Он замолкает, сканируя меня глазами. Будто решая достоин ли я.

— Есть у меня кое-что на Павлова. Но зачем мне делиться этим с тобой?

Вопрос на засыпку…

— Но зачем-то же вы здесь.

Летягин криво усмехается, встает и бросает:

— Ты борзый парень, но мне нравится. Я дам тебе одну вещь с одним условием. Мое имя никак не должно фигурировать. Кто-то должен поставить Павлова на место. Завтра. Адрес и время скину.

Дверь закрывается, и я устало откидываюсь на кресло. Теперь Павлову от меня не отвертится. С его дочерью у меня на руках и компроматом, он забудет и про землю и про меня, как миленький.

Соня

Под непроницаемым взглядом Кислого, я чувствую себя неуютно. Не знаю, куда деть свои руки, в какую сторону смотреть и как вообще себя вести. Клянусь, этот парень меня ненавидит! Будь мы в средневековье он был бы первым, кто ткнул в меня пальцем и заорал: «Ведьма!».

— Ты может, и обвела вокруг пальца Зорина, но меня не удастся, — отрезает, резко подаваясь вперед на кресле напротив меня.

От этого движения я сжимаюсь, и подобно ежику выпускаю иголки. Воздуха становится катастрофически мало. Он пугает меня до чертиков.

— Я не обводила его вокруг пальца.

— Ты морочишь ему голову, куколка, — берет мой локон волос, трет между пальцев, отчего меня начинает мутить. Если он не отойдет от меня хотя бы на метр, я на него блевану.

— Я ничего не делаю, — бормочу, отворачивая свою голову и закидывая волосы за спину, подальше от его мерзких пальцев.

— Ты что-то мутишь с Ефимовым. Я знаю. Или хочешь сказать, что он за просто так спустил на тебя несколько тысяч баксов.

— Некрасиво считать чужие деньги, — едко выплевываю.

Кто-нибудь зашейте мне рот! Почему в стрессовых ситуациях мне нужно еще больше накалить обстановку? Я что скрытая мазохистка? Или бессмертная? Очевидно, Кислый думает так же, судя по его суженным зрачкам.

— Он друг семьи. В нашем мире нормально дарить дорогие подарки. Это подарок на Новый Год. Ничего особенного.

Я вновь вешаю эту лапшу на уши.

— Друг семьи? — с усмешкой кидает, глядя на меня исподлобья. — С которым ты трахаешься?

Вот теперь он точно выбивает почву из-под моих ног. Это не совсем то, но близко… Очень близко.

— Я ни с кем не трахаюсь!

— Расскажи это своему папочке, — изгибаются его губы в кривой усмешке. Самодовольный сукин сын!

Поборов в себе желание разбить о его тупую башку вазу, стоящую неподалеку от меня, даю себе обещание молчать. Что я не скажу так или иначе будет трактовано против меня. И абсолютно неважно, что на самом деле я не знаю где хуже: дома или здесь.

Почему же я тогда так рьяно рвалась домой? Потому что там хотя бы обстановка была знакомая. И да своими скандалами, провокациями и хитростью я надеялась отвоевать свою свободу.

Кислый все еще пытается «вывести меня на чистую воду», но я абстрагируюсь от этого назойливого мерзавца. Мыслями возвращаюсь к мужчине, что по стечению обстоятельств когда-то давным-давно был приятелем моей матери.

Мама.

На это слово у меня запрет. Я запретила возвращаться себе к этому. Запретила думать, а что «если бы», потому что это съедало меня живьем. Моя мать умерла, когда мне было три года. Ее сбила машина. Насмерть. Несчастный случай, хоть с возрастом я стала в этом сомневаться. Стала сомневаться, потому что отец о ней мало говорил. Как будто ее и не было вовсе. Словно я родилась от святого духа или меня нашли в капусте. Всего несколько потертых фотографий и украшений — все, что от нее осталось.

Сам отец толком и не рассказал, что случилось. Эту ответственность он предоставил психологам, которые объяснили мне в шесть лет перед школой, что такое в жизни случается, что у некоторых детей нет мамы. Конечно же, я спрашивала у отца, когда подросла, но он ограничился несколькими скупыми фразами: авария, несчастный случай, врачи ничего не успели сделать.

Я ее практически не помнила, а то, что помнила — было смазанными картинками. Однако, глядя на фотографии, с уверенностью могла заявить — у меня ее глаза. Такие же большие, любопытные и зеленые. Этот мужчина кто бы он ни был, знал мою мать. Сможет ли он рассказать мне о ней больше или не стоит надеяться на того, кто сотрудничает с моими похитителями?! «Приятелями» тоже можно быть разными, знаете-ли.

Делаю в голове пометку, вернувшись, проесть плешь отцу с этим вопросом. Хоть психологи и достаточно промыли мне мозги, чтобы я смирилась с ее смертью, порой мне хотелось из кожи вон вылезть, чтобы узнать хоть что-нибудь о ней.

Любила ли она зиму или больше лето, как я? Ей больше нравились утонченные платья или удобные штаны? И, в конце концов, была ли она настолько бесчувственна как отец, чтобы отдать свою дочь замуж за старика? Я ничего о ней не знала, но мне хотелось верить, что нет. Не отдала бы.

Дверь хлопает, возвращая меня в реальность. Демьян заходит в номер, качает головой и произносит:

— Все получилось. Он согласен.

Я чувствую облегчение от его слов. Значит, есть шанс, что он договорится сразу с отцом, а не с Ефимовым.

Казалось бы, какая разница кому меня отдадут отцу или моему «жениху»? В любом случае окажусь дома. Что ж, могу заверить, что есть разница. Есть чертова большая разница! Если я попаду в руки непосредственно к Ефимову, то отец заявит, мол, он меня спас, на вес золота женишок-то! Мчался на всех парах, рисковал, разыскивая невесту. Боюсь в таком случае, мне придется податься в бега еще раз, но уже по своей воле. И желательно туда, где меня не найдут.

— Завтра он скинет адрес и время, но, думаю, в город нужно выдвигаться сейчас.

Город? Какой город? Мы едем домой? Слава всем святым!

— Через полчаса тогда встречаемся возле тачек.

— Пошли, — командует мне Демьян, а затем выходит. Кто бы знал, как я устала от этих бесконечных дорог, но меня никто и не спрашивает.

Встав, выхожу за дверь, игнорируя брошенную фразу мне вслед:

— Я все узнаю!

Мы не едем домой. Черта с два! В город, в который мы въезжаем, совсем не похож на тот, в котором я живу. Он больше. Гораздо больше. Предполагаю, мы в соседней области в одном из самых больших мегаполисов страны.

Превосходно! Искать меня в таком городе, что иголку в стоге сена. И Демьян об этом отлично знает.

Мы лавируем по дорогам не менее сорока минут, пока не останавливаемся около высотки. Без понятия, что это за место, но оно близко к тому чему я привыкла. Не менее пятнадцати этажей и охраняемая территория.

Не в силах поверить собственным глазам зажмуриваюсь, но, открыв их, по-прежнему вижу высотку.

Господи Боже, у меня не глюки! Цивилизация!

Демьян спокойно минует охрану, заезжает во двор, паркуется и глушит машину.

— Устала?

Глупый вопрос. Устала ли я скитаться? О, еще как!

Когда я фыркаю, Демьян закатывает глаза. Не складывается у нас диалог, что тут сказать… За все время дороги мы едва обменялись несколькими фразами. В частности я потребовала у него объяснений, но Зорин (теперь я знаю его фамилию) велел мне цитирую: «Не совать свой нос не в свое дело!».

— Где мы? — интересуюсь, когда мы идем к входу парадной.

— В надежном месте, — уклончиво отвечает, открывая дверь.

Зайдя, мы поднимаемся на лифте, а затем выходим и останавливаемся у двери. Демьяну в этот же момент звонят.

— Слушаю, — отвечает, открывая дверь и пропуская меня вперед.

Уже не сопротивляясь, потому что занятие это бесполезное и мне самую малость любопытно, я захожу. Свет щелкает, озаряя светом коридор. Напротив нас зеркальный шкаф и две двери. Сам коридор ведет вглубь. Вероятно, в гостиную. В воздухе витает характерный запах все нового и немного отдает краской. Вероятно, здесь недавно сделали ремонт.

— Захвати с собой еды на вынос.

Словно в одобрение мой желудок урчит. Да, я определенно голодна. Настолько голодна, что даже доширак мне сейчас кажется деликатесом.