Он корректно держал себя во время личного досмотра, послушно таращил глаза перед объективом фотоаппарата — и таким остался на выставочном щите в пограничной части, посвященном провалу очередной операции «Ост — Вест».

С Бринкером на щите соседствует портрет Зидлера, вырезанный из «Берлинер тагеблатт», а также газетное фото прирейнской резиденции «невидимого миллионера». История с западногерманскими делегатами получила огласку в печати.

Получив свой паспорт с аннулированной советской визой, Бринкер смиренно поблагодарил и попрощался. Его выдворили в тот же день. Идя к поезду, он несколько раз оглянулся, словно не веря тому, что его отпускают.

Воспоминания об уникальном трехчасовом поиске на колесах были еще свежи, когда я навестил Калистратова. Он не без гордости показал мне результат личного досмотра — полотняное исподнее, усеянное спереди и по бокам кармашками.

— Для нас не новинка, — пояснил он. — У меня их с полдюжины накопилось. Очень ходовое снаряжение с некоторых пор. Я опасался: неужели Бринкера пустили без этой штуки? К счастью, и на него надели… Я беспокоился, знаете. Он мог под конец снять с себя, выбросить.

Майор подробно разбирал психологию провокатора. Этот бывший хиппи, забияка, враг супермаркетов, в основе своей пугливый обыватель. Вырос в буржуазной семье и по сути дела не ушел от нее, хоть и размахивал красной книжечкой с цитатами из Мао, звал «на баррикады». Спасаясь от тюрьмы, оберегая карьеру, он усерднейшим образом выполнил все пункты инструкции, кроме одного. У окошечка кассы сдрейфил. А потом психовал, сомневался — надо ли было менять вагон. Возвращался мыслями к своему поступку, и мелкое неповиновение разрасталось, не давало покоя. Потому-то он и испугался, когда Калистратов положил перед ним билет.

— В эту минуту, — сказал майор, — именно в эту я понял, что у него под рубашкой та самая сбруя… А иначе, сами посудите, с чего паниковать? С чего?

Слушая Калистратова, я представил себе, как он, брезгливо взяв снаряжение нарушителя, еще теплое, поспешил к делегатам. Стоянка большая, до отправки еще четверть часа. На платформе ему кивнул мистер Белоусов и двинулся следом.

— Я не возражал. Пожалуйста! Авось и ему урок пойдет на пользу. Вы спрашивали, имел ли он отношение к Бринкеру? Нет таких данных. Не вижу связи. А вы уже сочиняете, запутываете сюжет? Незачем. Любопытные иностранцы, вроде мистера Белоусова, нам не в диковинку. Пристанут, ходят по пятам, да и только! Изучают нас — что мы за люди, как работаем, нет ли в чем слабинки. Обычное дело…

Калистратов вошел в купе к Курту, развернул вещественное доказательство — исподнее с карманцами, с остатком контрабандного груза. Доказательство, означавшее осязаемо, непреложно — честь друзей спасена.

— Проводил я их, — сказал майор коротко.

Он ничего не прибавил, но перед ним, наверно, возник удаляющийся поезд, опущенные рамы пятого вагона, несмотря на сырость и холод суровой весны, и десятки рук, машущих советскому пограничнику.

В каждом поколении найдется немало мальчишек, нащупавших свое жизненное призвание уже в старших классах школы. Они лихо мастерят радиоприемники, телевизоры и счетно-решающие устройства, играют в драмкружке ведущие роли, получают дипломы на олимпиадах. Я лично в детстве страшно завидовал таким счастливцам; мне казалось, что они даже экзамены сдают гораздо успешнее, твердо зная, что станут делать завтра и послезавтра.

Но вот не так давно корреспондент одной газеты, беседуя с героем своего очерка, выяснил, что этот молодой человек с самых юных лет специально готовил себя к пограничной службе.

Как поверить такому заявлению? Действительно ли есть школьники, не только не сомневающиеся в том, что они, став взрослыми, будут изо дня в день носить фуражку красивого зеленого цвета, но и целеустремленно доводящие этот прекрасный замысел до конца?

Не доверяя своим ощущениям, я обратился к нескольким достаточно бывалым офицерам в таких же точно фуражках, — они ответили мне чуть иронической улыбкой.

Или этот юноша был исключением? Тем самым одним случаем из тысячи, который ничего не доказывает?

Очень легко представить себе мальчугана, который, проглотив приключенческий фильм, видит самого себя рослым и сильным воином, неслышными шагами идущим тихим летним утром по опушке леса; в руках — автомат, рядом — верный пес, на заставе — друзья-товарищи. Особенно часто подобного рода грезы посещают хлипких маменькиных сынков, которых притесняют их более могучие однокашники.

Но вот вопрос: не изменит ли мальчуган своей мечте, когда, став малость постарше, поймет, что одной романтической прогулкой тут не отделаешься, что стать на всю жизнь пограничником — значит добровольно взвалить на хрупкие человеческие плечи не только напряженный труд при любых обстоятельствах и в любую погоду, но еще и огромную ответственность, по сравнению с которой штанги наших прославленных атлетов — тростинки.

Спортсмен долго и обстоятельно готовится к соревнованиям, потом в один день выигрывает их — или, на худой конец, проигрывает, — потом отдыхает. Но и в дни самых усиленных тренировок он соблюдает режим.

Пограничнику проигрывать никак нельзя, а ответственность его невозможно измерить ни событием, ни сроком. Она постоянна — в этом и заключается ее особая тяжесть. Офицер-пограничник на посту каждый день и каждую ночь; его организм постоянно напряжен, часто — помимо его воли. Где бы он ни был — в библиотеке, в бане, в кино, — он каждую минуту может ждать тревоги. Даже сам командир погранотряда, уходя из штаба, обязательно предупредит дежурного:

— Пройдусь немного, потом буду у себя.

Когда становится тепло, большинство жителей земли предпочитает ходить без шапок — ветерок так приятно ласкает уставшую голову. Пограничник носит свою зеленую фуражку в самые жаркие дни; фигурально говоря, он вообще ее не снимает.

Как и всякий солдат в наши ракетные годы.

Да, как и всякий солдат. Одна только существенная разница: если во всей остальной армии оружие в мирное время используется лишь для учебы, пограничник может каждый час попасть в перестрелку и получить пулю в живот.

Потому что в жизни, как это ни печально, враги стреляют значительно точнее, чем в кино, — примерно так же точно, как и мы сами.

Меня Николаем нарекли. Из рабочих. Питерский.

Хотя, ежели поглубже копнуть, и мы с земелькой связаны. Дед крестьянствовал в Тверской губернии.

А батя как одиннадцати лет от роду в Петербург попал, так всю жизнь на одной фабрике и проработал. И в блокаду города Ленина он со своим «Скороходом» ни на день не расставался, только сильно ослабел после первой блокадной зимы, долго хворал и скончался преждевременно — в тысяча девятьсот сорок шестом. Мать пережила его всего на несколько лет, а квартиру, где я рос, занимает сейчас сестра с семейством. Муж у нее электросиловец — они там рядышком со «Скороходом», — так что связи с рабочим классом я не теряю.

Батя все настаивал, чтобы я учился, а меня, признаться, работать тянуло. В девятом классе я еще кое-как отзанимался, а уж десятого решительно не выдержал. Ушел все на тот же «Скороход», где и проработал два года слесарем — до призыва в ряды Красной Армии.

Призвали меня честь по чести и направили в Хабаровск, где я и прошел, как говорится, все ступени: рядовой — командир отделения — старшина — командир взвода. Военного училища я, правда, не кончал, а когда подошло время — сдал экзамены экстерном.

Вскоре после того, как я начал службу, прогремели первые сражения Великой Отечественной войны; годы были нелегкие для всей страны, особая же трудность нашего положения заключалась в полной невозможности для молодых и полных сил людей — моих однолеток — попасть на фронт, где шла битва за нашу советскую родину. Сколько рапортов было подано, сколько разговоров имело место — и с командиром полка, заслуженным старым солдатом, и с комиссаром, и когда меня в партию принимали — особо.