Зимин, как и полагается начальнику заставы, помчался со своей группой к наиболее ответственному участку — туда, в районе которого сработала сигнализация. Привычно прижимая правой рукой кобуру с пистолетом к бедру, он бежал впереди, и солдаты, любой из которых был в два с лишним раза моложе его, едва поспевали за ним.

Когда каких-то пятьдесят метров оставалось бежать до нужного места, Зимин сначала почувствовал легкое головокружение. Подумал успокоительно: ничего, пройдет — такое с ним бывало и раньше. Пройдет, надо только дышать носом. Но головокружение не проходило, в ногах появилась тяжесть, тревожная, незнакомая. Он стал мысленно подбадривать себя: поднажми, Андреич, не раскисай, старина, — уже близко… И тут подкосились ноги, — вот этого с ним раньше не бывало. Он опустился на камень-валун. В голове пронеслось тревожное: «Все, брат, отбегался…» Откуда-то, нет, не издалека, а из глубины, будто из-под земли, донесся встревоженный голос сержанта Барвенко:

— Что с вами, товарищ майор?

У Зимина хватило силы лишь на то, чтобы вяло махнуть рукой — в ту сторону, куда следовало бежать группе.

…Когда очнулся, увидел перед собой рядового Жукова, своего полного тезку (тоже Андреевича) — Петю Жукова, как его звали все без исключения, в том числе и он, начальник заставы. Наверное, за то его звали так дружески, что очень уж добрым и безотказным был этот высоченный парень-богатырь. Жуков опустился на корточки и смотрел на поникшего майора участливыми глазами:

— Полегчало, товарищ майор?

— Где люди?

— Выясняют обстановку.

— Ты на третий участок беги, Петя. Я на этом камушке подожду, — говорил Зимин чужим голосом, хриплым и усталым.

— Не имею права, товарищ майор! — решительно возразил Жуков, для убедительности выставив вперед ладонь. — Сержант Барвенко приказал не уходить. Вот оклемаетесь немножко — к машине провожу… Лицо у вас совсем бледное, ни кровинки. Надо же такому случиться!

Говорил Жуков вполголоса — на границе не принято громко разговаривать. Поддерживать этот разговор Зимину не хотелось, он спросил, пытаясь улыбнуться:

— Что же ты, дорогой тезка, на политподготовке опростоволосился? На пустяковый вопрос не ответил майору Степанчикову. А еще комсорг!

— Растерялся малость. Затмение какое-то нашло, когда он повысил голос. Сейчас-то я без запинки сказал бы, что происходит в этой самой Латинской Америке.

Помолчали некоторое время, прислушиваясь к плотной пограничной тишине.

Зимин, человек по природе своей деятельный, не мог и минуты сидеть без дела и движения. Он хотел было встать, чтобы размяться немножко, но Жуков зашептал строго:

— Вам нельзя подыматься!

— Это еще почему?

— Сержант Барвенко запретил!

— Запретил?

— Да, запретил. Он знает, что делать в таких случаях — у него родители медики, отец даже главным врачом в больнице работает, сердечников лечит.

Зимин рассмеялся, но строгого предписания сержанта Барвенко нарушать не стал. «У него родители медики… Ничего не скажешь — великое медицинское светило, этот сержант Барвенко!.. Солдатские погоны носят, государственную границу охраняют, а сколько еще мальчишеского у этих девятнадцатилетних парней…»

Взглянув на своего молодого тезку, на его румяное ребячье лицо, на котором было столько напускной серьезности и непоколебимой властности, Зимин подумал, что ведь и он когда-то был таким же, и вроде бы совсем недавно был. А тут — сердце зашалило, ноги отказали. Хочешь ты этого или не хочешь, а приходится констатировать печальный факт: вот и ты стал сдавать, неутомимый Петр Андреевич Зимин, вот и к тебе приблизилась старость…

Виновником тревоги оказался барсук — подкопался под сигнализационное устройство и, пролезая, зацепил спиной за нижнюю нитку, оставил на ней клок жесткой шерсти, а на контрольно-следовой полосе — цепочку следов, уходящую в сторону границы.

Разного зверья в пограничной зоне развелось во множестве — его здесь не то чтобы не стреляли, но даже и не беспокоили. Особенно много было норки, барсука, лося, бродил тут и медведь. Зверь — он и есть зверь, существо неразумное, — какое дело ему до пограничных строгостей? — зацепил походя чуткую сигнализацию — и вся застава подымается в ружье. Весной и осенью такое случается чуть ли не каждые сутки. Молодые пограничники, конечно, ворчат по неопытности: зря топали по тревоге.

В этом смысле высказался и лейтенант Бабкин, хотя молодым пограничником его не назовешь — седьмой год служит на границе. Высказался и сразу спохватился: сейчас майор Зимин начнет объяснять, что напрасных тревог на границе не бывает. Чтобы упредить это элементарное разъяснение, — Зимин уже поднял на своего заместителя строгие глаза, — Бабкин добавил ворчливо:

— Из-за паршивого барсука и вас еще прихватило!

— Ты понимаешь, что говоришь? Ладно еще солдаты тебя не слышали… — Зимин осуждающе покачал головой из стороны в сторону. Но разговор сразу перевел на другое: — Вот о чем попрошу я тебя, Сергей Николаевич: скажи всем солдатам, которые были сейчас с нами, пусть они о происшествии со мной — никому ни слова. Надо разъяснять, почему?

— Ясно, Петр Андреевич.

Обратно шофер машину вел медленно, и дорога уже не казалась ухабистой. Зимин чувствовал себя неплохо, сердце вроде бы стучало нормально, только легкое головокружение напоминало о недавнем приступе…

На пороге квартиры он остановился на миг, преувеличенно бодро объявил:

— Вот и мы! — и пропустил вперед Бабкина и Благовидова.

Тася пристально посмотрела на него:

— Хорошо, что явились. Садитесь за стол.

«Уже все знает», — встревоженно подумал Зимин. Он в этом окончательно убедился, когда взглянул на стол: там все было в прежнем порядке, за исключением одной детали — возле его тарелки не стояла стопка. Но сделал вид, что не заметил этого, и, продолжая выдерживать бодрый тон, спросил:

— Одной гостьи не хватает. Где Маринка?

— Распорядок выполняет. Час уже, как спит, — ответила Тася.

Посидели еще час, попили чайку с пирогами и ватрушками. Под конец чаепития прапорщик пересел к лейтенанту Бабкину. Они посовещались шепотом, и Никитич опять пересел на свое место.

— Спасибо за хлеб-соль. Надо отправлять наряд на границу. — Бабкин поднялся. — Петр Андреевич, у меня вопрос: вы когда последний раз брали выходной?

— Недели три назад. А что?

— Такая расчудесная погода стоит! Не махнуть ли вам на рыбалку с утра?

Зимин нахмурился:

— Это вы с прапорщиком придумали?

— Хорошо придумали! — вмешалась Тася. — И Саня душеньку отведет.

— Дожил… — только и сказал Зимин.

Это же слово повторил он, печально вздыхая, когда остались вдвоем с Тасей:

— Дожил… Вот уже и Бабкин с Благовидовым инициативу проявляют, выходной день устраивают, чуть ли не в утиль списывают.

— Выходной всем полагается, это даже в законах сказано. И ты, Петя, не фантазируй и не накручивай: списывают в утиль. Скажет ведь такое!

Чтобы как-то успокоить Тасю, он сказал, что ничего особенного с ним не случилось, никакой особой нужды в выходных днях он не испытывает. Попросил:

— Не надо переживать, Тасенька. Ну, был сигнальчик. Так ведь все прошло.

— Это лишь начинается, Петя.

— Ничего не начинается! Лишнего тебе наговорили с перепугу.

Кто же успел позвонить ей? Ясно, кто. При возвращении на заставу все поместиться в тесной машине не могли — по тревоге втиснулись, а тут места не хватило. И трое солдат, в том числе Жуков, двинулись пешком. Вот и позвонил он, подключившись к ближайшей розетке — немало установлено этих розеток в укромных местах на рубеже прикрытия. А телефонная трубка у Жукова, связиста по должности, всегда с собой…

— Сколько лет ты, Петя, служишь на границе? — неожиданно спросила Тася.

— Почему я? Мы вместе с тобой.

— Я домохозяйка, и по тревоге не бегаю… Ты не крути: сколько все-таки?