Выкупил его, в числе прочих, Ольговский баскак, и погнали их степью на чужбину. Каждый день он просил богов ниспослать свободу, и его услышали, а может помог Стрибогов оберег, что ему дед перед смертью передал. Налетели коршунами вои гостя Новгородского Прохора. Живота лишили и баскака, и нойонов, и гостей Ордынских. Оставив в живых лишь холопов. А когда около сторожи упрятали, объявили что отныне им одна дорога, на Онего-озеро, Он не спужался, наоборот духом воспрял. Ведь Прохор обещался платить справно и серебро родичам передать, али вовсе тех с собою взять, коли захотят. Многие к гостю приходили, в том числе и Буян. Поведал он Прохору своё горе. Просил не серебра, не злата, а хотя бы пяток пудов жита отправить дабы кровинушки в зиму не сгинули. При воспоминании о невольно оставленных семерых детях и жене у него тогда слезы наворачивались. Прохор же слушал внимательно, записывал усё в книжицу и обещался помочь и весточку доставить.

И взялся тогда Буян работать за семерых. Потому как знал, под лежачий камень вода не течёт, а так глядишь и приметят приказчики. По первой валил лес и ставили с мужиками заплоты. Позже таскали землю от ямы большой, Прохор называл её шахтою, буквицы и цифирь учил. За них то баллы давали, а те меняли на зерно али снедь, с доставкой. Буяна приметили, он то куда лучше прочих работал и поставили в дом, где уклад плавили. Вот тогда он в первый раз в острожек явился, понится цельный день с открытым ртом ходил, потому как столько придумок не видывал и не слыхивал ранее. А Прохор то не прост оказался, всякое про него мужики Новосильские сказывали. И не смотри, что ликом молод. Умён не по годам. Да и к чёрному люду с вежеством относится, а ежели кому батогов перепадало, то за дело.

В Листопад же Буяна назначили плотским старшиной и велели учиться крепко. Плоты гнать верно, сигналы учить тайные, стрелять зельем персидским из малой ручницы и мортирки. Прохор своё слово сдержал — одел нас добро, жита вдоволь запас и не только. Видимо-невидимо товара и скотины взяли с собою. И печи из уклада, и травы молотой да сжатой в палочки малые, а сами плоты из срубов собирали. Говорю же, голова! В Лободине же семью мою на плот подсадили, вона Забава улыбается аки солнышко ласковое.

В Белёве же выяснилось, что Прохор не гость вовсе, а князь цельный! Стену городовую зельем огненным порушил, а мы значится, воям княжим помогали. Стену порушенную расталкивали да нитями из уклада улицы перегораживали, а они с колючками. Ежели зазеваешься, разом руки раскровишь. А когда Берислава, злыдня эдакого аки собаку повесили и сожгли поминки о мзде закладной душою взгорел от радости великой!

После же видел Прохора, тьфу ты, княжича Мстислава Сергеевича в Переяславе. Он спрашивался о здоровье, о том хорошо ли кормят и ещё талоны нам раздал на представления. У детишек столько радости было! Более же я князя не видел. Шли мы хорошо. Мы, значится, при шестом водоходе, он разом осемь плотов тянет при двух старостах. По первой на ночь становились, а как на Волгу матушку вышли и ночами шли, при фонарях. Оно и понятно, всё же супротив течения медленей шли. Но у нас меринов, и быков в достатке, по утру их обычно меняли. Быки на плотах ремнями под пузо подвешены, а на водоходе кран есм что их цепляет ловко. Правда, раз в три дня скотину всё одно выгуливают. И кормят добро и горячей водой обмывают, вона, даже зерно проращиваем и ростки малые, значится, тому же скоту идут, отчего он и не дохнет, даже молоко дают кормилицы.

И люд не хуже устроился. На плоте один-два десятка поселенцев, но опосля Белёва ешо прибавилось. Живём аки в избе. Есм окна и двери, а в клетях сетка подвешена, на которой и спят мужики, по очереди. Бабам же и деткам, полати положены деревянные. Есть и печка железная, а вот еду не готовим. При каждом водоходе своя кухня имеется, от неё то кошт всем и развозят. Шли бойко, весело с песнями. Каждый своё место знал. Ветрилом навострились орудовать, нехитро дело. Знай себе шоблу по ветру держи, да веревки вовремя тяни. Мыта проходили споро, а татей и вовсе не видала. Не дураки на такую силищу лезть.

От благих мыслей Буяна отвлекло какое-то движение у берега. Один-два-три-четыре. Они считал множащиеся точки и очень быстро понял на кого они нацелились. Волга здесь круто изгибалась и тати напали аккурат когда половина каравана с охраной скрылась из вида. Вскоре он увидел и новые лодки

— Накаркал! Ох же выпоротоки!

— Буян, ты на кого лаешься то? — выспросил его кормчий.

— Тати! только и крикнул. Схвативши "ракетницу" рванул что есть силы шнурок и «стрела», отставляя за собою ярко-зеленый свет, дугой взмыла в небо, а вскоре такие же взлетели и с других плотов. Закусив от волнения губу, Буян сбежал вниз, окликнув по дороге мужиков и закричал истошно, — Мортирку на правый борт! Быстрей! Быстрей! Ящики в сторону. Экие вы неповоротни!

Поднатужившись, Буян схватил третью кассету и припустил. Мужики же, подбежав к станку, выдернули шкворень и на колёсиках потянули его на другой борт. Там разом опустили в гнездо, а Буян надставил сверху кассету. Взглянул в крестовину прицела, винтом поднял платформу и запалил фитиль. Бахнул пристрелочный, одним стволом. Промазал, но по всплеску он поправил прицел и на это раз дал залп целой кассеткой, тремя стволиками.

Бух... и на малом насаде упало несколько разбойников, раздались крики. Ход на этом замедлился, но прочие стремительно сближались.

Буян на автомате зарядил стволы, дёрнул запал и снова выстрел. На этот раз картечью, полноценный со всех трёх кассет по очереди. Бум-бум-бум и разлетевшиеся конусом картечины снесли с лодки большую часть разбойников. Немудрено, они ведь вплотную подошли, а на таком расстоянии промахнуться только спьяну можно.

— Буян! Буян! — закричали ему, — Ракетки! Ракетки пустили. Одна червлёна, а друга зелёна.

В горячке боя Буян не сразу понял о чём речь, а когда сигнал продублировали мигом сообразил и приказал открывать ящик с красной полоской где хранились гранатки с хвостовым оперение. Достали те, что с двумя полосками, насадили на ствол и в дело. Он такими всего разок стрелял в Лещиново и прекрасно знал, что произойдёт дальше, а Прохор, тьфу ты, князь, наказал не болтать до поры и сии гранатки лишь при нужде крайней ставить.

Бух, и с тихим шипением бомбочки неспешно взмыли в небо, издавая отвратительный, режущий слух звук. Словно комар какой, около уха вьётся. Описав в небе широкую дугу, они разорвались сотнями горящих капель, которые, оставляя дымящий след, обрушились на нападающих. Падая в воду, капли дымились и шипели, плевались огнём, словно Горыныч змей.

— Дожьбоговы стрелы, — шепотком, с придыханием, произносили мужики, ошарашенные необычным зрелищем.

Два ближних насада, облепленных огнём, вспыхнули практически мгновенно. Объятые пламенем фигуры татей в отчаянии бросались за борт, но в воде вспыхивали ещё сильней.

— Глядика. Вода горит аки дрова в печи!

— Заговоренное зелье то, оттого и горит аки огонь небесный.

Поселенцы, позабыв про свои обязанности, открывши рты, смотрели как москитный флот волжских разбойников пылал и чадил густым, чёрным дымом. Буян ведь не один стрелял, с соседних плотов добавили, а на тех, где не было мортирок, обязательно один-два бомбардира сидели и они также по сигналу отстрелялись. Поэтому даже те лодки, коим досталась одна-две капли зелья не затухали, ведь тати их тушили по привычке водою, а фосфор от этого лишь сильней ярился. Да и на горящие пятна зелья плавающего по воде, то и дело натыкались.

Буян очнулся от шокирующего зрелища и начал раздавать пинки мужикам:

— Не стоим. Плоты расцепляй! Никон, Глеб, Немил, на вёсла! Шустрей, мать вашу за ногу, вона вишь, на нас огонь сносит!

Сам же побежал за высыпными огнетушителями в красных баллонах.

Ивашка скакал по московскому погосту из последних сил, второго коня ужо загнал. Но вот и Москва! Из расступившихся окрест лесов бежали разделённые кривыми улочками боярские хоромы, избенки, церквушки, сбиваясь у стен в тугие кучи и распадаясь вдали от них на отдельные маленькие островки. Вся эта родная картина, прикрытая от солнца синей утренней дымкой, наполнила его какой-то неизъяснимой радостью. Объехал стены Андронникова монастыря, опоясавшие холм на левом берегу Яузы. Там уже зазвонили к заутрене — ветер доносил слабые, по чистые звуки колоколов.