Генеральные Штаты открылись в большом зале отеля Сен-Поль 30 января 1413 года. Король председательствовал сидя на троне в дальнем конце зала, по бокам от него находились Дофин и герцог Бургундский. С самого начала на заседании главенствовали представители города и Парижского Университета, которые присутствовали в большом количестве. Судя по фрагментарным сохранившимся записям, остальная Франция была представлена слабо. Северные города прислали свои делегации. Духовенство было представлено пятью северными церковными провинциями — Санс, Реймс, Руан, Бурж и Лион. Нет никаких следов представительства с юга страны. Арманьякские принцы остались в стороне, прислав вместо себя своих советников. Они опасались за свою жизнь в напряженной атмосфере столицы. Вступительное слово, которое произнес канцлер Дофина Жан де Ньель, должно быть, было воспринято с недоверием. С заключением мира в Осере, сказал канцлер, беды последних пяти лет остались позади и без колебаний заявил, что, по его собственному мнению, он будет длиться вечно. Главная угроза безопасности Франции теперь была из вне. Она исходила из Англии. Армия герцога Кларенса находилась в Бордо. Только огромная армия и огромные финансовые ресурсы позволили бы победить его. Король, по его словам, нуждался в трех вещах: "заверениях, поддержке и деньгах". Канцлер объявил, что вместо традиционного проведения отдельных собраний каждого сословия, они будут совещаться по церковным провинциям, причем Париж и Университет будут рассматриваться как отдельная церковная провинция и дал делегатам шесть дней, чтобы сформулировать свои предложениями[411].
В течение последующих дней различные группы в Генеральных Штатах подготовили свои doléances — традиционные заявления о жалобах, которые они ожидали удовлетворить в качестве условия предоставления любой финансовой поддержки. Первыми были представлены doléances провинций Реймс, Руан и Лион. Некоторые из их жалоб были типичными для подобных документов, знакомых по ассамблеям предыдущих веков: чрезмерное количество и дороговизна содержания королевских чиновников, их коррупция, некомпетентность и неправомерные действия, предвзятость или безразличие судей, которые должны были их сдерживать. Но две жалобы были громче и настойчивее всех остальных. Первая — это бремя налогов за последние одиннадцать лет, прошедших с момента введения первой тальи Людовика Орлеанского в 1402 году. Дело было не только в количестве и сумме тальи, а в расточительных методах ее сбора, в неравномерном распределении налога, который ложился в основном на плечи бедных и средних слоев населения, в присвоении доходов сборщиками налогов, чиновниками и принцами, а также в перенаправлении большей части того, что поступало в казну короля, на другие цели, кроме войны, для которой они якобы были введены. Второй жалобой было отсутствие адекватной защиты от англичан. Их новая вспышка агрессивности вызвала тревогу во многих провинциях Франции. Жители провинции Реймс говорили, что их провинция состоит из больших открытых равнин, хорошо доступных для английских армий, высаживающихся в Кале, и почти не защищенных. Представители провинции Руан указывали на длинную, изрезанную береговую линию Нормандии и их разрушенную морскую торговлю, и жаловались, что правительство ничего не сделало, чтобы защитить их от английского пиратства. Но ни у кого из них не было конструктивных предложений по примирению широко распространенного недовольства увеличением налогов с требованиями улучшения обороны от англичан, кроме обычной программы экономии на государственной службе и одного предложения о специальном налоге на богатых чиновников. В doléances сквозил опасный поток провинциального партикуляризма, который так часто всплывал в прошлые кризисы французского государства. Провинция Реймс хотела, чтобы ее налоги шли на ее собственную оборону — система, которая оказалась губительной, когда была навязана монархии в 1350-х и 1360-х годах. Провинция Руан заявила, что не будет голосовать за введение военных налогов в общенациональном собрании, а только в собственном провинциальном, что на практике означало то же самое. Только Гийом де Тиньонвиль, бывший королевский прево Парижа, в продуманном личном меморандуме, подготовленном для Генеральных Штатов, но известном сегодня только по краткому резюме, предложил более реалистичное предложение. По его мнению, единственным ответом на налоговое истощение Франции был прочный мир с Англией, подобный тому, который англичане пытались заключить в течение многих лет[412].
Все эти препирательства меркли перед продолжительной диатрибой против правительства короля, которую через несколько дней от своего имени и от имени города произнес Парижский Университет. Подготовка их doléances с самого начала сопровождалась спорами из-за разногласий внутри самого Университета. Радикалы главенствовали на факультете искусств (крупнейшем в Университете) и в колледжах нищенствующих монашеских орденов. Они были на стороне герцога Бургундского и парижских политиков и настаивали на бескомпромиссном обличении коррупции и неэффективности королевской администрации. Они подготовили большой список злоупотреблений, в котором со множеством подробностей описали некоторые наиболее вопиющие примеры и назвали виновных. Профессора богословского факультета не согласились с ними. Им было неприятна демагогия герцога Бургундского и подозрительны его парижские союзники. Многие из них также возмущались тем, что он спонсировал печально известный трактат Жана Пети в защиту убийства Людовика Орлеанского, в котором они обнаружили ряд опасных ересей. Богословы хотели более сдержанного и почтительного тона. Во внутренних дебатах в Университете победили радикалы. Но назначенный от Университета оратор, богослов по имени Бенуа Жантьен, имевший сильные претензии к Жану Пети, проигнорировал их указания и выступил с той орацией, которую хотел его собственный факультет. 9 февраля 1413 года он обратился к королю в присутствии такой большой толпы парижан, что заседание пришлось перенести в большой галерейный двор дворца, самое большое из доступных помещений. Там, к всеобщему возмущению слушателей, Жантьен произнес длинную и высокопарную речь о вреде гражданской войны, в которой справедливо обвинил обе стороны, отказался зачитать список злоупотреблений и сделал лишь очень ограниченные предложения по реформам. Вскоре после закрытия сессии Университет отрекся от него и потребовал еще одной аудиенции, на которой взгляды большинства могли бы быть изложены должным образом[413].
Вторая аудиенция была назначена на 13 февраля 1413 года. К этому дню король вернулся в прежнее состояние безумия. Он оставался неспособным следить за событиями в течение почти четырех месяцев. Вместо него стал председательствовать Дофин. Новым оратором от Университета стал Эсташ де Павилли. Он сильно отличался от Бенуа Жантьена и был радикальным монахом-кармелитом, знаменитым оратором и близким союзником гильдий мясников, которые, как считалось, платили ему гонорар. Павилли долго обличал слабость выступления своего предшественника, плод, по его словам, неуместной робости и ненужной умеренности. Затем, когда он закончил, он приказал молодому помощнику обладавшему зычным голосом зачитать перед собравшимися весь перечень злоупотреблений.
Это был замечательный документ. Он начинался с весьма пристрастной оценки текущей напряженности и слабости Франции перед лицом англичан, в чем обвинялись арманьяки, и особенно сам граф Арманьяк. Затем переходил к обзору состояния государственных финансов. Правительство было банкротом и достигло пределов способности страны платить налоги. Единственным выходом из положения было серьезное сокращение государственных расходов. На протяжении многих лет главной проблемой было присвоение королевских налоговых поступлений принцами, но парижский список злоупотреблений об этом умалчивал, поскольку единственными значительными бенефициарами после кризиса 1411 года были герцог Бургундский и его друзья. Вместо этого внимание было сосредоточено на расходах различных представителей королевской семьи и на раздутом штате государственных служащих. Утверждалось, что за время правления короля его бюджет увеличился более чем в пять раз, а расходы на содержание королевы — в четыре раза. Утверждалось, что большая часть этих расходов ушла в карманы офицеров и слуг, в то время как король, королева и Дофин были "тихо разграблены". Королевские владения обнищали и было заброшены, а доходы с них растрачивались управляющими. Число государственных служащих удвоилось. Их зарплаты, гонорары и привилегии вышли из-под контроля. Чиновники от канцлера и казначея до мелких местных управляющих поступали на государственную службу как люди со скромным достатком, и уже через несколько лет их видели с карманами набитыми золотом и серебром, владеющими большими замками, прекрасными городскими особняками и выдающими своих дочерей замуж за дворян. Друзья и клиенты великих людей получали роскошные пенсии и гранты. Все управление армиями было непоправимо коррумпировано, поскольку военные казначеи и их приспешники потворствовали возмутительным махинациям, делясь доходами с военачальниками. Выйдя за рамки обличения финансистов и администраторов, университетские doléances обратились к более широким политическим претензиям: паралич Совета, невежество и коррупция судей, неспособность советников Парламента, алчность налоговых сборщиков, мошенничество монетных дворов. Самые вопиющие преступники были названы поименно, и подробно описаны их злодеяния.
