Сбросив плащ, скользя по мокрой палубе, Грачев пробежал на нос и встал рядом с боцманом. От столкновения корабли разошлись, между ними вскипали и опадали шапки пены. Один из матросов принял брошенный боцманом швартов и ухитрился заложить его на кнехт кавасаки. На такой волне подтянуть судно руками было не под силу. Вот волна снова сблизила корабли, грозя их столкнуть. Грачев прыгнул и наверняка сорвался бы, но помог боцман. Они вместе перелезли через фальшборт. Один матрос пытался открыть люк в машинное отделение, второй изо всех сил бил прикладом в дверь рубки. Нарушители заперлись внутри судна.

«Что за детская глупость?» — подумал Грачев и вдруг догадался, что это хитрость. До нейтральных вод оставалась миля, а то и меньше. Кавасаки малым ходом, подгоняемый ветром и волной, таща за собой пограничников, уйдет из наших вод. Наверняка сейчас японский радист сыплет в эфир морзянку о том, что в международных водах на них напал советский военный корабль. Если его запеленгуют, то неувязку в одну милю легко можно объяснить. Грачев оглянулся, корабль заметно осел носом, на мостике метался Осипов, что-то кричал в мегафон и отчаянно размахивал кулаками, видимо торопил.

Грачев выхватил наган, выбил рукояткой стекло рубки и влез. Внутри рубки никого не было. Тусклый фонарик нактоуза освещал только картушку компаса, она металась и колыхалась под толстым стеклом. Если бы штурвал не был закреплен крепким концом, Грачев не сразу бы догадался изменить курс судна. Завязывая трос наспех, японский матрос остался верным привычке, не затянул конец «бабьим» узлом, который зубами не развяжешь, а в кармане Грачева был только крохотный складной ножичек. Раздернув узел, Грачев повернул судно к своим берегам и снова закрепил штурвал. Потом нащупал дверь, ведущую из рубки вниз, рванул, она не поддавалась. В это время ритмичная дрожь корпуса кавасаки прекратилась. Японские мотористы заглушили двигатели, и ветер вновь гнал оба судна в нейтральные воды. В горячке, не зная что предпринять, Грачев стал стрелять в дверь. От каждого выстрела в ней появлялись светящиеся точки — внизу горели лампы.

На выстрелы прибежал боцман, влез в рубку, потом догадался открыть запертую изнутри дверь, выскочил на палубу и крикнул матросам:

— Не стреляйте в сторону машины — повредите, и пожар может случиться! Ломайте люк!

А сам с другим матросом стал стрелять сквозь деревянную палубу в места, где должны были находиться кубрик и каюты.

Грачев, не заметив, что расстрелял все семь патронов в барабане, щелкал курком нагана. Вдруг дверь распахнулась, и фигура с поднятыми руками прижалась к борту. У ног на палубе валялась швабра, с помощью которой японец, видимо, открыл дверь, чтоб не угодить под пулю.

Забыв предупредить боцмана и матросов, с разряженным наганом Грачев спустился вниз. Японец, не опуская рук, попятился в кубрик. В нем, прижимаясь к бортам и переборкам, стояло несколько человек с поднятыми руками и угрюмо, без страха смотрели на Грачева. На переборках торчали кронштейны для каких-то приборов, которые, видимо, успели выбросить за борт.

Рация была еще теплой, но разбита молотком, который тут же валялся на палубе.

С минуту-две Грачев стоял с пустым наганом наготове, пока не подоспел боцман с матросами. Нарушителей обыскали, связали и заперли в шкиперской каюте.

Грачев быстро осмотрел судно, его трюмы были пустыми.

— Товарищ лейтенант, принюхайтесь, — сказал сопровождавший Грачева матрос.

Грачев потянул носом воздух и дернул плечом.

— Ничего не чувствую, ничем не пахнет.

— То-то и оно-то, что ничем. А от любого рыбацкого судна, как его ни мой и ни драй, за два кабельтовых рыбой несет. Значит, маскировались под рыбаков.

— Пожалуй, — согласился Грачев и подумал: «Оказывается, чтоб стать настоящим пограничником, мало еще получить высшее военно-морское образование».

Наши мотористы запустили двигатели кавасаки, боцман на корме закрепил буксирный трос, к штурвалу встал наш рулевой, и кавасаки направился к базе, ведя на буксире осевший носом корабль.

Впервые в жизни Грачев делал прокладку по японской карте с иероглифами, но он запомнил координаты встречи с нарушителем, да и точность была не так нужна, важно добраться до своего берега. К тому же более точную прокладку вел у себя лейтенант Осипов и в любой момент мог подправить Грачева.

На рассвете добрались до базы, сдали задержанное судно и нарушителей. Корабль краном подняли на кильблоки, рабочие ремонтных мастерских и матросы занялись починкой корпуса.

Вспомнив былое, командир бригады подумал, что надо смелее выдвигать молодых офицеров на ответственные самостоятельные должности. Грачев по себе знает, что ничто так не воспитывает командирские способности, как чувство ответственности и гордость от исполненного долга.

Перехватчик снова изменил курс, и солнце брызнуло в глаза командиру бригады с неба, со стремительно летящей навстречу кораблю поверхности моря. Прямо но носу темнел каменистый остров с несколькими низкими одноэтажными домиками. Недалеко от острова маячили силуэты стоявших на якоре кораблей. Грачев посмотрел на часы и усмехнулся. Обыкновенному кораблю потребовалось бы полдня ходу до этого острова.

Подошел капитан-лейтенант Субботин и, придерживая рукой на голове черную пилотку, спросил:

— Товарищ капитан первого ранга, на якоре стоит «Двести пятьдесят четвертый» и «Четыреста двадцать седьмой». К которому подходить?

— К «Двести пятьдесят четвертому».

— Есть подходить к «Двести пятьдесят четвертому»!

«Сегодня командир корабля особенно подчеркнуто служебно официален», — усмехнулся командир бригады и качнулся вперед. Рокот двигателей стал глуше, ход резко упал, нос корабля тупо вспарывал море, выворачивая наружу белый мех пены. Перехватчик подходил носом к корме большого охотника, на которой поблескивали два ряда глубинных бомб, похожих на железные бочки, покрашенные черным лаком.

Когда двигатели смолкли, Донеслась задорная музыка. Палубные динамики большого охотника гремели маршем из фильма «Бременскйе музыканты».

С подходом немного не рассчитали, и перехватчик довольно ощутило ткнулся носом в транец «Двести пятьдесят четвертого».

Стоявший у рычагов бомбосбрасывателя командир большого охотника капитан-лейтенант Августинов насмешливо крикнул спускавшемуся с мостика Субботину:

— Крепко меня понюхал, Николай Палыч! Ну и как?

— Это механик зазевался. Чаек считает за неимением ворон, — ответил Субботин.

Грачев нахмурился, фыркнул. Августинов еще хотел что-то сострить, но, увидев командира бригады, умолк на полуслове.

— Я пообедаю у Августинова, — сказал Грачев, проходя мимо Субботина, оперся о плечо матроса, примерился и перепрыгнул на корму большого охотника. Командир перехватчика крикнул:

— Смирно!

И вслед прозвучала команда Августинова. Проводив командира бригады, Субботин, ни на кого не глядя, втиснулся в свою крохотную, как спичечный коробок, каюту и сел, равнодушно глядя перед собой. С палубы доносились оживленные голоса. Соскучившись по берегу, матросы «Двести пятьдесят четвертого» расспрашивали товарищей с перехватчика о последних новостях и разошлись, когда прозвучало:

— Команде обедать!

И снова из динамиков большого охотника понеслись звуки марша из «Бременских музыкантов». Грачев поднялся на мостик и поморщился:

— Что у вас больше пластинок нет, все одну крутите? Не надоело?

— Надоело, товарищ капитан первого ранга, — признался Августинов и, кивнув на воду, добавил: — Но им этот марш больше всего нравится.

Вокруг корабля то там, то здесь возникали воронки и расходились круги, высовывались мокрые усатые морды тюленей с удивленно вытаращенными глазами.

— Вон что. Оказывается, у них неплохой вкус. Ну крутите-крутите, — рассмеялся Грачев и направился в боевую рубку.

Пользуясь хорошей погодой, команда перехватчика, расположилась обедать на палубе кто где. Основным столом служил принайтовленный к палубе вверх килем стеклопластиковый тузик. Его вместо скатерти покрыли чистым брезентом.