— …Лейтенанты Грачев, Сидорчук и Аванесов — на Дальний Восток.

Как оплеуха наотмашь.

Комиссар училища долго разговаривать не стал, а зло спросил:

— Там что? Деревенский плетень? Ограда на поскотине в две жердочки? Что там, спрашиваю?

— Граница.

— Так чего ж проситесь на запад? Границу везде надо охранять. Идите! — И вслед бросил: — Пока есть время, набирайтесь опыта. Там тоже не сладко. Узнаете.

Каким долгим был путь через всю страну! Навстречу один за другим шли военные эшелоны к фронту с танками, с пушками, с боевыми катерами и подводными лодками-«малютками» на специальных длинных платформах. Всё для фронта. Всё для победы! А три молоденьких и здоровых, как племенные бычки, лейтенанта едут от фронта. Они старались не выходить из купе и только с наступлением темноты на остановках выскакивали из вагона, чтоб глотнуть свежего воздуха. И все им казалось, что каждая женщина или инвалид смотрят на них с укором и презрением.

…Лейтенант Осипов — командир деревянного суденышка с бензиновыми двигателями, с короткоствольной сорокапятимиллиметровой пушкой на носу и ДШК[2] на мостике, после того как Грачев доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы, расслабленно сел на гриб вентиляции и вздохнул:

— Слава тебе господи! Наконец-то! Я и года помощником не прослужил — назначили командиром. Много кораблей отправили на Запад. Этот старый. Команды недокомплект. Двигатели свой моторесурс выработали, переборку делать некогда, запчастей мало, стали прожорливы, как библейские коровы, а им авиационный бензин подавай. Мотористы и в море и в базе только ремонтом и занимаются. И все время на охране границы. Командование требует за троих, я же один, без помощника… — Спохватившись, лейтенант Осипов вскочил и подал руку. — Принимать дела не у кого, и нет времени, потом как-нибудь. Через три часа выход в море.

Тогда на границе японцы вели себя нахально. Поставят фанерные мишени возле своих пограничных столбов и начнут лупить по ним из винтовок и пулеметов так, что крупнокалиберные пули свистели над крышами застав. В море японские корабли и рыбаки на кавасаки часто заскакивали в наши воды и, завидев пограничный корабль, успевали выбраться в нейтральные. А нашим пограничникам был дан строжайший приказ не поддаваться ни на какие провокации, но и спуску не давать. Попробуй разберись!

И вот через три часа выход в море. На сигнальной мачте берегового поста метались по ветру знаки штормового предупреждения. Крейсеры, эсминцы и другие корабли ВМФ отстаивались в бухтах, да и топлива для них было в обрез. Но шел на охрану государственной границы крохотный деревянный кораблик. Его вел лейтенант прошлогоднего выпуска, с помощником, даже не успевшим распаковать свой чемодан.

Болтало так, что, казалось, вот-вот корабль опрокинется. В рубке за штурманским столиком укачивало еще сильнее, чем на мостике. И как Грачев ни крепился, ни скрипел зубами, пришлось выскочить из рубки. Сквозь вой ветра услышал голос лейтенанта Осипова:

— Ничего, валяй, все с этого начинают! Нельсон в три балла травил! Есть моряки, что на двадцать пятом году службы на вахту с ведром выходят, и ничего. Со мной так же было. Валяй, не стесняйся!

На закате обнаружили в наших водах кавасаки. Японцы круто повернули к нейтральным водам. Объявив боевую тревогу, Осипов поставил рукоятки машинного телеграфа на «полный вперед». И когда на волне обнажались гребные винты, двигатели ревели так, что казалось, взорвутся цилиндры.

Не отрываясь от бинокля, Осипов крикнул:

— Хоть это и кавасаки, но не рыбаки, смотри, какой бурун за кормой. Такой мощности двигатели рыбакам не нужны — накладно слишком, обожрут. Спустись в машину, скажи, чтоб, кровь из носу, но держали обороты, пусть хоть руками крутят гребные валы.

Грачев протиснулся в горячий, душный, наполненный бензиновым угаром грохочущий ад. Оглушительно стреляли предохранительные клапаны двигателей. На черных потных лицах мотористов застыло выражение служебной обреченности, веки воспалены, зубы стиснуты, только глаза торопливо бегают по приборам. Прижав губы к уху старшего моториста, Грачев крикнул так, что подавился:

— Идем на захват нарушителя! Держите обороты!..

В таком реве и грохоте старшина наверняка ничего не расслышал, но догадался и громко свистнул. Мотористы покосились на него. Старшина сжал кулаки и покачал ими перед собой, словно удерживал тяжесть. Мотористы враз понимающе кивнули и снова повернулись к двигателям.

Пытаясь проглотить торчащий в горле противный горький комок, Грачев выбрался наверх, чувствуя, как грохот машин буквально выталкивает его. На палубе прямо в глаза ударила ледяная горько-соленая вода, словно кто-то изо всех сил окатил из ведра. Грачев стал глотать ветер, тоже соленый и плотный, как вода.

На мостике стояли мокрые с головы до ног командир, рулевой, сигнальщик и пулеметчик. Пулеметчик часто вытаскивал из-за пазухи тряпку, протирал ею пулемет и коробки с патронными лентами. На носу корабля, уцепившись за пушку обеими руками, широко расставив ноги, застыли в напряженных позах комендоры. Когда корабль врезался в волну, туча брызг и пены скрывала их совсем, невольно думалось, что волна снесла комендоров вместе с пушкой.

Увидев Грачева, Осипов крикнул:

— Сколько до внешней кромки наших вод?

Иван бросился в рубку, прикинул по карте циркулем и выскочил на мостик:

— Всего две мили!

Тогда Осипов, перегнувшись вперед, словно пытаясь дотянуться до пушки, крикнул в мегафон:

— Носовой! Один предупредительный, перелетом! Залп!

Так уж повелось издавна, что командиры малых кораблей, имеющих единственную пушку обычно на носу, командуют «носовое», как будто есть еще другое орудие, и непременно — «залп», хотя это так же неверно, как одному петь хором.

Наводчик припал к прицелу, локти его лихорадочно двигались. Желтым пятном метнулось пламя. Тупой звук выстрела оборвался сразу же за мостиком. Всплеск снаряда увидеть не удалось.

— Еще залп! — снова крикнул Осипов и совсем не по-уставному добавил: — Иваненко, смотри не попади!

Опять тупо ударила пушка.

Грачев успел различить в бинокль всплеск возле борта нарушителя. Бурун за кормой кавасаки опал. Стало видно, как на его палубе заметались фигурки людей, они что-то волочили и сбрасывали за борт. Обернувшись к мостику, комендоры кричали, показывая на кавасаки. Их голоса ветер тотчас рвал в клочья, на отдельные звуки. Оказывается, нарушители хитрили, они не легли в дрейф, их машина работала, сбавив обороты, в пене волн бурун был незаметен, но когда обнажались винты, было видно, что они вращаются. Два винта! А на рыболовецких судах этого типа всегда ставят по одному двигателю и, следовательно, одному гребному винту.

Осмотровая партия — боцман и два матроса уже стояли на скользком планшире, держась обеими руками за леера, подогнув колени, готовые к прыжку. Винтовки были закинуты за спину.

Черный смоленый борт кавасаки то взлетал вверх, то уходил вниз, и тогда казалось, что корабль пограничников выскочит на палубу нарушителя.

Рулевой, ругаясь сквозь оскаленные зубы, торопливо вращал штурвал туда-сюда, удерживая рыскающий на волнах корабль. Двигатели на малых оборотах постреливали, чихали.

Уловив момент, когда борта кораблей сравнялись, оба матроса ухитрились прыгнуть и повисли, уцепившись за фальшборт кавасаки. Судно снова взлетело вверх, и стали видны подошвы матросских ботинок.

Боцман прыгнуть не успел, но вовремя шарахнулся в сторону. Черный блестящий борт кавасаки со стекающими пенными струями ухнул вниз, раздался такой зловещий треск, что каждому показалось, будто крошатся его собственные зубы. Толстая обшивка кавасаки и массивный привальный брус оказались прочнее корпуса малого корабля, рассчитанного только на скорость.

Осипов что-то кричал в переговорную трубу, потом повернулся к Грачеву:

— Захватить нарушителя быстрей, быстрей, пока держимся!