Их разрыв я заметила потому, что у Лилы снова появилось время на меня. Мы сидели в кафе, шлялись по торговому центру и слушали Two Dimensions, хотя их слащавые песни меня особо не зажигали. Мы все-таки собирались на их концерт, поэтому мне надо было бы выучить слова наизусть.

Лиле надо было срочно пойти поругаться с Сантери, а заодно и со всеми знакомыми парнями (не с Леоном, конечно). Она пришла к выводу, что больше ни один идиот не удостоится ее взгляда до конца жизни, она проведет ее одна, сосредоточенная на себе, она никакому кретину не позволит взять себя за руку.

Так она и раньше говорила. Ее решения длились один или два дня. Их было трудно соблюдать, потому что ей было не очень комфортно с самой собой.

В начале октября мама и папа отправились в Ниццу. Они были женаты ровнехонько двадцать лет и в честь этого события отправились путешествовать вдвоем, без детей – без этих злючек, этих отвлекающих факторов, голодных музейных нытиков, без скучающих в самолете негодников.

Двадцать лет. Вечность.

Они до этого были в Ницце в свадебном путешествии, поэтому выбор пал на этот же город. Я задумалась, какой медовый месяц ожидается в этот раз.

Охо-хо…

Летом мы никуда не ездили. Мы с Йооной стали слишком старыми для этого. По крайней мере, так считает мама.

Мы слишком выросли для того, чтобы наслаждаться видами из арендованной машины с кондиционером, мчащейся по шоссе. Мы больше не попрыгаем бомбочкой в бассейн, не подеремся за матрас или мяч. Не будем нарезать круги по вечерам, когда папа ищет подходящий ресторан (каждое чертово место надо обойти и прочитать выставленное меню перед тем, как родится важное решение), не будем выносить тишину, когда наша семья садится за столик ждать пасту карбонару, колу с ломтиком лимона и отвратно выглядящих морских гадов, но никто не знает, о чем говорить. Мы с Йооной больше не будем участниками игр-головоломок, с помощью которых нас иногда заставляли успокоиться перед едой.

Мы больше не будем позировать у шикарного дома или прибрежного бульвара, если мама хочет сделать фото. А ей хотелось щелкать на каждом углу и в разном свете: утром, днем и вечером.

Она больше нигде не трогала камеру и пальцем. Отпуск был исключением. Карты памяти наполнялись кадрами, которые никогда не печатались.

Мама паковала вещи, папа суетился. Папа переживал по тому поводу, что от него хотели ясности в том, какую одежду он с собой возьмет, а мама переживала, что ей приходится всем заниматься («абсолютно всем», – жаловалась она) и решать, наконец, за папу, что ему упаковать в чемодан.

Папа не cмог даже дезодорант положить в сумку с туалетными принадлежностями, зато погрузился в чтение подтверждений бронирования самолета и отеля, как будто это был приключенческий роман, а также не смог оторваться от путеводителя, взятого в библиотеке, хотя ему было велено принести маме завернутые в пакет сандалии.

Как с маленьким ребенком едешь, ворчала мама вполголоса.

Папа этого не услышал или притворился, что не услышал.

Папа вытащил чемодан из кладовки, после того, как его три раза попросили. Потом он принес еще один, который был более целесообразного размера. Третий, в котором работал замок. И четвертый, который и был тот, который хотела мама.

Он оставил их в гостиной рядом с горой одежды, так и не поняв, что мама хотела от него чего-то большего, чем просто приносить вещи по приказу.

Маме не нужна была обученная обезьяна, да еще и плохо обученная, судя по всему.

Папе нужно было, чтобы никто от него не ждал того, что он должен знать, хотя вслух об этом ему ничего не сообщили.

Кроме того, оказалось, что папе есть над чем поразмышлять. Он стал искать отпускное чтиво. Он застыл у книжной полки на долгое время и никак не мог придумать, какие книги взять с собой. Очевидно, он думал про то, сколько будет весить гора книг и считал, сколько страниц в день он может примерно прочитывать, чтобы не брать слишком много, но и не слишком мало.

Когда папа хочет, он может абсолютно ничего не соображать.

Он никогда не помнит про дни рождения. Когда я говорю никогда, я действительно имею в виду никогда.

Даже про свой.

Не говоря уж о какой-то годовщине свадьбы.

Именины – это вообще сплошное удивление.

Нет, какой-нибудь день памяти Эйно Лейно[14] и народный день ветеранов он назовет только по той причине, что его кто-нибудь спросит, почему флаги опять подняли.

Я задумалась, сколько эти путешественники выдержат смотреть друг на друга целую неделю в одном гостиничном номере. У них не будет никакой возможности сбежать, как дома, разве только что у папы будет с собой книга. Это если он сделает мучительный выбор, которую из них взять с собой, но именно сейчас было видно, что тяжко, очень тяжко. Папа не сдвинулся ни на миллиметр.

Я уже видела, как он бредет в поту на жаре по мощеным улицам вслед за мамой, ждет ее у магазинов с пакетами в руках, изучая фасады и детали архитектуры, хотя ему полагается, конечно, оценивать мамины летние платья в примерочных.

Я почти пожалела папу. Почти.

Следующим утром они отчалили. Была первая суббота осенних каникул, и я спала до полудня. В это время папа и мама летели через Центральную Европу, и, если я не ошибаюсь, папа погрузился в мир газет, а мама потягивала шампанское и смотрела на облака, бормоча, как же ее хозяйство выдержит время полета, ибо никто не смолотит жито и не даст корма курицам и поросятам.

В прихожей на столике я нашла записку, в которой мне и Йооне желали хорошей недели. За этим следовала просьба, чтобы мы готовили еду, а не только заказывали пиццу.

Плюс чтобы мы выносили мусор, мыли посуду, пропылесосили хотя бы один раз и убеждались, что дверь закрыта, когда уходим.

Плюс, плюс, плюс.

Плюс то и плюс это.

Судя по почерку, писала мама. По совместительству лучшая домоправительница.

Она даже не знала, что у пылесоса есть разные режимы для ковров и паркета, где находится мусорка и каким ключом ее открыть, не говоря уж о том, чтобы воспользоваться сковородками, лопаткой или блендером.

Нам оставили деньги с учетом непредвиденных расходов, если только все не спустить на доставку еды, конфеты и другой мусор.

Я вернулась в постель и стала листать ленту. У меня не было сил думать, чем заняться.

Цель моя была в том, чтобы за каникулы вызубрить английскую грамматику, но как-то пока не задалось.

И потом тоже не задалось.

С другой стороны, упражнения по английскому – не самая большая моя проблема.

Вместо того, чтобы погрузиться в книги, я запустила руку под пижаму и стала себя изучать.

Легкие, маленькие, невинные касания.

Я заметила, что начинаю этим заниматься тогда, когда я недовольна собой, когда не делаю того, что запланировала.

Ну то есть довольно часто.

Я пыталась создать себе хорошее настроение.

А за этим пришло плохое настроение, чувство вины за то, что я занималась чем-то почти преступным, хотя я просто трогала то, что принадлежало мне самой.

Хорошее и плохое идут рука об руку. Если я с одним, то второе тоже рядом, хочу я этого или нет.

Я одновременно награждала себя и наказывала, не знаю, чего больше. Я не хотела заканчивать, я продолжала это прекрасное истязание и уже знала, что скоро приму долгий и теплый душ, и снова почувствую себя чистым и обновленным человеком.

Мы были с Йооной вдвоем дома, но я почти не видела его.

Прошлую ночь он провел у друга. Они играли в какую-то тупую игру на приставке и проводили ночи, убивая врагов на экране.

По их мнению, это было реально круто. Они были самыми отвратными гиками, но сами этого не знали.

Когда Йоона заглядывал домой, он грел замороженную пиццу на обед, вытаскивал оттуда все овощи и вместо них клал кучу сыра и пепперони.