Для рыбы оставили в частоколе окошко. К окошку приладили деревянный желоб с заглушкой. Рыба покатится вниз по реке, упрется в заездок, поищет окно и найдет. Тогда открывай заглушку и подставляй под желоб ведро. И черпай серебряную поживу. Пируй, веселись!
Ребята радовались построенной ими плотине, может быть, даже не меньше, чем строители ГЭС. О рыбьей поживе они и не думали сейчас, любовались своей работой. Перекрытая, то есть покоренная ими сибирская речка Буй гневливо урчала, пенилась. Быстро плыли по ней бледно-желтые тальниковые и золотые — березовые листья. Вздымались валом над плотиной, плотина росла на глазах. И уже образовался на реке перепад. Подымалась вода в верхнем бьефе. Ребята обустраивали свое сооруженье, настелили на лаве мостки…
Начальник партии Павел Арсеньевич выходил из отдельно стоящей палатки, косо смотрел на работу ребят.
— Сукины вы сыны, — говорил Павел Арсеньевич, — мало того, что себе схлопочете срок за браконьерство, еще и меня подведете под монастырь на старости лет. А это чревато чем? Это чревато тем, что жена моя вынуждена будет идти в поломойки. Дети останутся без образования, вырастут из них архаровцы вроде вас…
Начальник партии, сказав свою речь, удалялся в палатку, к бумагам. Бумаги не радовали его. Трассу лесовозной дороги для Почуйского леспромхоза пробили до срока. Можно бы ехать до холодов домой. Но два подъема на этой трассе превышали дозволенный градус. Лесовозам с прицепами не подняться в такую круть без тягачей. Экономически это накладно, леспромхоз может и отказаться. Документы отосланы с нарочным, а начальник экспедиции что-то молчит. Того гляди, вместо премиальных собирай манатки, перебазируйся на реку. Почуй да принимайся за второй вариант трассы. Ни чернички тебе, ни бруснички; белые октябрьские мухи злее черных сентябрьских, налязгаешься зубами в этом спальном, черт бы его подрал, мешке на рыбьем меху.
Павел Арсеньевич мараковал над пикетажными книжками, над планшетами мензульной съемки, прикидывал так и сяк, но подобраться к лесным массивам Буйской долины не удавалось ему без крутых подъемов и спусков. Гряду прибайкальских сопок не перепрыгнешь, не обойдешь. Павел Арсеньевич камеральничал в своей одноместной палатке, в вечернее время он зажигал свечу и становился виден ребятам сквозь стены и крышу палатки. Ребята прорубили трассу, поставили репера, угловые столбы, провели пикетаж, нивелировку. Теперь начальник партии думал за всех, и что придумает он, так и будет: ехать ребятам домой или мокнуть и мерзнуть в тайге до ноябрьских праздников, а то и до Нового года…
Ребята ловили рыбу, стреляли рябчиков; стирали носки, латали рубашки и взглядывали на палатку начальника. Однако вопросов не задавали. Рябчики сами летели под выстрел. И рыба бралась на крючок. И подосиновики всюду росли слоями, хоть косой их коси.
Местные люди смеялись, когда ребята брали грибы, жарили их. За Байкалом красный гриб называли волчьим. За съедобный гриб почитается тут только груздь. Повариха Аннушка не бралась жарить волчьи грибы. Ребята жарили сами.
Аннушка-повариха не езживала дальше Улан-Удэ. И муж ее Леша не езживал, только в армии отслужил на китайской границе. И трое рабочих, нанятых Павлом Арсеньевичем в деревне Кочурино на Хилке, прокуковали свой век в чалдонах…
Ребята выстроили заездок в полдня. Начальник партии не одобрял эту затею, но перечить не стал. Пусть, — ребята при деле. Без дела еще чего-нибудь учудят. Две девчушки в партии, после десятого класса пошли подработать. Рейку таскали…
Не то чтобы Павел Арсеньевич не доверял своим ребятам. Ребятам он доверял. И вообще опыт жизни привел его к мысли, что плохих людей не бывает, по крайней мере, среди изыскателей. Люди делали свое дело, не жалея себя, не щадя, и если когда случались за ними грехи, Павел Арсеньевич не торопился ребят осуждать, порицать. Он думал, что и сам ведь тоже не ангел, сам грешен. Путь человека по жизни неровен, тернист. Изыскательский путь пролегает, к тому же, в глуши. К совершенству надо, конечно, стремиться. Но пока достигнешь его, споткнешься не раз. Но надо стремиться. Так понимал Павел Арсеньевич свою обязанность начальника партии и человека. Тут на ум ему приходила придуманная лукавым мудрецом, доморощенным эпикурейцем присказка насчет телесных радостей мира, которых хотя и не достичь досыта, но к достижению надо стремиться. Павел Арсеньевич улыбался…
Когда готов был обед или ужин, Аннушка стучала обухом в ведро, созывала ребят. Павел Арсеньевич не заставлял себя ждать, приходил к костру, садился за стол, сколоченный из тесаных осиновых жердей — небольшенького росту, кубоватенький, плотный, с округлой, как дыня, головой, с толстым носом и толстыми же губами, с маленькими, темными, глубоко сидящими глазами, в кирзовых сапожках маленького размера, в рубахе с закатанными рукавами. Сев к столу, он вкусно, споро прихлебывал борщ, отправлял в рот полную ложку кулеша с тушенкой, при этом держал застольную речь — под звучную музыку дружной, обильной трапезы, под шелест берез над головами.
— Что такое изыскатель? — спрашивал Павел Арсеньевич. И сам себе отвечал: — Изыскатель — это стойкий, мужественный, готовый выполнить до конца порученное ему дело мужчина… — При этих вступительных словах начальника партии девчушки-реечницы фыркали, Павел Арсеньевич продолжал: — Я к тому это говорю, что изыскатель не должен рассчитывать на благодарность людскую. Он мыкается полгода в тайге, оставляет семью без главы, без хозяина, недобирает того, что положено мужику от бога… — Тут реечницы опять фыркали. — Изыскатель в известном смысле подвижник, — развивал свою мысль Павел Арсеньевич. — Кто его гонит из теплого угла куда Макар телят не гонял? Никто не гонит. Так что ж получается? А получается то, что изыскатель — особенный человек. Рыба ищет где глубже, а изыскатель лезет в тьмутаракань. Вот взять хотя бы нас, нашу партию. Мы с мая в тайге. Сегодня у нас двадцать первое сентября. Сколько раз мы помылись в бане? Два раза. О чем это говорит? Это говорит о том, что мы старались как можно скорее выполнить порученное нам дело. Мылись в ванне за нас начальник экспедиции и главный инженер проекта. Они прокладывали трассу на карте. Там все было гладко. А на поверку вышло не так-то и гладко: три переправы, пара прижимов да пара подъемов по тридцать градусов. Вот теперь нам и скажут: молодцы, ребятки, хорошо поработали, но сделали не то, что нужно. Начинайте-ка все сначала. А мы что скажем на это? Мы выругаемся, облегчим душу да примемся за новый вариант. Дадим телеграммы женам, чтобы ждали к Новому году… И будут ждать, никуда не денутся. Изыскатель обязан довести начатое дело до конца… На то он изыскатель.
— Дурных нема, Павел Арсеньевич, — сказал Эдуард.
Стук ложек за столом поутих. Насторожились ребята, ощетинились. Дед Моха подвинул треух на голове, чтобы слышать.
— Да это я так, — сказал Павел Арсеньевич. — Бог даст, обойдется. Начальство не заинтересовано в зиму пускаться. Я это к чему говорю? Я это к тому говорю, что изыскатель должен всегда быть готовым к крутым поворотам, не тешить себя надеждой на легкую жизнь. Радостей нам выпадает всего ничего, да и тех мы не ценим, не умеем воспользоваться как следует быть, по-человечески… Я помню, давно было дело, в послевоенные годы. На Чусовой мы вели изыскания, проектировали сплавной рейд. Жили в богатом селе Плешакове. Мне и напарнику моему Мише Станицкому особенно повезло. Взяли нас на постой молодые вдовицы. И жили мы с Мишей, как сыр в масле катались. Время голодное тогда было, мы с Мишей только вернулись с войны, шинелек еще не сносили. У наших хозяек коровы, овцы, куры, свинота разная, овощ на грядке свой, соленья, моченья. Рыбка тогда водилась в реке. Поотъелись мы с Мишей, будки наростили, воротники гимнастерок не сходятся, надо пуговицы переставлять. Ну, и мы тоже старались в грязь лицом не ударить, держали форс. Крыши перестелили нашим хозяйкам, дров наготовили на зиму, занимались хозяйством, как подобает мужикам. Молодые были, силенок хоть отбавляй. И что же из этого получилось? А получилось то, что вроде как мы поженились. То есть променяли нашу вольную жизнь на рыжики соленые в сметане. У наших вдов ребятня. И ребятишки к нам привязались. Сезон отработали чин по чину. Объект у нас приняли. Прислали за нами маленький самолетик. Других дорог не было там, а те, что были, размыло дождями. Да. Зазнобы наши плачут, рыдают. Ну, мы, конечное дело, утешаем их, обещаем приехать еще. Мужиков тогда недостача была по всей стране, а в Плешакове чуть ли не каждый второй дом вдовий. Порвали мы все же с Мишей наши брачные узы, наконец вздохнули свободно…
