У папы есть большой черный кожаный портфель. Он стоит в прихожей на стуле, когда папа дома, и исчезает, когда папа на работе или совещании.

На своем месте портфель стоит довольно редко.

У папы много ответственных заданий. Мне кажется, что ему не очень хорошо дома, так же, как и в своем неуклюжем теле, но от него особо никуда не денешься.

Поднимаясь по лестнице, он пыхтит, и это одновременно как-то неловко и трогательно.

Папа стал забывать некоторые вещи. Он всегда рассеян, но сейчас больше, чем обычно. Может случиться, что он не сходит в магазин, хотя обещал. Не заплатит вовремя по счетам, и ему приходят напоминания.

Как-то он даже ушел на работу без портфеля.

Если ему напомнить о том, что он чего-то не сделал, он только ворчит и просит, чтобы кто-нибудь уже ему сказал, что нужно сделать, потому что у него нет образования телепата, пока нет, хотя, вероятно, стоило бы получить.

Ну какое-никакое другое образование имеется. И очень много прочитанных книг и отчетов.

Папе не нравится, что мы с Йооной называем его стариком. Поэтому мы, конечно, именно так и делаем.

Йоона на пару лет старше меня и на миллион световых лет инфантильнее. Официально ему семнадцать, по духу – примерно два, раз уж такое дело.

Маленький мальчик с пушком на щеках, который вышагивает так, как будто у него по целому арбузу под каждой подмышкой. Перед зеркалом он закатывает рукава и напрягает жалкие бицепсы и просит, чтобы я ударила его в живот, ибо живет в полной уверенности, что сделан из железа.

Иногда я бью, и тогда он пытается дать сдачи.

Какой идиот!

Но нужно признать, что мы довольно близки.

Несмотря на то, что он меня раздражает всякими рожами и тупыми подколами, которые произносит так тихо, что мама и папа не слышат.

Как только я начинаю орать и с грохотом закрываю дверь в свою комнату, он вслух удивляется, что это опять с его сестрой.

Когда мы вдвоем дома, Йоона не пытается меня злить. Тогда у нас все хорошо. Почти хорошо. Мы на время прекращаем битву, потому что битва требует зрителей.

Начало учебы осенью абсолютно огорошило.

Странно, как быстро прошло лето, хотя дни ползли как улитки и проживать их было энергозатратно.

Как будто лета вообще не существовало. Как будто это был плод воображения, мыльный пузырь, который я выдула через колечко, и он летал по воздуху, пока не лопнул.

Как будто все, что случилось летом, случилось с кем-то еще, не со мной.

Лила и Сантери шли по школьному коридору, держась за руки. Я шла в паре метров позади них.

Когда Лила была с Сантери, она меня не замечала. Но когда Сантери уходил на свои уроки, я снова была с Лилой вдвоем, мы болтали, и все было как раньше до тех пор, пока не начиналась перемена и два пупсика снова обретали друг друга.

Иногда они сидели, обнявшись, на скамейке под вешалками и всем давали понять, что они пара. Когда они нежничали, я не решалась вторгаться в их союз. Мне хотелось блевануть.

У меня аллергия на сахарный сироп.

Нас было трое, но вообще-то двое. Я и они. Они были один, а я тот второй, который лишний.

Больше ничего особенного о начале осени я рассказать не могу. Те же учителя и те же рожи одноклассников. Ничего революционного.

Кроме того, что у меня появился парень. В некотором смысле. Я не совсем уверена.

Тогда я его еще не видела, но мы обменивались сообщениями. Он написал мне, когда нашел мои фотографии, которые я выложила в профиль.

Мы начали переписываться. Как-то так.

Он начал.

А я ответила.

Проблема была в том, что он жил в другом городе. Нам было трудно встретиться, но мы обсудили, что он приедет ко мне или я к нему, хотя я знала, что если друг друга долго не видишь, то из отношений ничего не выйдет.

Его звали Алекси. Это вы знали. Лиле я о нем не рассказывала, и никому другому тоже. Только вам, мои любимые зверята.

Следует признать, что я очень ждала, когда он мне что-нибудь напишет. Я все время проверяла телефон на предмет сообщений от него.

Мой первый рабочий день. Не сиделкой, а официанткой на частном мероприятии.

Работодателем была Мария, мамин тренер, с которой она подружилась. Та самая Мария, у которой была маленькая дочка по имени Венла и которой иногда нужна была сиделка, но этим вечером ребенок был у бабушки.

Таким образом, мне предложили что-то кроме работы сиделки, и я особенно не сопротивлялась, когда мама завела об этом разговор. Бабки всегда пригодятся, но чисто из принципа маме нужно сперва сказать «нет», а потом можно и согласиться.

Мама высадила меня перед таунхаусом из белого кирпича. Она помахала Марии, открывшей дверь, и газанула по дороге на своем жучке. Она поехала готовиться к празднику, сидеть в парикмахерской, думать, что надеть, «потому что нет вообще никакой одежды» (так она всегда утверждает). К тому же мама, и это уже известно, приедет к вечеру сюда, и именно по этой причине я бесилась.

Мама собиралась посмотреть, как я работаю, и хотела делать замечания и раздавать инструкции, и быть того мнения, что мне следует все делать аккуратнее и усерднее, как будто она сама была какой-нибудь домоправительницей.

«Милая, шампанское наливай только до половины… Нет-нет, дорогих бокалов больше… Ты заметила, что салфетки кончились… Там уже заждались десерт…»

Я уже прямо слышала ее приказной тон.

День был облачный и хмурый, но это не помешало Марии блистать. Это она делала всегда. В этом не было ничего нового.

Если вы встречали ее, нужно было надевать солнечные очки. Это был самый улыбчивый человек в мире, если не считать хохочущих ведущих с телека, которым вообще-то платят за то, что у них нездоровая ухмылка на лице. Такие программы, наверное, создают хорошую атмосферу дома, хотя я всегда переключаю канал, когда вижу какую-нибудь Ваппу Пимия[13] на экране. Но я на самом деле не особо часто смотрю телек.

Мария поприветствовала меня и обняла, как обычно. Я смутилась и застыла как пень. Ничего страшного, некоторые по слухам любят обниматься с деревьями.

«Чудесно, что ты пришла».

Я что-то пробормотала в ответ.

«У тебя чудесная куртка».

«Чудесный» – это было любимое слово Марии. Наверное, не было такого, чего Мария не находила бы чудесным.

Ее муж Сами сидел в гостиной с пультом в руке. Сами смотрел какой-то футбольный матч, но со мной все-таки поздоровался.

Я его заметила. Его томный взгляд.

Марии исполнялось тридцать пять, и она устроила вечеринку. Она показала мне мое рабочее место, то есть кухню, и объяснила, что мне нужно было делать.

Она говорила быстро. Информации было много, но в голове ничего не осталось, кроме того, что в кофеварку нельзя наливать воду из стеклянного кувшина, только из другой посуды. Этому было какое-то объяснение, которое я не поняла, но больше всего меня беспокоило то, что я никогда не готовила кофе.

«Потом ты нальешь в эти… сахар здесь… это подают в самом конце… Шампанское есть еще внизу в винном шкафу… маршмеллоу положишь в эту миску…»

Потом она вслух стала рассуждать, что бы такое придумать для меня. Она оценивающе посмотрела на меня и сощурилась.

Я не поняла, о чем она говорила.

«Иди-ка сюда».

Я шла за волосами Марии, они были такие же энергичные, как и она. Цвета, пряди, заколотые шпильками волны. Ее прическа была как у идеальных женщин из Беверли-Хиллз, ну, или что-то наподобие.

Мы поднялись на пару ступенек и прошли мимо Сами, загипнотизированного на диване, затем направились в спальню. Дом Марии и Сами был трехэтажный и везде было белое: белые стены, белый пол и белый потолок. Мебель была белая, темно-серая или черная. Местами попадались специально продуманные цветовые пятна, такие как красная керамическая ваза на журнальном столике. Или что-нибудь старое среди нового: к стене был прислонены обшарпанные ставни. Возможно, они были призваны сообщить, что в доме, помимо отшлифованного белого, ценили также традиции и историю.