Демьян

На улице уже стемнело, лампочка, работающая от генератора, тускло освещает пространство. Я лежу на кровати, прикрыв глаза и закинув руки за голову, порядком уставший. Пока блондиночка целый день кривила мину, я мотался по этой дыре в поисках захудалого магазина. Почти не спавши, отправился в путь, затем колол эти чертовы дрова, обзванивал всех кому можно довериться, дабы разведать обстановку, а вдобавок готовил, как баба. Впрочем, мой случай это нянька.

Мне искренне жаль того несчастного, что станет ее благоверным и в «радости» и в «горе», потому как «горе» в их ячейке общества будет преобладать, с такой-то женушкой. Она, похоже, считает себя даром божьим, чьи следы должны целовать. Даже сейчас, когда она сыта ее лицо кривится в пренебрежении и брезгливости. Видать толчок оказался для нее еще тем испытанием. Это ей не золотой унитаз с подогревом для ее булочек.

Девчонка сидит на кровати, прислонившись к стене, рассматривает свой идеальный маникюр, час от часу косясь на меня с затаенной ненавистью и обидой. Глупая.… Не знает, что она здесь не по моей приходи (я же еще в своем уме!), а из-за глупости ее же папаши, ну и моего, безусловно.

— Думаешь над идеей очередного маникюра? — не могу упустить шанс ее подколоть. Тишина удручает и навевает сон, а мне отрубаться нельзя. Если пропущу важный звонок, то будем здесь до старости куковать. А это хуже любого проклятья, учитывая мою компанию.

— Нет, просто на твою самодовольную рожу смотреть не хочу, — ерепенится.

Как она предсказуема!

— А зря… — многозначительно молчу, — обычно женщины любят на меня глазеть.

— Я заметила.

Хмм…

— Вот как? — приоткрываю один глаз. Занятненько. — Значит, ты все-таки за мной наблюдала?

Девчонка хмурится и морщит носик, словно вспоминая, а после смущенно отводит взгляд. Наигранно кривится в усмешке, отчего ее мягкие черты заостряются. Режим стервы активирован, яд приготовлен к выбросу…

— Сложно не наблюдать за тем, кто меня едва не опрокинул.

Резко мой второй глаз открывается, сон тотчас снимает как рукой. Негодяйка своими словами сбивает меня с толку. Уж больно не однозначно они звучат. Приподняв голову, сканирую ее прямым взглядом.

Неужели мы все-таки переспали? Когда? Или почти переспали?

Много разных женщин приходит на ум, но ни у одной из них нет этих хитрых нефритовых глаз и капризных алых губ.

— Мне жаль, что я ничего не помню, — я не лгу. Мне, правда, жаль. — Но я не прочь вспомнить, — подмигиваю, растягивая на губах пошловатую улыбку. Определенно не лгу.

От моих слов она пуще краснеет. Не то ли от злости, не то ли от стеснения. Эти глаза вспыхивают огнем, грозясь испепелить меня.

Неужели я был так плох? Не может быть…

— Ты чуть не сбил меня в баре, а еще и наорал, — обвиняет меня, а я мгновенно теряю интерес, падая обратно на подушку, закрываю глаза.

Вполне возможно, когда я зол мне не всегда удается контролировать свои эмоции. С Пылу жару я могу начудить.

— Я твое начальство. Мне по статусу положено.

— По-твоему если ты начальник, то ты можешь себя вести как свинья? Ты отвратителен.

— Расслабься, принцесса, — спокойно отрезаю.- Все мужики свиньи. Просто одни показывают это до свадьбы, а другие после.

После слово «свадьба» в ней что-то меняется. Даже, не открывая глаз, чувствую исходящее от нее напряжение. Тронь — током шибанет! Из-под ресниц, украдкой наблюдаю за ней… Голова опущена, ресницы отбрасывают тени на щеки, губа зажевана между зубами, а руки теребят свитер.

Перевожу взгляд на палец, но не замечаю на нем обручального кольца или на худой конец помолвочного. Неожиданно сам для себя выдыхаю, будто это имеет для меня значение.

Что за ерунда? Мне фиолетово есть ли у нее жених или нет. А если и есть то, как я и обмолвился ранее, посылаю ему тысячу сожалений.

— Прекрати называть меня принцесса, — ворчит.

— А как мне тебя называть?

— У меня имя есть.

Точняк, как там ее…

— Соня. Меня зовут Соня.

— Понятно, — хмыкаю и шаловливо протягиваю, — принцесса.

— Тролль!

Соня

На этом наш диалог, собственно говоря, и обрывается. Не удивлюсь, если он так и не потрудился запомнить мое имя. Куда там мне…

Мимолетная благодарность за ужин, что была в какой-то момент на языке, испаряется. В конце концов, он это делал не из своего благородства, а потому что я могу скопытится и тогда ему нечем будет шантажировать моего отца. Ему меня не провести! У этого парня из благородного только профиль, и то исключительно из везения.

Он чего-то ждет, внезапно приходит ко мне озарение. Когда я замечаю, что он должно быть в сотый раз зевает и трет свои глаза, отмахиваясь ото сна. Только вот чего? Ответ приходит сам собой, когда тишину комнаты нарушает трель мобильника.

Демьян резко подрывается, берет телефон в руки и выходит сперва из комнаты, а после и вовсе за дверь на улицу.

Не то чтобы я ожидала, что он начнет здесь разговаривать, ну, а вдруг? Что там такого секретного?

Прежде чем успеваю одуматься, ноги уже сами несут меня к двери. Тихими шажками крадусь по скрипучим половицам, прислушиваясь к каждому шороху. Останавливаюсь около двери и едва ли радостно не взвизгиваю, замечая, что она приоткрыта.

Становлюсь около, выглядываю своим любопытным оком в прорезь.

Демьян стоит всего в паре метров от меня, внимательно слушает своего собеседника, а между пальцами зажимает папиросу.

— Я знаю, что у Мурчика терки с Лавровым. Думаешь, он станет встревать? Павлов не водит с ним дел.

Я удивлена, услышав фамилию, что не так давно гремела во всех новостях. Да что там новости… Мне Дунька такое рассказывала… Мол, этот Лавров с Мурчиком землю никак не поделят, что разгорелась война между этими верзилами. Но при чем тут мой отец?!

— Да, в чем-то ты прав. Это выгодно.

На некоторое время он замолкает, подносит сигарету ко рту, затягивается и выпускает струйку дыма.

Он делает несколько затяжек, прежде чем сказать:

— Ладно, с Лавровым все понятно. Но каким боком здесь Ефимов? Он слишком рьяно ищет, как для просто партнера. Старик подключил все связи. Задницу рвет, как будто…

Он не договаривает, потому что очевидно собеседник его прерывает.

Что? Что он такое ему говорит?

— Думаешь, она что-то знает? Сомневаюсь, — фыркает. Не нужно прикладывать много усилий, чтобы догадаться о ком идет речь. Таким тоном он говорит исключительно обо мне. Раздраженным и снисходительным, словно ему даже говорить обо мне в тягость. — Ее крошечных мозгов, выжженных перекисью, даже не хватает на то, чтобы картошку пожарить, а ты говоришь о ее коварных замыслах.И ничего они не выжженные перекисью! Это мой натуральный цвет! И, эй, он, что назвал меня глупой?— Она глупенькая маленькая девчонка, так что вряд ли.

Вот теперь точно назвал!

Окурок сигареты летит в снег, Демьян потирает руки и разминает широкие плечи. Взад. Вперед. Взад. Вперед. И так несколько раз. После потирает шею и грубо выплевывает:

— И что ты предлагаешь?! Пытать ее? Лупить или морить голодом, пока сама не признается?

Мое сердце обрывается, гулко стуча о ребра. Он еще не причинил мне вреда, но что ему мешает это сделать?! Кто ему здесь в этом Богом забытом месте помешает? Никто. Никто не помешает. Но… Он ведь не станет, верно?

— Ладно, я понял. Будет сделано.

Ужас сковывает меня. Ноги наливаются свинцом, а в голове эхом повторяются слова: «Лупить. Пытать. Понял».

Впервые мне так страшно после той комнаты. Как ни кстати, приходят на ум все его угрозы. Все его грязные слова, что скорее были обещанием. Обещанием, которое он намерен исполнить.

До ушей доносится звук скрипящего снега. Он идет. Идет сюда.

Дрожащими руками подпираю железный засов, пячусь в комнату. Метаюсь из угла в угол, ища спасения.