В 1409 году Шартрский собор, возвышавшийся над Босе в самой высокой точке города, выглядел так же, как и сегодня, за исключением недостроенной башни и густого лабиринта переулков и зданий, заполнявших открытые для ветров пространства на западной и южной сторонах. Утром в день, назначенный для представления герцога Бургундского, король и королева сидели на тронах на возвышении в нефе в окружении Дофина, королевских принцев, лидеров придворной знати и государственных служащих. Вокруг алтаря стояли остальные советники короля, весь состав Парламента и Счетной палаты, а также офицеры и магистраты парижского муниципалитета, ранее выехавшие из столицы. Граф Эно, отвечавший за безопасность, заполнил огромный затемненный неф солдатами в полном вооружении, стоящими как для битвы, с оружием наготове. Ровно в одиннадцать часов герцог Бургундский вошел в трансепт в сопровождении двадцати рыцарей, а Карл Орлеанский и два его брата одновременно вошли с противоположной стороны. Представителем Иоанна Бесстрашного был его советник Жан де Ньель, который сам был замешан в убийстве Людовика Орлеанского. Выступая перед королем по заготовленному сценарию, он заявил, что его господин приказал убить Людовика ради блага короны и королевства. "Иоанн не выражает сожаления по этому поводу, — произнес представитель, — но он сожалеет о гневе и страданиях, которые это вызвало у Карла VI". Поэтому он явился к королю, чтобы вернуть его расположение и заявить о своем намерении служить и повиноваться ему во всем. Королева, Дофин и принцы вышли вперед, чтобы умолять короля помиловать герцога и восстановить к нему расположение, на что король милостиво согласился. Затем, обратившись к братьям Орлеанским, которые приближались к нему со стороны трансепта, король объявил, что Иоанн желает, чтобы они изгнали из своих сердец весь гнев и обиду, которые они испытывали за убийство своего отца. "Да, добрые кузены, — сказал Иоанн, — я прошу вас об этом". Орлеанские принцы плакали и хранили решительное молчание. Только когда король приказал им помиловать убийцу их отца, они ответили согласием: "В соответствии с вашими приказами… ибо мы ни за что не хотели бы навлечь на себя ваше неудовольствие". Затем Карл VI велел им отбросить всякую злобу и никогда больше не позволять смерти Людовика Орлеанского встать между ними и герцогом Бургундским. Наконец Жан де Монтегю подошел к Иоанну Бесстрашному и вручил ему копию договора, который Иоанн торжественно ратифицировал. Позже в тот же день королевский Совет издал новые ордонансы о помиловании.

В письме своим чиновникам в Лилле Иоанн Бесстрашный выразил полное удовлетворение тем, как все прошло. Как и следовало ожидать, он не извинился и не признал свою вину, не понес никакого наказания за свое преступление и ни в чем не уступил. В том же письме Иоанн заявил, что его удовлетворение разделяют все остальные члены Совета, но вряд ли он сам в это верил. Мир был пародией. Он был навязан слабым, разобщенным и напуганным советникам короля, а они, в свою очередь, навязали его молодым принцам Орлеанского дома. Недовольство явственно ощущалось в соборе. Орлеанские братья вернулись в Блуа вместе с советниками и приближенными своего отца, обиженные и униженные. Сам Иоанн покинул Шартр сразу же после завершения обряда, даже не разделив традиционной трапезы и кубка вина с пряностями. Клерк Парламента написал на полях своего журнала: "Мир, мир и все же не мир". Шут герцога Бургундского придумал более удачную фразу, которая прижилась. Он назвал это paix fourrée (пустой мир). Собрание в Шартре ознаменовала для Карла и Филиппа Орлеанских начало публичной политической карьеры, посвященной уничтожению Бургундского дома[311].

Король вернулся в Париж 17 марта 1409 года и был встречен восторженным приемом с пирами и уличными гуляньями. Королева последовала за ним через несколько дней, совершив свой торжественный въезд в столицу в окружении дам в белых одеждах. Герцогу Бургундскому удалось вернуть правительство в Париж. Но прошло несколько месяцев, прежде чем он смог установить над ним контроль. Карл VI вскоре вновь оказался в отлучке и, за исключением короткого перерыва в конце мая и июне, был недееспособен до августа. В соответствии с последовательными королевскими ордонансами, регулирующими ведение дел во время его отлучек, власть перешла к королеве. Она была горько возмущена "пустым миром" в Шартре и не собиралась делить свою власть с герцогом Бургундским, если бы могла этого избежать. 24 марта, через неделю после возвращения, она и ее брат заключили официальный договор с Иоанном Бесстрашным и его шурином Вильгельмом, графом Эно, в котором те признали ее опеку над королевскими детьми и ее право управлять государством во время отлучек Карла VI и поклялись выполнять ее решения. Единственным ее обещанием, помимо довольно туманного выражения доброй воли, было то, что они получат достаточное уведомление о заседаниях Совета, чтобы иметь возможность присутствовать на них. Даже это имело ограниченное значение, поскольку Совет по-прежнему был полон орлеанистов, а сама Изабелла вскоре удалилась вместе с Дофином в Мелён, что сделало практически невозможным ведение важных дел. В столице гражданская служба занималась повседневными государственными делами в соответствии со своей привычной рутиной, противопоставляя свою огромную силу инерции амбициям Иоанна. Тем временем программа реформ Иоанна застопорилась. Его финансовое положение быстро ухудшалось, так как у герцога не было доступа к королевской казне и он много занимал, чтобы финансировать свои военные расходы. К февралю 1409 года его кредит был исчерпан, и он выплачивал только проценты по новым займам в размере около 40%. В апреле он был вынужден приостановить на неопределенный срок выплату пенсий своим сторонникам и вассалам[312].

В середине августа 1409 года король пришел в себя и был способен вести дела в течение следующих шести недель. Герцог Бургундский, который был в отъезде и занимался делами Фландрии, немедленно вернулся в Париж, решив использовать минуты здравомыслия короля, чтобы навязать свою волю разветвленным государственным институтам. Главным союзником Иоанна в Совете был король Наварры, который испытывал нехватку денег и был готов оказать поддержку в обмен на долю в добыче. Вдвоем они решили силой подавить сопротивление двора и администрации и навязать программу реформ Иоанна. Они договорились в удобный момент арестовать "некоторых злоумышленников, заговорщиков и предателей", которые могли помешать их планам, ввели войска в Париж, готовясь к этому моменту и посвятили во все королевского прево Пьера де Эссара, старого бургундского сторонника. 7 октября 1409 года Жан II де Монтегю был арестован прево на улице, когда направлялся к мессе. "Как вы посмели наложить на меня руки", — сказал он прево, когда его уводили. У Монтегю были влиятельные друзья, в частности королева и герцог Беррийский, и он рассчитывал на их защиту. Но его покровители ничего не смогли для него сделать. Монтегю отвезли в Шатле и обвинили в заговоре с Людовиком Орлеанским с целью продлить болезнь короля. После формального суда он был приговорен к смерти специальной комиссией, состоявшей из креатур герцога Бургундского.

Казнь Монтегю, 17 октября, была проведена с театральностью, призванной шокировать врагов герцога Бургундского. Осужденного, одетого в красно-белую ливрею, с золотой шпорой на одной ноге и серебряной на другой, в сопровождении двух трубачей, вывезли на двуколке на рыночную площадь Ле-Аль. Он обратился к толпе с мужественной речью, в которой признал, что растратил королевские средства, но, указывая на свои сломанные запястья и изуродованные гениталии, заявил, что только пытки заставили его признаться в большем. После того как ему отрубили голову, ее выставили на колу на рынке, а тело повесили на корм стервятникам на публичной виселице в Монфоконе. Это событие должно было устрашить оставшихся орлеанистов в администрации и, несомненно, сделало это.