Министры короля хорошо понимали эту слабость и в рамках сложившейся сложной ситуации пытались что-то с этим сделать. В апреле 1351 года Иоанн II издал ордонанс, который требовал, чтобы латники, призванные короной, являлись на службу отрядами численностью не менее двадцати пяти и не более восьмидесяти человек, под командованием капитанов, которые будут за них отвечать. Пехота должна была быть организована в отряды от двадцати пяти до тридцати человек. Однако, поскольку в мирное время не существовало основы для таких подразделений и не было причин для капитана брать на себя обременительную ответственность за своих товарищей, ответная реакция была неизбежно вялой. Примерно в 1355 году была принята практика выплаты état, или дополнительного жалования, капитанам, которых прибывали на службу с отрядами соответствующего размера. Эта выплата выполняла функцию, которая в некотором смысле была схожа с функцией поощрения в английской военной практике. В течение короткого периода она привела к появлению более или менее постоянных отрядов, похожих на те, что служили в английских армиях, за исключением того, что они служили по призыву и, должно быть, не имели внутри себя такой же сплоченности и стабильности членства. Если бы не катастрофическое поражение 1356 года, система могла бы развиться в нечто лучшее[365].
Интересен вопрос, почему французы 1350-х годов откликнулись на призыв в таком количестве, в каком они это сделали, учитывая политическую слабость правительства. Причины неизбежно должны были быть довольно сложными. Как деньги и добыча не были единственными мотивами английских солдат, так и отсутствие денег не мешало французам сражаться за своего короля, что бы они о нем ни думали. В мире, где верность была связана с гораздо меньшими и более локальными сообществами, чем нация, патриотизм не был таким мощным фактором, каким он стал позже. Но статус человека и связанные с ним обязательства имели большое значение. Рыцарь Жоффруа де Ла Тур Ландри говорил своим дочерям, что идеальный рыцарь может надеяться на "большие награды и прибыли", но должен рассчитывать получить их только от щедрот своего господина. На более высоком уровне маршал Жан де Бусико, который всю свою взрослую жизнь служил короне, хвастался тем, что ничего не добавил от этого к своему наследству. "Если мои дети будут мудрыми и доблестными, им будет достаточно этого, чтобы прожить", — говорил он[366].
Подобные настроения продолжали существовать до конца Средневековья и даже после него, но середина XIV века стала последним периодом, когда они были обычной мотивацией военного сословия. Рыцарство, оставаясь универсальным признаком военного статуса, сохраняло свою власть над умами современников. В романах того периода рыцарство прославлялось больше, чем война. Знаменитых рыцарей повсюду узнавали по их знаменам и вымпелам. Как в Англии, так и во Франции были учреждены рыцарские Ордена, членство в которых было желанным для дворян. Классическим образом рыцаря-героя по-прежнему оставался образ запечатленный Фруассаром и иллюстратором Латтрелльской псалтыри: опоясанный мечом рыцарь, восседающий на коне покрытом защитным доспехом, с "копьем и щитом-баклером в руке". Накануне больших сражений молодые люди, соблазнившиеся этим образом, сотнями выстраивались в очередь, чтобы быть посвященными в рыцари по случаю, который сделает им честь, если они выживут, и праздновали свой новообретенный статус, бросая вызов своим противникам в убийственных поединках между шеренгами выстроившихся армий. Жоффруа де Шарни, известный авторитет в области рыцарства, считал, что мужчины хотят быть рыцарями, даже если они не хотят быть кадровыми военными: чтобы завоевать уважение своих сверстников или закончить свои дни с честью. Он прекрасно понимал, что идеалы рыцарства редко находят отражение в жестокой практике войны, но все же считал их лучшим служением Богу после Церкви. Есть много свидетельств того, что современники, осуждавшие войну, соглашались с ним. Пока эти настроения сохраняли свою силу, давление общественного мнения толкало людей на войну, а иногда и на подвиги безумной храбрости. Тридцать рыцарей, которые сражались в своей импровизированной битве в Бретани в 1351 году, были, конечно, не единственными героями, которых прославляли в стихах, так же как Жан де Галард, французский капитан, проигравший битву при Бержераке англичанам в 1345 году, не был единственным человеком, о трусости которого странствующие менестрели пели баллады. Даже те, кто был слишком незначителен, чтобы прославиться как герой или трус, шли на войну, стоически перенося боль, болезни, холод и постоянный риск смерти, потому что общепринятые взгляды их сверстников и соседей не ожидали от них ничего меньшего. Они делали это, как говорил рыцарь Ла Тур Ландри, "ради своей чести и репутации"[367].
Но уже наступали перемены, которые в следующем поколении лишат рыцарство его значимости. По мере продолжения войны появился класс кадровых военных, выходящий за рамки социального статуса. Большими армиями по-прежнему командовали герцоги и графы, если не короли, что отражало не только их ранг и ожидания общества, но и абсолютную военную компетентность большинства из них. Однако и оруженосец мог командовать рыцарями, как это делал Роберт Ноллис в течение пятнадцати лет, прежде чем его посвятили в рыцари (это сделал один из его подчиненных) в 1359 году. Рыцарь мог командовать графами и баронами, как это делал Бертран дю Геклен в 1360-х и 1370-х годах. В равной степени человек, который не был рыцарем и не стремился им стать, мог сражаться в составе рыцарской кавалерии. Когда в мае 1358 года французское правительство приказало принимать и оплачивать на смотрах в качестве кавалеристов соответствующим образом обученных и экипированных горожан, оно просто узаконило практику, которая была обычной на протяжении многих лет[368]. Все эти солдаты были просто men-at-arms (людьми при оружии), общим термином, включающим любого, кто имел соответствующее снаряжение и мог обращаться с копьем сидя в седле, независимо от его социального положения.
К середине XIV века уже не существовало даже специфически рыцарского способа ведения боя. По мере того как развивались тактические идеи и командиры стали ценить мобильность армии, а не численность, конь, который когда-то был символом рыцаря или оруженосца, утратил свое значение. В английских армиях и все чаще во французских, все передвигались верхом, включая лучников и людей в каждой средневековой армии, которых без разбора называли sergeants (сержантами). Правда, у одних лошади были лучше чем у других. Предводители армии ездили на destriers (дестриэ), больших, сильных и хорошо обученных конях, подобных тому, на котором восседает сэр Джон Хоквуд на картине Уччелло[369] во Флорентийском соборе. Большинство воинов ездили на coursiers, легких и быстрых лошадях, которые, хотя и стоили дешевле destriers, все равно были очень дорогими. Записи о компенсациях, выплаченных французским солдатам, потерявшим своих лошадей во время кампании, свидетельствуют, что среднестатистический баннерет ездил на лошади стоимостью 270 ливров (54 фунта), а соответствующая стоимость лошадей для простых рыцарей и оруженосцев составляла 103 ливра (21 фунт) и 40 ливров (8 фунтов). Рыцари обязаны были иметь двух таких лошадей, а в идеале, трех. Конные лучники и пехотинцы ездили на менее породистых лошадях, известных как rounceys, которые редко стоили больше 10 ливров (2 фунтов). Однако качество и стоимость лошадей, используемых в кампании, неизбежно снижались по мере того, как массовая кавалерийская атака, которая была главным оправданием их существования, устаревала. В английских армиях, которые первыми (после шотландских) отказались от традиционной кавалерийской войны, общий стандарт лошадей всегда был ниже[370].
