— Я еще не заказывала, примета плохая, вдруг не сдала бы, — пробубнила в трубку, закусывая внутреннюю сторону щеки.

— Ты хоть у меня и чокнутая, но умная, сдала бы, — такая вера отца в меня совсем не окрыляет. — Я сам закажу билеты, — твердо произносит он.

— Пап, у меня тут есть возможность в одну фирму стажером устроиться… — придумываю на ходу, прокусив щеку, жмурюсь от боли.

— У меня пройдешь практику, нечего тебе все лето торчать в Москве, — строгим тоном, который позволяет себе, когда не в духе. В голосе слышится нервозность, и это передается мне.

— Пап, у тебя несерьезно, ты же понимаешь, все будут знать, что я твоя дочь, — лепечу я, не хочу его обижать, но о какой практике он говорит? В турфирме с финансовыми проблемами? Кофе подай-принеси? Предел моих мечтаний! — Да и рекламу ты на стороне заказываешь, — во рту чувствуется металлический вкус крови, потому что продолжаю жевать щеку.

— Скинь мне название фирмы, пробью, что за контора, если солидная – подумаю, — после затяжной паузы бросает он.

— Спасибо, пап… — не знаю, слышал или нет, он уже сбросил разговор.

Странно, что не стал настаивать на моем возвращении. В начале учебного года этот вопрос он даже обсуждать бы не стал. Отец переменил ко мне свое отношение после того, как я стала жить у Ивана. Удивительно, но он не интересовался моим новым знакомым, не предупреждал, что парень может мной поиграть и бросить, не спрашивал, какие у нас отношения, хотя я всегда подчеркивала, что это мой друг.

Я готова проходить бесплатную стажировку. Родители финансово помогают, Ванька не позволяет закупаться продуктами, эта статья расходов на нем. Моя стипендия уходит на дорогу и на перекусы, я даже смогла отложить неплохую сумму.

С моими связями и отсутствием диплома я могу устроиться только официанткой. Но даже разносчицей подносов не получится стать, у отца есть связи в Москве, и он обязательно выяснит, что я не работаю ни в какой крутой конторе, а с образованием «законченный первый курс» меня не возьмут ни в одну приличную фирму.

Врать отцу нет смысла, он узнает, обозлится и может поступить жестоко – забрать из моего ВУЗа документы и перевести в Новосибирский государственный университет. Что мне остается делать? На эти два месяца нырнуть с головой в проблемы семьи?

Не могу там жить. В нашем доме давно нет любви, вечные скандалы и упреки, обвинения и измены с обеих сторон. Я не занимаю ничью сторону, они оба виноваты, но я так устала за последние три года быть втравленной в их разборки, что с удовольствием сбежала в Москву, папа был пьян, когда отпустил, а потом не комильфо было забирать данное дочери слово.

Мама перестала звонить и жаловаться на отца, потому что мне резко становится некогда, когда она пытается вылить на меня груз своих проблем. Это не эгоизм, это психологическая защита, это мой предел, я больше не могу вывозить их ссоры. Этот год я шарахалась от парней, потому что мне страшно вступать в отношения, у меня перед глазами дурной пример. Они не разводятся, мучают друг друга. Мирятся – и три дня в доме идиллия, а потом месяц скандалов.

На детской площадке играются дети, мамы, с важным видом дымя электронными сигаретами, обсуждают своих чад. Мне не слышно, о чем они говорят, но я приблизительно догадываюсь – обсуждают, сколько раз срыгнуло их чадо, какого цвета был стул, какое лекарство лучше всего помогает сбить температуру. Я несколько раз каталась на детских качелях, и всегда одно и то же. Мне неинтересно, я тянусь к навесному шкафу и достаю пачку обычных сигарет, которую сама туда положила месяц назад. Прикуриваю, после первых двух затяжек закашлялась, потом вроде появляется легкость в голове, руки перестают трястись. Делаю еще одну затяжку, расслабляюсь.

— Опять?! — на балконе появляется Ваня, его голос звенит от злости. Фиксируя кисть, отбирает сигарету, сминает ее в руке и выбрасывает в окно. — Я тебе сказал, чтобы эту дрянь не видел у тебя в руках?! — продолжает выговаривать. Бесится.

— Я не курю, — почему-то хочется оправдаться. Перед ним не зазорно. К Ваньке у меня особое отношение. Он мой человек. Во всех смыслах мой, кроме страсти. Я даже могу прийти к нему ночью и уснуть рядом, если мне плохо. Так я в детстве только к родителям бегала. Тогда все было хорошо.

— Это ты пока балуешься! — орет Ванька. — Не заметишь, как подсядешь, Лада. Точно по губам дам, если еще раз застану, — машет перед лицом раскрытой ладонью, но мы оба знаем, что он не ударит.

Ванька сам иногда курит, когда ему плохо, но мне не позволяет даже приближаться к сигаретам. А я и не курю, мне не нравится запах и дым, но объяснить свое поведение могу только себе. Когда человеку эмоционально плохо, физическая боль может встряхнуть, не позволить сойти с ума, не скатиться в депрессию. Я в последнее время постоянно на пределе. Моя физическая боль – сигареты.

— Я не слышала, как ты пришел, — поднимая взгляд к его лицу. Знал бы ты, как я тебя люблю… братик. Разве так бывает – мы всего два месяца знакомы, но я его будто всю жизнь знаю.

— Поэтому к сигаретам потянулась? — рвано дышит, еще не успокоился. — Лада, последнее предупреждение, — строго, а я не даю обещаний, боюсь нарушить. — Что у тебя случилось? — уже спокойнее, прижимает к своему животу мою голову и целует в макушку.

Я не жалуюсь Ваньке на каждый звонок родителей, но он знает, что у меня в семье проблемы, знает, что отец хотел выдать меня после школы замуж за сына своего партнера, чтобы объединить капиталы. Настаивал, угрожал, давил, пока я сознание не потеряла и мне скорую не вызвали.

А еще Ваньке известны подробности моего изгнания из общежития с припиской «за аморальное поведение». А я всего лишь хотела поставить своих соседок по комнате на место. Задолбали каждую ночь парней водить. Те ко мне постоянно подкатывали по-тихому, когда соседки отворачивались. Сначала – «выпили-закусили», а потом пьяные в постель, а ты лежи и наблюдай, как их белые ягодицы пляшут в темноте. Не комната, а траходром. Попробуй уснуть под противные стоны и скрип старых кроватей, от которых зубы болеть начинают. Я учить в коридор сбегала, конспекты на подоконниках писала, но ни разу не наябедничала.

Сама решила с ними разобраться. За две бутылки водки договорилась с парнями, что они сделают мне длинную качественную запись со стонами, скрипами, шлепками и всей этой порнушной фигней. В самый интересный момент, когда мои соседки разбрелись со своими «мачо» по койкам, я включала запись, обломала им секс, когда на всю комнату не тихое «у-ум-м-м», а громкое «а-а-а-а… еще… глубже хочу… давай…». Когда на жалобу соседей прибежала комендантша, трое ушлепков единогласно сказали, что приходили ко мне. Мои соседки подговорили. Решили проблему – меня на улицу за нарушение дисциплины, а сами могут и дальше трахаться по-тихому.

Ванька меня с улицы подобрал, как котенка бездомного, к себе забрал. У него квартира в центре. Шикарная квартира с дорогущим ремонтом, в десяти минутах ходьбы от моего ВУЗа. Как я доверилась? Паршиво на душе было в тот день, еще собака под колесами машины на моих глазах погибла, а тут Ванька со своей открытой доброй улыбкой. Я сразу к нему потянулась. Раньше я и представить не могла, что смогу такое отчебучить – пойти к незнакомому человеку в гости, тем более к парню, и остаться у него жить.

Теперь я знала этого парня и точно могу сказать, что лучше человека не встречала. Хотя Игорь тоже неплох – мой школьный приятель, но Ваньку я люблю так, как если бы он был моим братом.

У Ваньки дофига проблем, но он ими не любит делиться. Как-то мы с ним напились, и я узнала, что у Вани несколько лет отношения с замужней женщиной. Мне бы хотелось туда влезть, копнуть поглубже, но он не позволяет. А я ее почему-то ненавижу. Ведь она обманывает их обоих. У Ваньки рак, я не знаю, насколько все серьезно, он проговорился, но больше ни на один вопрос не ответил. А у меня страх и паника. Что все очень серьезно. Он не говорит, но я стараюсь читать между строк. Например, то, что его Соня не хочет уходить от мужа, потому что там стабильность. Ванька обеспеченный молодой человек, я знаю, могу судить по дорогим вещам и покупкам. Тогда в чем стабильность? В том, что Вани может не стать? Я гоню от себя эти мысли, боюсь их. А еще Ваня безумно хочет ребенка, у него глаза хрустальными становятся, когда он об этом заговаривает, такое чувство, что хочет оставить после себя продолжение. Больно до слез. Я ни о чем не спрашиваю, не лезу больше, но очень переживаю.