Включила душ. Долго стояла под теплыми струями. Я делала воду все горячее и горячее. Понемногу окно запотело, и я представила, что перед тем, как я поднимусь наверх, папа развернет газету и объявит из-за нее что-то вроде: «Ты, кстати, знаешь, что вода не бесплатная?» Или: «Если тебе так нравится плескаться, я куплю тебе абонемент в бассейн».

Папа открыл дверь моей комнаты и собирался войти, но мгновенно остановился, когда я стала рычать. Я это сделала из принципа.

Я не выносила папу и его тупые шутки. Мне нужен был кто-то, на кого можно было поворчать, а папа был подходящим объектом. У него были мирные намерения, и он не собирался объявлять мне войну.

Он стал отступать. Сделал медленный шаг назад. Он двигался как-то с трудом, но это же свойственно динозаврам.

Он вошел сюда для того, чтобы на него накричали, и он сам, несомненно, это знал. Иногда я переживала, чтобы он не испугался меня слишком сильно и не смылся в какое-нибудь убежище дома, как какое-нибудь трусливое животное, которое не хочет, чтобы его кто-то видел.

Он не успел ничего сказать, потому что я опередила его: «Исчезни уже».

И он исчез. Повернулся и осторожно закрыл дверь, хотя не нужно ему было уходить.

Я знала, что он наконец сходил к врачу по настоянию мамы, что его пару раз смотрели, делали снимки. Ему выписали какие-то таблетки, которые должны были помочь от тремора рук, хотя папа считал, что не было никакого тремора.

Я посчитала деньги. Заначка была в пенале в верхнем ящике письменного стола. Там была стопка полтинников, которые я перетянула резинкой для волос.

Их было всего шестнадцать штук. Восемьсот евро. Все это я заработала сама, невероятно, но факт.

Пересчитывая купюры, я слушала удары собственного сердца. Я положила деньги обратно в пенал, пенал в ящик и закрыла ящик на ключ. Ключ я спрятала в маленькую фарфоровую туфельку на верхней книжной полке. Туфельку я купила когда-то на каникулах в поездке.

Я понюхала пальцы. Они пахли деньгами.

Я пошла вымыть руки, затем зарылась в постель. Я сгребла Йере и Йири в объятия и погрузилась с ними глубоко под одеяло. Я гладила мягкую шерсть Гава, ощущала, как простыни ласкают мои голые ступни и наслаждалась тем, что все мои любимые существа рядом.

Моей стае было все равно, в каком я настроении и что слетает с моего языка. Моя стая не боится, если я плачу и кричу, выговариваясь обо всем, что приводит меня в ярость. Никто из них ни разу не сказал: «Попытайся взять себя в руки!»

Разве не так? Вы любите меня такой, какая я есть?

С вами мне не надо притворяться.

Совсем не надо.

Яс легкостью получала деньги. Мне ничего особенно не надо было делать. Я встречалась с мужчинами, позволяла им смотреть на меня и трогать, но не больше, только то, что я сама хотела. Они платили за то, чтобы я провела с ними пару минут. Я выбирала, с кем я буду и за какую цену.

Лила давала незнакомцам трогать себя. Я делала то же самое, но за вознаграждение. Я была умная, а она глупая. Вот так просто. Я была успешна, а она неудачница.

Так я думала, но иногда меня наполняли сомнения.

Я могла бы сделать так, чтобы ничего этого не происходило, но я не хотела. У меня были свои правила, и тому, кто со мной играл, приходилось играть по ним.

Однажды, на дискотеке младшей школы мальчишки на танцполе образовали кольцо вокруг меня и зажали в нем, как будто хотели проверить, та ли это девочка, с которой они играли в школьном дворе в футбол, по-прежнему ли она одна из них?

По их мнению, это была игра. Конечно. Я была слишком смущена, чтобы им что-то сказать.

Такого больше не случалось.

Я контролировала ситуацию.

Вместе с тем, я довольно часто думала, что мне нужно заканчивать. Это было не просто. Я воображала, что мое объявление упокоится под грудой более свежих, но получала все новые и новые сообщения, от новых мужчин и от тех, с кем уже встречалась.

Бо́льшую часть я оставляла без ответа. Иногда за этим следовали вспышки злобы, они беспокоили меня.

Дело было в том, что я могла выбирать. Я могла решать, кому отвечать. Я всегда спрашивала, что мы будем делать при встрече, и если чувак производил впечатление чокнутого, я забывала о нем, потому что не имела никакого желания знакомиться с кем-то, кто мне не нравился.

Кроме того, у меня был парень. Он не знал, чем я занимаюсь.

Я не занималась этим так уж часто, на самом деле.

Только иногда. Не много раз за зиму. Не очень много раз.

Разве это не смягчающее обстоятельство?

У меня была тайна, но у кого их нет.

Поразительно, сколько всего я делала без ведома родителей. Никто ни в чем не мог меня заподозрить ни папа, ни мама, ни Лила, ни Сантери, никто.

Нет, конечно, нет. Я была хорошо воспитанная домашняя девочка, отличница, которая на уроках тянет руку, сдает все вовремя и пишет такие длинные работы на контрольных, что нужна дополнительная бумага.

Как раз таких любят учителя.

И как можно заподозрить, что я могу делать что-то, кроме уроков в свободное время?

Только мои плюшевые друзья знают, кто я и какая я, потому что по вечерам я рассказываю им все.

Они знают, что временами я испытываю отвращение к себе и презираю тех, с кем встречалась, с некоторыми больше одного раза, ну и что с того.

Но и они не все знают. Они видят мои руки под одеялом, но не то, чем они там заняты. Они не видят, как мои пальцы оттягивают резинку пижамы, продвигаются ниже, ощупывают гладкую кожу и опускаются вдоль участка, на котором выросли волосы за одну весну, которые я подбриваю по краям маминой бритвой. На этом месте появляются красные пупырышки, как прыщи, но лучше так, чем все эти щекотные волосы.

Я касаюсь себя между ног. Кожа там как два скользких слизняка, охраняющих проход. Давление на них ощущается чем-то прекрасным и плохим, заставляет меня забыть обо всем. Именно этого я хочу, хочу быть в другой реальности, где я больше не ученица, коллекционирующая хорошие оценки. Там я могу быть кем хочу и когда хочу.

Гав, не смотри сюда! Не смотри на меня так пристально. Сейчас я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я надела полосатые гольфы выше колен. Между ними и шотландской юбочкой остался кусок голой кожи.

На улице было не очень морозно, но мне показалось, что я замерзла, как только вышла во двор. Я быстро замерзаю, поэтому куртка и шапка не особо помогали, раз ляжки остались голыми. Холод проникал глубоко под кожу, и я дрожала. Я знала это заранее. Я дрожала, хотя была еще внутри.

Иногда мне кажется, что я похожа на старую бабушку, которая жалуется на холодные конечности и ломоту.

Тот, с кем я собиралась встречаться, любил, когда я одевалась как школьница. Я выглядела как школьница и была школьницей, хотя школьники не одеваются таким образом, а гораздо более прилично.

Я выбрала футболку с коротким рукавом, на ней была хитрая рожа Багза Банни.

Над ней была моя собственная рожа, но такую же улыбку я растянуть не смогла.

Я смотрела на себя в трех экземплярах из трех зеркал, которые висели на стенке в ряд. Как три реки. Каждая из них показывала меня по-разному обрезанной.

Ты горячая штучка. Так мне сказали.

Я не чувствовала себя горячей штучкой. По телеку крутили передачи, в них были такие. Их называли горячими штучками или секси. Бесконечно повторяли эти слова.

Во мне не было ничего такого, что было в них. Ни пушапов, ни выкрашенных в белый цвет волос, ни шоколадной кожи.

Горячие штучки это что-то отдельное…

Но все-таки…

Было трудно поверить, что кто-то считал меня сексуальной. Нет. Этим словом меня никак не обозначить. Извините, уважаемый, вы ошиблись. Вы очень серьезно облажались.

Мне не доставало нарощенных волос и автозагара. Накладных ресниц и отбеленных зубов. Сисек размером с дыни и туфель на шпильках. Всех этих ослепительных вещичек. Длинных ног и восхитительных округлых форм, попы как у Ким[20]. Всего этого не купишь в Tiger[21] и отделе косметики в Токманни.