— Есть необходимость, Евгений, продолжить прерванный разговор, — сказал майор Зимин. — Мы начали его с недельку назад. Помните?

— Как не помнить!

— Все мы втроем рады — и я, и лейтенант Бабкин, и комсорг наш Петро Жуков, — что вы теперь на заставе свой человек. Вот Жуков только что сказал нам: солдаты стали уважать вас, даже Борисов про обиду забыл… И вам стало легче, так?

— Так точно, товарищ майор! Уж такое свойство молодежи: трудно в одиночку.

— Ишь ты, монополист какой! Свойство это не только у молодежи, а у всех нормальных людей… Что теперь скажете о народе на заставе?

— Нормальный народ!

Зимин с улыбкой пояснил Бабкину:

— На языке моего сына, а его ровесника, это слово — наивысшая оценка. — И сразу стал серьезным: — Я надеюсь, теперь с вами можно говорить прямо, говорить по-мужски, и вы этот разговор поймете правильно… Преступника Валерия Казаченко задержали на левом фланге соседней заставы, вы об этом слышали. Соседям объявлена благодарность, а весь наряд представлен к награждению знаками отличия… А задержать нарушителя должны были вы со своим напарником. Да, Киселев, вы! Он на вас шел, но вы спугнули его.

— Но мы же тихо сидели.

— Спугнуть в темноте можно не только шумом, но и огоньком, даже чуть приметными

Киселев опустил голову:

— Я курил, товарищ майор. Две сигареты выкурил. Извините.

— О вашем грубом нарушении службы мы узнали, еще когда вы спали тогда после наряда, — проработали след. Потом позвонили из штаба: Казаченко на допросе рассказал, почему он метнулся в сторону от нашего наряда, — Зимин прошелся по канцелярии, снова опустился на свое место. — Хорошо, что сразу насчет курения признались. А то я целую неделю таскаю в кармане вот эти вещественные доказательства — на тот случай, если бы вы стали отказываться. — Зимин развернул пакетик с двумя окурками сигарет. — Твои?

— Мои. «Варна».

— Ясно! — Зимин с легкой душой выбросил окурки в мусорную корзину. — Так вот, Киселев, мы бы могли взять тебя в крутой оборот сразу же, в тот же злополучный день. Но лейтенант Бабкин связался с прежним местом твоей службы, и тамошний замполит много хороших слов сказал о тебе. Тогда мы приняли решение подождать некоторое время, чтобы ты с солдатами душой сошелся, потому что они будут твоими главными судьями. Петро Жуков подтверждает: ты нашел свое место среди людей, стал своим. А со своими всегда обращаются побережнее. Конечно, всыплют тебе на комсомольском собрании, да и я накажу — такое, сам понимаешь, нельзя прощать. Это не столь для тебя, сколь для пользы дела важно… Как вести себя на собрании — с Жуковым посоветуйся. Друг плохого не подскажет.

Киселев уставился на Жукова:

— И ты знал про все это?

— А как же!

— И молчал?

— Для пользы дела…

Киселев поднялся со стула:

— Спасибо за урок, товарищ майор! Больше такого никогда не повторится!

— Верю! — Зимин посмотрел на Бабкина: — Дополнишь что-нибудь?

— Что дополнять? То же — верю.

— У тебя, Петро, что будет к Киселеву?

— Пока ничего. А появится, так найду время сказать, — улыбнулся Жуков. — Живем-то недалеко друг от дружки, койки рядом стоят.

— Разрешите узнать, товарищ майор, когда собрание будет? — спросил Киселев.

— Это мы с Жуковым уточним. Наверное, подождем приезда майора Степанчикова. Не знаешь такого? Тот самый, которого ты покорил своими ответами на политподготовке…

Майор Степанчиков приехал через двое суток. За месяц с небольшим он успел загореть, и даже излишне — на носу и скулах сходила кожа. Может, потому, что встречались они теперь уже не впервые, Степанчиков не был так сух и официален, как при первой встрече. А может, побывав за это время на многих заставах, он кое-чему научился. Первым делом он попросил Зимина называть его по имени-отчеству — Семеном Афанасьевичем, потом признался:

— Жаль мне этого Киселева.

— А что его жалеть? Жалеют слабеньких и несчастненьких. Он такого впечатления не производит — парень способный, развитой. — Выжидая, что еще скажет о Киселеве Степанчиков, Зимин говорил пока осторожно.

— В отношении Киселева командир части настроен очень решительно, — сказал Степанчиков.

— То есть?

— Он не будет возражать, если вы, Петр Андреевич, найдете нужным ходатайствовать о переводе Киселева в другое подразделение.

— В какое, например?

— В какое-нибудь хозяйственное или строительное, подальше от границы.

— Скажу, Семен Афанасьевич, откровенно: если понадобится хлопотать о Киселеве, то буду просить только об одном — оставить его на нашей заставе. Чего бросать парня с места на место? Живой человек, а не мячик резиновый.

— Но ведь такое грубейшее нарушение…

— У меня, признаться, Семен Афанасьевич, в молодости тоже было грубейшее нарушение: уснул на посту; Всыпали мне за это, но с места на место не перебрасывали. Помогли на ноги встать. — Зимин в упор посмотрел на Степанчикова: — Вы тут излагали точку зрения командира части. А у вас, дорогой Семен Афанасьевич, есть она, своя, личная точка зрения? Или для удобства довольствуетесь чужой?

Нет, майор Степанчиков не взорвался, не разыграл благородного негодования.

— Честно? — улыбнулся он.

— По возможности, Семен Афанасьевич, — Петр Андреевич тоже улыбнулся.

Ничего вроде бы не произошло, но с этого момента растаял между ними ледок отчуждения.

— Я ведь тогда, при первом нашем знакомстве, понял: не такой уж плохой этот ефрейтор Киселев, — признался Степанчиков. — Только какой-то настороженный, колючий, самонадеянный. Но умный.

— Покорил словесными узорами?

— Зачем же так упрощенно? Не будем подковыривать, а, Петр Андреевич?

— Не будем, не будем! — Петр Андреевич, чтобы погасить размолвку, даже ладонь выставил вперед. — Спасибо, Семен Афанасьевич, мне теперь все ясно, и легче будет разговаривать с вами.

Зимин обо всем рассказал Степанчикову: о найденных окурках в воронке, об утренней проработке следа нарушителя, о разговоре Бабкина с замполитом, у которого служил Киселев, о стычке в солдатской столовой, о первом разговоре с Киселевым. Словом, раскрыл то, что называл «тактикой работы с солдатом».

— Понимаешь, Семен Афанасьевич, когда отдаешь молодому парню частичку своей души и вот этого самого, — Петр Андреевич приложил ладонь к сердцу, — да если еще убеждаешься, что из этого польза получается, то, ей-богу, не хочется отпускать его от себя, пока не окрепнет. Не хочется, чтобы все это пошло прахом.

Степанчиков слушал его, подперев рукой подбородок, и чуть заметно кивал головой. А потом неожиданно спросил:

— Давайте не будем проводить комсомольское собрание, а? К чему лишняя проработка?

— Обязательно проведем! — сразу же возразил Зимин. — И не для проработки Киселева. Понимаешь, Семен Афанасьевич, нас очень беспокоит это — курение в ночных нарядах. Да и на других заставах такое встречается. Хоть обыскивай каждого. Говорим, убеждаем, требуем, а нарушение это нет-нет да и всплывает. Уже давно замечено, что солдата лучше всего убеждают предметные уроки, а не общие рассуждения. Сейчас этот предметный урок представился. Разумно ли будет упускать такой случай?

Степанчиков спорить не стал:

— Убедил, Петр Андреевич. Давай начнем готовить комсомольское собрание.

Оба, того не замечая, перешли на «ты».

Стоит большому начальнику миновать ворота одной заставы, как от дежурного к дежурному летит по телефонным проводам предупреждение:

— От нас выехал восемнадцатый. Едет в вашем направлении. Готовьтесь!

Или какой другой номер называют, которым обозначен в это время соответствующий начальник. Сейчас же номером восемнадцатым обозначался командир части полковник Дементьев, человек довольно непоседливый.

Молодых начальников застав такое предупреждение заставляло волноваться. Зимин же к этому относился без лишних переживаний. Когда эту новость доложил ему дежурный по заставе, он отозвался спокойно: