Другая тема доклада Ги де Бриана, упадок английского морского могущества, вероятно, задел более чувствительный нерв, чем судьба Аквитании. Главный вывод, который английские министры сделали из поражения 1372 года, заключался в том, что их военно-морские силы были совершенно недостаточны для противостояния французскому и кастильскому галерным флотам, которые теперь были направлены против них. Это была более неразрешимая проблема. Вернее, это были две проблемы: одна касалась защиты английской морской торговли, другая — обороны длинного, незащищенного английского побережья. Купец из произведения Чосера был не единственным англичанином, который "хотел бы, чтобы в Мидделбурге и Оревелле сохранялся вид на любую вещь". К 1372 году, а возможно и раньше, вооруженные конвои ходили как по Северному морю, так и через Бискайский залив. Расходы на содержание сопровождающих военных кораблей и солдат покрывались специальным сбором (tunnage and poundage ― тоннаж и фунт) с грузов, который сразу же перекладывался на грузоотправителей в виде более высоких фрахтовых сборов вместе с расходами на усиленные экипажи, необходимые торговым судам в военное время. Результатом стал рост затрат, который в конечном итоге лег на плечи производителей, снизив их маржу в и без того сложных условиях для торговли. Набеги французов на побережье усугубляли их проблемы. В 1369 году было одно разрушительное нападение французских галер и баланжье на Солент, а в 1370 году — еще одно, менее разрушительное. В следующем году произошла короткая но ожесточенная морская война с Фландрией, спровоцированная несколькими инцидентами пиратства, между английскими и фламандскими моряками. Эскадры фламандских торговых судов высаживали в Йоркшире и Дорсете рейдерские десанты численностью в несколько сотен человек и безнаказанно уходили, нанеся значительный ущерб близлежащим поселениям. Политический ущерб даже от эпизодических набегов на побережье или потерь на море было совершенно непропорционален фактически нанесенному[245].

Наиболее эффективной защитой было нападение на корабли противника в его портах. Англичане часто пытались сделать это, но добились успеха лишь однажды, в январе 1340 года, когда они уничтожили почти весь французский галерный флот, стоявший на приколе в гавани Булони. Больше французов так поймать не удавалось. В конце XIV века их военный флот был хорошо защищен в арсенале в Руане или в гавани Арфлёра. Как правило, английские адмиралы были вынуждены проводить нерегулярные разведывательные экспедиции на быстроходных кораблях и прочесывать Ла-Манш небольшими флотилиями реквизированных торговых судов в надежде на случайную встречу с врагом в море. Эти кампании были исключительно дорогими и почти всегда безрезультатными, так как были рассчитаны на беспечность противника, точные разведданные и флот, вооруженный и готовый действовать быстро — идеальные условия, которых редко удавалось достичь. Поэтому во время опасности береговая охрана день за днем ждала появления французских рейдеров у незажженных костров на вершинах скал. Служба в береговой охране была скучной, непопулярной и от нее часто уклонялись. Общины тоже часто жаловались на это. Тем не менее, результаты стольких усилий, как известно, были неравномерными. Солент был хорошо защищен после 1370 года. В других местах на сбор местных войск уходило до двадцати четырех часов, а на доставку подкреплений из глубины страны — еще больше. К моменту их прибытия налетчики обычно исчезали с добычей[246].

После катастрофы 1372 года английское правительство направляло все большую часть своих скудных ресурсов на военно-морские операции. По мнению министров Эдуарда III, решением было создание специализированного флота гребных судов по образцу других атлантических держав. Возможно, они были бы менее впечатлены потенциалом этих судов, если бы знали о трудностях, с которыми столкнулись Франция и Кастилия при их эксплуатации в северных водах. Но одно преимущество, которым они, несомненно, обладали, заключалось в том, что они меньше зависели от капризов ветра. Ги де Бриан обвинил contrariouseté de vent (неблагоприятные ветра) в морских катастрофах 1372 года, и это удовлетворило Совет Эдуарда III. В Англии уже имелось около двадцати относительно небольших гребных баланжье, большинство из которых принадлежало Пяти портам или различным частным предпринимателям. В первые дни работы нового Парламента король получил разрешение отдать приказ о строительстве пятнадцати новых больших баланжье в определенных портах восточной и южной Англии за счет самих портов. Несколько министров и придворных, включая Латимера, Баксхалла и Уильяма Невилла, также построили и снарядили баланжье за свой счет. Некоторые из них были весьма солидными судами. Paul of London, о котором у нас есть особенно полное описание, должен был быть длиной восемьдесят футов, иметь восемьдесят весел, снаряжение для шестидесяти лучников, большую мачту и три боевых башни. В то же время король приступил к строительству новой галеры на 180 весел в гавани на реке Стоур возле Кентербери. Это судно, позже названное Katherine, было сравнимо по размерам со стандартными средиземноморскими галерами Генуи и Кастилии. В течение нескольких лет она была гордостью королевского флота[247].

Правительство надеялось на большее, заключив союз с Генуей, главной галерной державой Средиземноморья, которая, как надеялись министры Эдуарда III, могла сыграть для Англии ту же роль, что Кастилия для Франции. Несмотря на неудачные интриги с генуэзскими изгнанниками в начале года, отношения с республикой были достаточно теплыми. Генуэзские купцы имели важные коммерческие интересы в Брюгге и Нидерландах, которые зависели от свободного прохода их торгового флота через Ла-Манш. Республика была чувствительна к этому факту теперь, когда англичане контролировали обе стороны пролива. Новый дож, Доменико ди Кампофрегозо, уже обязался не поддерживать в военном плане Францию или Кастилию, и есть некоторые свидетельства активной поддержки генуэзцами английского дела. Мартин Катанео, член известной генуэзской купеческой семьи, зимой 1372–73 гг. завербовал для английского правительства более 450 арбалетчиков и гребцов. Большинство из них, по-видимому, были найдены во Франции и Нидерландах среди генуэзских наемных компаний на французской службе. Антонио Дориа, который привел в Англию компанию из девяноста человек, за два года до этого был капитаном арбалетчиков герцога Анжуйского во время похода в Гасконь. Осенью 1372 года брат генуэзского дожа Пьетро, адмирал Генуи, дал понять, что готов привести в Англию целую эскадру боевых галер на приемлемых условиях. Было решено принять его предложение. Якопо Прована был отправлен обратно в Италию, на этот раз в сопровождении видного генуэзского купца, лояльного генуэзскому правительству, и поэта Джеффри Чосера, который в то время был оруженосцем при королевском дворе. О том, что морской войне теперь уделяется первостепенное внимание, стало известно в начале 1373 года, когда Уильям Монтегю, граф Солсбери, был назначен командовать увеличившемся флотом в Ла-Манше в течение 1373 года, а оба адмирала находились под его началом. Солсбери был одним из самых опытных военачальников Англии с выдающейся военной карьерой, восходящей к кампании при Креси 1346 года. Он также имел определенный опыт морских сражений, командуя эскадрами в Ла-Манше в 1370 и 1372 годах и был гораздо более значительной фигурой, чем люди, которым обычно поручались чисто морские операции[248].

Амбициозные планы английского правительства по ведению боевых действий на море в 1373 году сочетались с новыми проектами завоеваний на континенте. В последние дни осеннего Парламента было принято решение одобрить отправку большого экспедиционного отряда, первоначально предполагавшего численность около 4.000 человек, под командованием Джона Гонта. Судя по всему, план состоял в том, чтобы высадить эту армию в Бретани и восстановить позиции Иоанна IV в его герцогстве. Затем Гонт должен был пересечь Луару у Нанта и вторгнуться в Аквитанию через Нижнее Пуату. По сути, это была новая попытка повторить стратегию 1369 и 1372 годов[249]. По мысли самого Гонта, это, вероятно, должно было стать прелюдией к еще более грандиозному предприятию, а именно к вторжению в Кастилию через пиренейские перевалы из Гаскони.