С этого дня они стали искать встреч друг с другом. Если Нюся работала во вторую смену, она днем убегала в тайгу, к Гошке. В поселке вскоре уловили закономерность: как только Нюська убегала в тайгу, во взрывах наступала пауза. «Дружат», — говорили тогда в поселке и понимающе хмыкали.
В одну из таких пауз Гошка собрал всю свою отвагу и красноречие и предложил Нюсе пожениться. В ответ девушка заплакала. Гошка струсил и забормотал что-то вроде извинений. Нюся, плача, схватила его за уши и стала целовать.
Потрясенный Гошка не знал, как выразить охватившую его буйную радость. Он сбежал на каменную длинную осыпь, пробил ломиком дыру, зарядил ее аммонитом. Потом дал два свистка и закарабкался наверх, к Нюсе.
Это получился фейерверк! Взрыв ахнул на всю окрестность. В небо взлетел столб щебеночной пыли, песка, сбитых листьев; по деревьям защелкали камни. На месте взрыва задымилась глубокая воронка.
— Ура! — крикнул Гошка, схватил Нюсю и поцеловал.
Только после того, как девушка с заплаканным лицом, смеясь, вырвалась от него, он вынул свисток и дунул в него три раза — отбой.
Это был первый случай в практике взрывника Гошки Коршунова, когда аммонитный заряд был использован им в своих личных интересах…
4
Начальнику партии Василию Ивановичу Лихачеву, которого за молодость лет звали просто Вася Иваныч, приходилось решать массу вопросов. Среди них встречались такие, решить которые в данной обстановке было просто немыслимо. Но у Васи Иваныча были испытанные нервы. И если бы к нему в его крохотный фанерный кабинетик пришел некто и попросил «вырешить» ему вертолет, чтобы слетать в город за покупками, Вася Иваныч, вместо того чтобы прогнать нахала, стал бы терпеливо объяснять, почему эта просьба невыполнима. Он только курил бы при этом много и гасил окурки о лежащую на столе глыбу горного хрусталя — единственный декоративный предмет, украшавший его кабинетик.
Вот почему начальник партии не раскричался, когда эти посетители — парень и девушка — попросили выделить им квартиру «для совместной жизни». И хотя в поселке, состоящем из четырех десятков домов, найти свободную комнату было таким же безнадежным делом, как разыскать в пустыне киоск с газированной водой, он принялся обстоятельно обосновывать свой отказ.
Этих посетителей — взрывника Гошку Коршунова и мотористку насосной Нюсю Окушко — он знал, как облупленных. И они его знали, потому что Вася Иваныч жил тоже в общежитии и не раз танцевал с Нюсей под гитару, в то время как Гошка упорно налаживал радиолу. Но в данном случае он был «начальство» и он обязан был принять участие в решении их неразрешимого вопроса.
— Мы в партии не имеем многих специалистов только потому, что их некуда поселить, — говорит Вася Иваныч, гася очередной окурок о хрустальную глыбу. Он сидит за столом в жестком брезентовом плаще, который при всяком движении гремит, как жестяной. Этот плащ Вася Иваныч носит всегда, по-видимому, для солидности.
— Мы работаем, например, без механика. А новый механик уже месяц загорает с семьей в экспедиции, и я ничем не могу помочь ему. Почти половина семей живут у нас стесненно, и до будущего лета, когда мы приступим к строительству десяти домов, нам волей-неволей придется с этим мириться.
— А почему бы не начать строить этим летом? — уныло спрашивает Гошка.
— Да элементарно. Пока мы не докажем управлению, что мы имеем здесь дело с промышленными запасами руды, никто на дополнительное строительство поселка не раскошелится. А докажем мы только к будущей весне — не раньше. Но что докажем — это точно. На днях третья вышка опять новый пласт подсекла. Нам ведь, братцы, для начала немного — сорок миллионов тони нужно. — Вася Иваныч снова закуривает и, разогнав дым ладонью, просительно добавляет: — Так что вы потерпите до лета, ладно?
— Мы потерпим, — говорит Гошка и, перехватив испуганный Нюсин взгляд, морщится. — Мы, конечно, потерпим, но ты разреши нам пока занять зимник, тот, что за ручьем.
— Ты шутишь, как Райкин, — отвечает Вася Иваныч, — разве в нем можно жить, в зимнике?
— Сейчас, конечно, нет. Но ты разреши.
— Нет, не могу.
— Почему не можешь?
Вася Иваныч откидывается на спинку стула, и брови его суровеют:
— Я вам сегодня разреши, а завтра вы ко мне опять придете: дай кирпича, дай тесу, дай стекла, дай пятое-десятое. А где я вам возьму того же кирпича, если мы кирпич для пекарни вертолетом доставляем.
— Не придем, — говорит Гошка, — честное слово, не придем. Верно, Нюся?
Девушка отчаянно крутит головой: не придем!
— И потом подумают, что это я вас туда запихнул, — уже менее уверенно добавляет начальник.
— Не подумают. Мы всем скажем, что сами.
— Сами, сами, — недовольно бормочет Вася Иваныч, — сами с усами…
На этот раз он гасит папиросу очень долго, так долго, что у Гошки начинает сосать под ложечкой. Потом, страдальчески морща лицо, заявляет:
— Ну, хорошо. Пользуйтесь моей слабостью, занимайте. Только чур…
— Мы же договорились! — перебивает Гошка. — Ничего не попросим, ни одного гвоздя!
Зимник был поставлен геологами еще до того, как здесь вырос поселок. Потом, когда пришли буровики и по обоим берегам таежного ручья протянулись улицы, зимник был заброшен. В нем одно время помещался магазин, потом керносклад, потом еще что-то. Но из-за отдаленности от него скоро отказались. Теперь он пустовал, по нему день и ночь гулял ветер, бросая в оконные проемы то пригоршни дождя, то летучие семена таежных трав.
Только великие оптимисты могли решиться жить в нем.
Взявшись за руки, они долго бродят по зимнику и вокруг него. Под ноги им попадают круглые, гладко выбуренные в глубинах земли столбики породы — керн. Потом они садятся на подоконник и начинают целоваться. День жаркий, безоблачный; воздух наполнен терпким запахом смородины, растущей по ту сторону ручья, жужжанием пчел, солнцем, и они, сидя на горячем подоконнике, чувствуют себя самыми счастливыми на земле.
— Ну, будет нам, как маленькие, — говорит, наконец, смущенно Нюся и, спрыгнув на пол, прикладывает ладони к щекам: как они горят!
Гошка смотрит на нее и улыбается, он еще не может привыкнуть к тому, что эта девчонка с простенькими косицами — его жена.
Приказом по партии Вася Иваныч дал им как молодоженам три свободных дня, и они принялись за дело.
Сначала они выгребли и вымели из зимника весь накопившийся там хлам. Потом Гошка залез на сруб и долго осматривал проломанный в двух местах потолок.
Посидел, покурил и подался в тайгу.
Он разыскал старые выработки и, совершив несколько вылазок, натаскал кучу горбылей. Из поселка принес топор, пилу, стамеску и до вечера строгал горбыли, превращая их в доски. Этими досками он залатал потолок. Из оставшихся сколотил двери и крылечко об одну ступеньку. Двери получились неказистыми на вид, зато добротными, как в сказке о трех медведях.
Нюся забила паклей щели и ушла на поиски извести. Недалеко от поселка, в стене оврага, была года три назад выкопана яма-печь, в которой пережигали известняк. Нюся нашла этот овраг и эту печь и по камешку набрала полное ведро извести.
Так прошел их первый свадебный день… Вечером, уже в сумерках, уставшие, они посидели на одноступенчатом крылечке и отправились в поселок, по своим общежитиям.
Рано утром они были снова возле своего «особняка», как они стали называть избушку-зимник.
Сложнее оказалось с печью, потому что о кирпиче нечего было и думать. Гошка целый день бродил по берегам ручья, выискивая подходящие камни-плитняки. Он натаскал их целую гору и довольно нерешительно приступил к кладке: это была первая в его жизни печь. Все время, пока воздвигалось это важнейшее сооружение — домашний очаг, Гошка был мрачен и даже не пускал Нюсю смотреть.
К концу третьего дня Гошка показался на крыльце с головы до ног перемазанный глиной и хмуро бросил Нюсе:
— Иди, принимай объект.
Нюся, держа в руках охапку пакли, сочувствующе оглядела Гошку и робко вошла внутрь. То, что она увидела там, превзошло ее ожидания.