Варя глядела с крыльца, как грузился муж.
— Может, тебе и чемодан сразу собрать? Чтобы больше не видеть тебя! Чтобы хоть надо мной-то народ не смеялся!
Василий уехал молча и ночевать остался у Тимофея. Варя тоже ушла к матери. Сиротливый, затаившийся стоял дом, опустевший на ночь впервые за все годы. Жутковато было глядеть на его светящиеся под луной стены и темные провалы окон.
Вечером, идя с работы, Варя гадала: дома мужик или нет? Пошарила в стене — на месте оказался ключ, и у нее кольнуло под сердцем. Через забор ее окликнула Федоровна.
Федоровну Варя не любила и даже побаивалась. Еще когда дом строили, она все беспокоилась: слишком уж часто и непонятно глазела старуха через забор к соседям. Заберется на сарай, будто овечкам сена скинуть, а сама обопрется на вилы и смотрит, как Василий на крыше доски приколачивает. И черный трехлапый кобель насторожит уши и тоже уставится с сеновала в соседний двор, тоже что-то свое высматривает.
— Варя, ты дрожжами не богата? — спросила Федоровна.
Вот еще за что не любила Варя старуху. За голос. Голос у нее на удивление был свежий, девичий. Услышишь такой голос, обернешься и не поверишь, что исходит он из сморщенной старухи, опершейся на суковатую палку.
Варя так и замерла от неожиданности. Сроду она словом со старухой не перекинулась, при встрече старалась обежать ее подальше, а вот на́ тебе: дрожжей просит. Понадобились ей дрожжи. Но тотчас тайная надежда ворохнулась в ней: все-таки ворожея. Вдруг да что присоветует. Надо бы позвать. Ничего уж теперь она не сглазит. Сглазить-то нечего.
— Есть дрожжи, есть! — как можно приветливее откликнулась Варя. — Ты заходи, Федоровна, в дом-то!
Федоровна вошла и зорко огляделась.
Варя усадила ее на мягкий стул, принесла из холодильника непочатый брикет дрожжей, подала. Брикет был большой, килограммовый, я старуха сказала:
— Весь кусок отдаешь?
— Берн, Федоровна, у меня еще есть, — сказала Варя, и, вздохнув, присела рядом.
— Чё вздыхаешь-то? — живо спросила Федоровна, будто дожидалась этого вздоха. — Сам-то где? На работе, что ли?
«А ты будто и не знаешь», — мысленно усмехнулась Варя, а вслух заговорила, жалуясь:
— Какая там работа! Совестно сказать. У Тимофея он. Вертолетик строит… — и еще вздохнула. — Прямо беда какая-то. Уж лучше бы запил. С пьяницей еще можно сладить. Пошла бы к директору: так, мол, и так, образумьте. Его бы на собрании пробрали как следует, пропесочили бы, и был бы как миленький. А тут куда пойдешь? Не будешь жаловаться директору, что мужик вертолет строит. Не пьет, не нарушает ничего. Что ему сделают? Надо мной же и посмеются. А сколько денег он извел на эту затею — сказать страшно. Откуда на него такая напасть нашла? Ума не дам. Смиренный был мужик, вечно слова поперек не скажет — и вот на́ тебе… Чего ему не хватало…
— От того это, что жить шибко хорошо стали, — проговорила Федоровна своим девичьим голосом. — Всего навалом в избе: и пить, и есть, и одеться. Телевизоры разные… Разбаловались люди, маются, не знают, какую им еще холеру надо.
— Да при чем тут это? — перебила Варя неуверенно.
— А при том… Знаю, милая, какая на него напасть нашла.
— Какая?
— На его тень стрекозы упала.
Варя так и раскрыла рот, испуганно глядя на старуху.
— Будет тебе, Федоровна, пугать-то, — проговорила она наконец. — Какая еще тень? Чего собираешь-то?
— А такая. С крылышками. От стрекозки… Нет, милая, видно, но ты первая, не ты последняя. Никуда не денешься, у каждого мужика есть какая-то отдушина. Либо он пьет, либо треплется, а то как твой — строит какую-нибудь холеру, зря изводится.
— Вон ты про что, — немного успокоилась Варя.
5
Василий проснулся и некоторое время лежал без движения, глядя в темный потолок и соображая, который идет час. Прислушавшись к дыханию жены, которая спала теперь отдельно, он осторожно поднял голову и разглядел за занавесками слабый сиреневый свет.
«Поздно уже светает», — подумал он.
На столе четко тикал будильник. Сегодня он не зазвонит, хозяевам некуда собираться — суббота. Потому и поднимался Василий с раскладушки тихо, стараясь не скрипнуть, иначе Варя может проснуться и спросить, куда это он в такую рань.
На дворе было сумрачно и зябко, наверное, уже лужи подморозило. Небо же было чистое, звездное, и он порадовался, что хоть с погодой повезло. Спал в эту ночь плохо, видел обрывки странных снов, которые не запминаолись, от них оставался лишь тяжкий осадок в памяти. Очень его погода беспокоила. То ему казалось, что на улице поливает дождь, и он даже явственно слышал шум дождя, то чудилось, что небо сплошь обложено тяжелыми, до земли, тучами, и эту их тяжесть он ощущал всем телом. А на самом деле оказалось лучше, чем ожидал. День обещался сильный и звонкий.
…Тимофей долго не отпирал. Потом в темной комнате обозначилось движение. Скрипнули половицы, щелкнул откинутый крючок, и на пороге, в исподнем, появился заспанный хозяин. Позевывая, он впустил раннего гостя, зажег свет.
— Ты чего так рано? Ни лешего еще не видать.
— Самое время. Пока соберемся, пока что. Мишка бы скорее пришел.
— На что он тебе?
— Болты на лопастях жидковаты, обещал новые нарезать.
Тимофей хмыкнул, но ничего не сказал. Спросил только:
— Ты, верно, не евши. Чаю согреть?
— Мне сейчас ничего в горло не полезет.
— Боязно?
— Как тебе сказать… Мало ли что может…
— Так не лети. А то еще гробанешься.
— Не накаркай…
За окном уже порядком развиднелось, и Василий забеспокоился:
— Давай, Тимофей, выкатим машину на поле. Уж лучше там его подожду, а то гляди — светло как.
Под навесом, в сумраке, едва угадывались контуры вертолета. Василий взялся за стойку колеса, уперся плечом. Творение его оказалось не тяжелым, к калитке выкатили вполсилы. Там остановились.
— Разберем забор, — предложил Василий.
Тимофей молча принес гвоздодер. Забор разобрали, доски оттащили в стороны. Снова покатили вертолет.
— Постой, — вспомнил Василий. — Ты бензину обещал авиационного.
Тимофей снова помялся, принес канистру, предупредил:
— В случае чего, не говори, что у меня взял. У охотников, мол, им для пушнины дают — обезжиривать.
Наконец, машину выкатили на облюбованное Василием место. Перевели дух.
— Ну где Мишка-то? — переживал Василий. — Ведь договорились. Я ему полста рублей дал за работу.
— Вот это зря, — покачал головой Тимофей, — надо было потом дать, когда все сделает.
— Он иначе не соглашался.
— Ну вот. Жди его теперь… У него вчера в доме скандал был. Кажись, Рыбка к ним приходила. Поди, рассказала его бабе, та и взяла в оборот. У него баба — гром.
Василий сплюнул с досады и, отойдя от машины, разглядывал ее со стороны чужими, оценивающими глазами.
Дымное солнце, краешком высунувшееся из-за темной стены леса, осветило зеленый бок вертолета, оттенило, как ребра, переборки из-под крашеной материи. Засияло оргстекло кабины, по лакированным сосновым лопастям скользнули быстрые блики. Вспыхнула красная звездочка на фюзеляже.
— Пошто звезду-то нарисовал? — спросил Тимофей. — Звезды только на военных бывают, а у тебя — частный. Не положено.
— А пусть светит, — смущенно улыбнулся Василий. — Со звездочкой как-то веселее.
— Ты чё же… Полетишь? — спросил Тимофей, заметив, как напружинился Василий, как построжел лицом. — А болты?
— Может, старые выдержат. Назад мне пути нету, Тимофей.
Василий еще раз посмотрел на свою машину, оглядывая ее всю сразу и надеясь увидеть в ней ту силу, что оторвет его от земли, прерывисто вздохнул и, решившись, полез в кабину.
Умостился на фанерном сиденье, закрыл дверцу приспособленным для этого оконным шпингалетом. Махнул рукой Тимофею: давай!
Тимофей поднял заводилку, зацепил ею за лопасть, нерешительно глядел на столяра сквозь стекло.
— Дергай! — кричал Василий.
— В какую сторону? — не понимал Тимофей.