— Нет уж, мои пташки! Разбудили во мне зверя, теперь трепещите. В гневе я страшен!

Он сходил домой, переоделся, туго затянул пояс куртки, покачался пружинисто на носках и сразу почувствовал такое знакомое, любимое, почти забытое чувство подтянутости и особого вкрадчиво-упругого напряжения, которое всегда охватывало его перед схваткой.

Таня, конечно, тоже пошла. Спросила только:

— Не заломает он тебя? Все-таки ты после операции ни разу…

— Я в форме, Танюха! Ты не бойся!

Все население КПП, кроме ушедших в наряд и дежурного по вышке, было в сборе.

Совершенно неожиданно получился этакий стихийный спортивный праздник. Судить взялся сам капитан Чубатый.

Никита невольно улыбнулся, увидев старшину Приходько.

Борцовская куртка-халат едва не трещала на его медвежьих покатых плечах, а сатиновые до колен трусы напоминали футбольную моду времен славных орехово-зуевцев.

Никита, пригнувшись, стал в стойку, пристально взглянул в глаза Приходько. Он всегда безошибочно определял, боится его противник или нет.

Бывало, соперник отвечает взглядом нахальным, вызывающим, злым даже, но что-то дрогнет в самой глубине зрачка, что-то неуловимое, и понимаешь — этот мой, трусит.

Приходько не боялся, взгляд его был серьезен и тверд.

И тогда Никита воспользовался другим приемом. И тут же пожалел об этом. Прием этот годился для наглецов и был не очень-то чист, пожалуй.

— Да не бойся ты меня, старшина, — сказал Никита. — Ну, чего ты меня так боишься все время.

На нахалов это действовало: они со злостью бросались вперед, напролом и в большинстве случаев попадались на прием.

Приходько же только покачал укоризненно головой, чуть заметно улыбнулся.

Они сошлись, и когда Никита почувствовал на своем предплечье жесткое, костяное кольцо захвата, то мгновенно понял: стоит Приходько притиснуть его к груди, оторвать от земли и никакие приемы ему, Никите, не помогут.

Этого допускать было нельзя.

Он резко вывернул руку в сторону большого пальца, освободился, затанцевал вокруг противника.

Машинально отметил, что старшина заплетает ноги, значит, борьбой, настоящей спортивной борьбой, никогда не занимался.

Приходько тут же вцепился ему в куртку у плеч. Это было не страшно. Никита присел пониже, упираясь изо всех сил, но старшина с мощью и неотвратимостью дорожного катка вытолкал его за край «ковра».

Солдаты обрадованно зашумели. Судья пригласил борцов в центр.

— Куда ему против нашего, видал, как прет! — услышал Никита и усмехнулся.

«Тут-то твоя погибель и таится, старшина», — подумал он.

Приходько снова резко попер на Никиту, но тот неожиданно упал на спину, рванув на себя противника. Старшина по инерции полетел вперед на Никиту, который мгновенно швырнул его ногой через себя, легко перекувырнулся, увлекаемый весом старшины, и в тот же миг поймал стопу Приходько на болевой прием.

Классический бросок через голову с последующим захватом «Ахиллесова пята». Это произошло так быстро, что подробностей зрители не успели рассмотреть.

Взметнувшиеся высоко ноги, глухой удар, кувырок через голову, и… и старшина лежит на спине, Никита тоже на спине, и какое-то замысловатое сплетение ног: одна нога Никиты на груди у Приходько, другая на его ноге, а стопа второй ноги старшины плотно зажата под мышкой Никиты.

«Ахиллесова пята» — единственный болевой прием, который сильный человек может некоторое время терпеть.

Никита медленно, боясь повредить, выгибал стопу противника, а тот, стиснув зубы, терпел.

Будь на месте капитана Чубатого мало-мальски опытный судья, он тут же прекратил бы схватку: терпеть болевой очень опасно — можно не выдержать напряжения, резко расслабить мышцы, и тогда разрыв связок, а то и сухожилий.

Никита понимал это прекрасно и застыл, недоумевая, боясь только одного: не вздумал бы рвануться старшина — тогда случится несчастье.

Молчали солдаты, молчал капитан, Бабакулиев молчал.

Молчал и Приходько. И было ему очень больно. Кодекса спортивных отношений он не знал, он был солдат и считал позором сдаваться, пока еще можно терпеть хоть немного, пока ясно сознание, пока жив.

И когда Никита внезапно понял это, он тут же отпустил Приходько, вскочил на ноги, поправил куртку и проворчал:

— Здоровый, черт! Поди совладай… Ничья! — От смущения Никита готов был провалиться сквозь все три тысячи метров Копет-Дага!

Как же он сразу не понял… Э, дьявол!

Его смущение передалось окружающим, даже тем немногим, кто не понял, что произошло.

Только трое совсем еще молоденьких мальчишек-первогодков заорали, захлопали в ладоши:

— А вы думали! Силу надо иметь!

— А на приемчики… хе-хе! Не больно-то!

Старшина поднялся, прихрамывая подошел к Никите, по дороге цыкнул на этих троих:

— Эх, салажата вы беспонятные, — сказал он.

Потом Никите:

— Спасибо. — Помолчал немного: — А гарно! Научишь?

— Ладно, — Никита ткнул старшину в бок, — зовут-то тебя как?

— Григорий.

— Научу, если таким дураком больше не будешь, чуть греха на душу не взял из-за тебя, герой, — тихо сказал Никита.

Через полчаса все мужское население КПП, а также Рагуданской таможни стало членами секции «самбо», организованной тут же, не сходя с лужайки.

Через два месяца Никита проиграл Приходько и уже ни разу больше не выигрывал у него.

Через восемь месяцев Григорий Приходько выиграл первенство военного округа, а еще через два стал чемпионом Вооруженных Сил и мастером спорта.

Через неделю после этого радостного, сенсационного на КПП события капитан Василий Чубатый тряс пальцем перед носом инспектора таможни Никиты Скворцова в его собственном доме и чуть ли не со слезами кричал:

— Такого старшину потерять! Такого парня! Где я такого возьму?! А кто его загубил?! Ты загубил! Вот читай приказ: для прохождения дальнейшей службы… вот… вот… Приходько Г. О. в распоряжение… А-а! — капитан махнул рукой. — Короче, в Москве теперь наш Грицко. Радуйся, загубитель.

— Чудак человек, — смеялся Никита, — и ты радуйся. Подучится — офицером станет, к тебе же и приедет. Куда-нибудь в Северо-Западный округ на границу с Норвегией. Форель ловить станете. Не все же ему бороться. Да и поздно он начал. Просто талант у парня и силища феноменальная.

— Таланты! — кричал Вася Чубатый. — С этими талантами мне весь КПП растащат. Думаешь, не знаю, что твоя Танечка поделки моего Ивана Федотова в Мухинское училище послала? Я, брат, все знаю! Заговор?!

— Ну, Иван-то на сверхсрочную оставаться вроде бы не желал.

— А вдруг скажут — гений? И цап-царап моего Ивана.

— Ну, об этом не беспокойся. Гении тоже подлежат всеобщей воинской повинности. — Никита смеялся, и Таня тоже смеялась.

— Сколько Ване служить осталось? — спрашивала она.

— Год еще!

— Заберут, — авторитетно говорила она и подмигивала Никите, — обязательно заберут! Грех такой талант от народа в горах прятать и подвергать смертельной опасности.

— А сам-то, сам-то, товарищ Чубатый? — грозно спрашивал Никита. — «Зоркие глаза», очерк, автор В. Чубатый. Не вы ли будете?

— Быть не может? — Таня с ужасом схватилась за голову. — Суровый капитан, горный барс, гроза контрабандистов и кошмарных шпионов, и вдруг рукоделье — журналистика! Не верю! Клевета! Вызовите его на дуэль, мой капитан!

— Откройте, мадам, последний номер «Пограничника» — и ужаснетесь. А за клеветника-с расчеты судом, только судом.

— Да ладно вам… ладно… Ну, трепачи, — бормотал пунцовый горный барс. — Это для дела, для воспитания молодых кадров, — выкрутился он. — Съели? — капитан приосанился. — Кадры надо ковать не покладая рук. А ваша политическая темнота непростительна и позорна.

— Прости, Васенька, — Татьяна чмокала в щеку сурового капитана, и он становился еще пунцовей, — а я уж думала, ты изменил славной зеленой фуражке.