто старше, вообще говорить нечего.

Он спросил, снимали ли меня раньше.

Он спросил это только сейчас, поэтому моя неопытность не могла помешать. Не должна была. Я покачала головой.

Тони включил телевизор и стал листать каналы. Мы по очереди просмотрели клипы, какой-то сериал и пару реалити-шоу. В одном соревновалась толпа поваров, в другом – полные люди, которые старались не есть сладости и делали унылые и неуклюжие движения под руководством тренера-бодибилдера. Я не понимала, почему мы смотрим телек, вместо того, чтобы работать, но Тони угадал мои мысли и сказал, что перед съемкой хорошо немного расслабиться и познакомиться, чтобы потом все прошло хорошо. Это была его фишка в работе.

Холодная алюминиевая банка леденила руку. Однажды я поранилась, когда пыталась открыть банку лимонада, больше мне не хотелось.

Тони взял банку из моих рук и открыл ее. Из отверстия полилась пузырящаяся жидкость. Она была сладкая. Не такая плохая, как я ожидала. Я сделала пару глотков для Тони, так как не хотела, чтобы он подумал, что я ребенок. Если я хочу быть профессионалом, мне нужно научиться всему, потому что в работу топ-модели входят праздники и потягивание напитков, маленькие и дорогие шмотки, и обувь, в которой невозможно ходить.

Мы довольно долго смотрели программу, в которой мускулистые ребята и девочки с накладными ресницами живут на берегу моря и у них все время то праздники, то ссоры, или и то, и другое вместе. Телек занимал, наверное, полстены. Мы наблюдали постоянные истерики, порождаемые ими кризисы и признания на камеру. Время от времени Тони говорил о работе, о том, кого из известных людей он встречал, кого снимал. Казалось, он знает всех, а все знают его. Многие из тех молодых женщин, которых он нашел, работают сейчас профессиональными моделями, он называл их просто по имени, как будто я тоже должна была их знать.

Тони сказал, что у него дар замечать таланты. Он стал критиковать девушек, ревевших в тот момент по телеку, и сказал, что из всех них только у одной есть талант модели. Остальные слишком низенькие или пухлые, лица испорчены филлерами, а волосы накладные или крашеные. У них только пара выражений в активе, с таким выбором ничего не сделаешь, особенно когда губы напоминают раздувшихся дождевых червей.

По мнению Тони, было вполне возможно, что мое имя когда-нибудь станет известным, нужно только хорошенько поработать. Я могу стать успешной, если захочу и буду целеустремленной. В моем лице сила и индивидуальность, что-то загадочное, чего он не может описать лучше.