Когда староста скрылся, священник опустился в кресло, на его лице застыло выражение гнева.
— Скоты! Скоты! — твердил он про себя. — Скоты в человеческом подобии! Господи боже мой, что мне делать?
Поспешно закончив свой обед, он направился к учителю, недавно приехавшему сюда из Бохни Мурованой. С ним он всегда спорил, ставя ему в вину и его молодость, и горячность, и прогрессивные убеждения и считая его поэтому полностью пропащим человеком.
— Видите, господин учитель, — начал он без всякого предисловия, — куда вы попали с вашей свободной любовью! Глухая Влода родила ребенка, отцом которого…
— Позвольте, — защищался учитель. — Я не имею к этому никакого отношения.
— О, это все ваша свободная любовь! — не сдавался почтенный фарарж, радуясь, что ему удалось вывести учителя из себя. — Отец бедняжки, к сожалению, человек, к которому я всегда питал доверие, — Болеслав Свышинский…
— Шляхтич, ваше преподобие, — отметил учитель.
— Не примешивайте шляхту к этой истории! — рассердился священник. — Странный вы человек…
Тут началась ссора, каких было уже немало. Закончилась она угрозой фараржа немедленно написать в школьный совет о дерзком поведении учителя.
— Это не имеет никакого значения, ваше преподобие, — ответил учитель Вегер. — Меня переведут в другое место, и я попаду прямо в рай, так как чистилище я прошел уже здесь.
Раздраженный священник удалился, размахивая рука ми и бормоча: «О эти молодые люди, безбожники и кальвинисты».
Он направился к пану Болеславу. Корчма была на самом конце деревни. Когда священник переплел ручей, его возмущение заметно уменьшилось, так как он вовремя вспомнил, что пан Болеслав закупает водку на небольшом водочном заводе у преподобных отцов каноников из города.
«Если я буду очень сильно на него нападать, паны каноники могут лишиться выгодного клиента…» — размышлял он.
Господин фарарж тоже хотел бы стать однажды каноником.
Подходя к корчме, он увидел толпу односельчан, которые колотили в дверь и кричали: «Открой, Болеслав! Мы идем поцеловать голубчика!»
Все были пьяны. Перед корчмой валялся бочонок. Пан Болеслав выкатил его им, чтобы они выпили за здоровье новорожденного, а потом заперся и не хотел никого впускать, опасаясь, как бы они не потребовали второго.
Фарарж ускорил шаги, и толпа, увидев его, приумолкла. Старый Йозеф, который шумел больше всех, схватил мясистую руку священника и начал усердно ее лобызать, причитая:
— Согрешила деревня, ваша милость! Глухая Влода согрешила, и благородный пан Болеслав взял на свою душу тяжкий грех!
— Где пан Болеслав?
— Вельможный грешник заперся в пропинации, — ответил пьяный Йозеф. — Помолитесь за нас, ваша милость! Кто мы? — воскликнул он сокрушенно. — Свиньи, ваша милость, самые настоящие свиньи.
Он подошел к бочонку, чтобы проверить, не осталась ли там еще хотя бы капелька.
Священник между тем начал стучать в дверь пропинации, откуда вскоре раздался голос пана Болеслава:
— Катитесь домой, паршивые псы! Никого к себе не пущу!
— Это стучит пан фарарж, невежа! — закричали крестьяне. — Дождешься, мы тебе шею намылим!
— Кто там? — спросил недоверчивый трактирщик.
— Фарарж Ладзевский, — ответил священник.
Ключ заскрипел, и фарарж вошел в сени. Но, так как за ним успел проскользнуть и один из крестьян, он смог беспрепятственно пройти на хозяйскую половину только после того, как удалось выпроводить непрошеного гостя.
Священник уселся на стул и произнес:
— Пан Болеслав, известие о рождении у вас ребенка наполнило меня безмерной скорбью. Так-то выполняете вы наставления вашего духовного пастыря!..
— Со мной случилось несчастье, ваша милость, — удрученно ответил пан Болеслав. — Я тяжко согрешил против закона божьего. Был я немного выпивши, милосердный боже… она тоже была пьяна и… не сопротивлялась…
Было необычайно трогательно смотреть на пана Болеслава, который при этой исповеди тяжко вздыхал и растерянно тер себе лоб.
— Это страшный грех, пан Болеслав!.. Ну и что вы теперь собираетесь делать?
— Испортил я себе жизнь, ваша милость! Ведь я же хотел жениться… И невесту себе присмотрел — дочь крестьянина Сташки из Стружи… А теперь всему конец…
Я мог получить тысячу рейнских, отделать пропинацию, купить участок леса… А сейчас никто за меня, подлеца, не пойдет!
— А что с Влодкой?
— Умирает в каморке, ваша милость. Роды были тяжелые.
— Несчастный! — вскричал священник. — Что же вы за мной не послали? Грешница может умереть без последнего покаяния!
— Знать, уж кончилась, — вздохнул пан Болеслав. — Из чулана давно уж ее криков не слышно.
Священник вскочил.
— Вы с ума сошли! Ведите меня к ней!
— Я совсем отупел, ваша милость, — защищался пан Болеслав. — Голова идет кругом.
Он почтительно повел фараржа в грязную каморку, к постели глухой Влоды.
Там лежала жертва пана Болеслава — белая, окоченевшая, с лицом, искаженным предсмертными судорогами. А у постели, в корзине, выстланной разным тряпьем, тихонько попискивал ее ребенок.
— Я не ошибся, — сказал трактирщик, боязливо глядя на умершую. — Бог взял ее к себе.
Священник опустился на колени и начал молиться. Наверно, никогда еще не молился он так усердно, как сейчас, когда столкнулся лицом к лицу с трагедией, с суровой правдой жизни.
Пан Болеслав тоже молился. Когда священник поднялся с колен, он начал сетовать:
— Я очень несчастен, ваша милость! Кто теперь пойдет замуж за грешника Болеслава?.. Позвольте, я вас почищу, здесь столько пыли; покойница в последнее время совсем перестала убирать комнаты.
— Пан Болеслав, — холодно произнес священник. — Ваша обязанность теперь позаботиться о ребенке. Я могу вам посоветовать. Возьмите кормилицу. Соседка Пригнова как раз кормит девочку. Заплатите ей, и все будет в порядке…
Несчастный трактирщик кивнул головой.
— Затем обращаю ваше внимание на то, — продолжал духовный пастырь, — что ребенку нельзя давать водки.
— Слушаюсь, ваша милость.
— Кроме того, я должен отслужить шесть месс: три за вас, две за покойницу и одну за новорожденного.
— Ваша милость, — начал торговаться пан Болеслав, — может быть, за покойницу хватит и одной, ведь она была глухой и немного еще успела нагрешить?
— Тогда, — сказал неумолимый пастырь, — за нее буду служить одну, а за вас четыре.
Сокрушенный трактирщик отошел за деньгами и, возвратившись, положил их на пыльный стол.
— Шестью три — восемнадцать, — отсчитал он. — Вот восемнадцать рейнских, ваша милость. Времена нынче плохие. В прошлом году неурожай был.
— Нехорошо поступаете, — строго сказал священник. — В святом деле не подобает торговаться, давайте двадцать рейнских!
— Никак не могу, я еще за солому не получил.
— Вы неисправимы, — проворчал священник, сгребая монеты. — При погребении вашего покойного батюшки вы не хотели мне дать даже восьми рейнских, хотя, как вы помните, в то время шел дождь, и я в результате схватил насморк.
Трактирщик приложился к его руке и спросил:
— Когда можно будет окрестить ребенка?
— Как только отслужу все заказанные мессы.
— А покропите, ваша милость, гроб несчастной Влоды?
— Покроплю.
— Благослови вас бог, ваша милость.
На пана Болеслава свалилась теперь масса забот. Вся эта история стоила ему немало денег. Во-первых, похороны умершей. Хотя он и купил самый дешевый гроб, священнику пришлось заплатить как за похороны по первому разряду. Кроме того, чтобы прекратить всякие разговоры, нужно было устроить поминки для всей деревни, которая когда-то так издевалась над глухой Влодой.
Староста перепился и кричал:
— Бог да хранит пана Болеслава! Да здравствует глухая Влода!
Старый Йозеф вздыхал:
— Свиньи мы, а пан Болеслав — ангел! Но глухую Влоду бог оставил, не любил он ее.
Бабы пили сладкие настойки и целовали ребенка Влоды, который только благодаря своему здоровому организму выдержал этот бурный натиск и не скончался у них на руках.
