Именно ради этого поднимается чуть свет старый трубач и, опираясь на ореховую палочку, выходит на крыльцо со своей именной серебряной трубой, подаренной ему полковым командиром в легендарном двадцатом году!

Домой Костя пришел туча тучей. Ужинать отказался.

— Ты не заболел, сынок? — обеспокоенно спросила мать.

— Все в порядке, мама. Просто очень устал.

Прошел к себе, не раздеваясь, лег на топчан. Света зажигать не стал, молча лежал в темноте, переживая случившееся. А случилось, как ему казалось, нечто непоправимое.

Сегодня утром мастер поручил Косте нарезать резьбу на сложной детали. Работа тонкая, точная — рядовому токарю такую работу не доверят.

Костя сперва даже не поверил, что именно ему дали столь ответственный заказ. Он так старался, что руки немели от напряжения. Чтобы не ошибиться, чаще обычного проводил замеры, сверяясь с чертежом.

Все шло хорошо. Спирально извивалась тонкая стальная стружка. Бодро, ритмично гудел мотор, выговаривая: «Тру-жусь! Тру-жусь!»

И вот наконец Костя снял со станка готовую деталь: теплую, сверкающую. Сердце учащенно и радостно билось.

— Молодец, — пробасил подошедший мастер. — В срок уложился. — Бережно взял деталь и, внимательно оглядев ее, вдруг нахмурился, сердито задергал бровями.

Костя замер. Улыбка, теперь уже совсем неуместная, еще некоторое время держалась на его лице.

— Ты что, — гневно выдохнул мастер, — запорол уникальную деталь и зубы скалишь?

Но взглянув на побелевшее лицо юнца, сказал, с трудом разжимая губы:

— Последний виток срезан. Что делать — ума не приложу.

Мастер, сутулясь, побрел в свою конторку, тяжело переставляя больные, обмороженные на ладожском льду ноги, не по сезону обутые в войлочные ботинки.

Костя ждал, что его вызовут к начальнику смены, учинят разнос, — он боялся и в то же время хотел этого. Ведь строго спрашивают с тех, кого считают стоящими работниками, с кого можно требовать хорошей работы. Главное, что его удручало, — он не мог установить, как и когда допустил промашку.

Об этом же самом он думал и сейчас, ворочаясь с боку на бок на своем узком топчане.

И еще думал, что для него теперь все кончено. Никогда не стать ему настоящим токарем, чьим мастерством гордился бы весь ремонтно-механический цех и даже веси завод.

Мать знала, что Костя не спит. Но не докучала расспросами — бывают минуты, когда человеку надо побыть наедине с самим собой.

Костя провел ладонью по щеке и вдруг обнаружил, что лицо мокрое. Неужто он плакал? Он, комсомолец, недавно получивший паспорт?

Осторожно, чтобы не встретиться с матерью, юркнул в ванную. Полными пригоршнями плескал на лицо, на голову холодную воду. Но и это не очень-то помогло, зеркало бесстрастно отражало осунувшееся лицо с какими-то чужими, «скулящими» глазами.

В прихожей раздался звонок. «Кого нелегкая несет?» — неприязненно подумал Костя. Никого сейчас он не хотел видеть. Даже лучшего друга Витю.

Знакомый басовитый голос донесся из прихожей:

— Дома Константин? Вот и хорошо. Шел мимо, дай, думаю, загляну на минутку. Поговорить, посоветоваться надо.

«Мастер, мастер пришел!» — Не помня себя, Костя выбежал в прихожую. В его влажных еще глазах блеснула радость надежды.

Иван Михайлович давно вышел в мастера малярного дела. Свою работу любит и считает наиважнейшей. Ведь именно кисть маляра придает новому дому, да и вообще любому зданию, завершенный вид. До этого — здание будто не одетое: ни уюта в нем, ни красоты.

Свою профессию Иван Михайлович обрел в годы войны. Было ему в ту пору четырнадцать лет. Сейчас такого подростка и близко не подпустят к рабочему месту. Сперва получи специальное образование, пройди производственную практику, а потом уж орудуй кистью.

В войну все было по-иному. Рабочих рук не хватало, принимали на производство, не спрашивая, какое имеешь образование. Ваню зачислили учеником в бригаду, сплошь состоящую из зеленой-раззеленой молодежи.

Молодость всегда молодость. В самое наитяжелейшее время не может она обойтись без улыбки и песни, без шуток, порой и не безобидных.

В каждом коллективе непременно есть свой возмутитель спокойствия. В бригаде, куда определили Ваню, первой заводилой считалась одна дивчина — Тамара. Бедовая, никогда не унывающая, до работы жадная.

В дождь, в пургу ходила с непокрытой головой. В темных вьющихся волосах снежинки, а в карих глазах — смешинки.

Встретила она Ваню и, напустив на себя начальствующую строгость, спрашивает:

— В нашу бригаду определили?

— Да.

— Учти, парень, у нас бестолковых не держат. Понял?

— Понял.

— Вот и отлично. — Все так же строго продолжает Тамара: — Вот тебе ведро, разыщи бригадира и скажи, чтобы пару он дал в наше звено. Да поскорее поворачивайся, иначе простой — последний пар на исходе.

Схватил Ваня ведро, вихрем промчался по участку, нашел бригадира, торопит поскорее отпустить пара. Бригадир было улыбнулся, но скоро погасил в своих глазах веселую искорку, поинтересовался:

— Кто же тебе такое поручение дал?

Паренек рассказал, сбивчиво повторяясь, но все еще не догадываясь, что попал впросак. Бригадир укоризненно сказал:

— Подшутили над тобой, Иван. Пар бывает в паровом котле. Физику учил?

— Учил, да не закончил… — Густая краска залила лицо. Откуда столько крови-то взялось у бледного, худощавого паренька?

В обеденный перерыв подошла к Ване Тамара. Улыбается, как ни в чем не бывало, а глаза — виноватые.

— Ты не серчай, новичок. Я не со зла. У кого хочешь спроси — такая я шутливая. На-ка печеной картошки. Вкусная.

Ваня, как и подобает гордому человеку, наотрез отказался:

— Сыт вполне. И вообще ни в чьей заботе не нуждаюсь.

Девушка огорчилась:

— Меня мастер из-за тебя знаешь как прорабатывал? Наверное, сто ведер пара на меня выплеснул. Как только жива осталась.

Она комично съежилась, завздыхала. Ваня прыснул. Давясь смехом, забыв о напускной гордости, с наслаждением поглощал печеную картошку, вкус которой помнит до сих пор.

У входа в механический цех на запорошенной падающим снегом бетонированной площадке важно разгуливали голуби. Их оперение не сверкало чистотой, приняв серовато-фиолетовый спецовочный цвет. Заводская копоть погасила яркость окраски.

И все равно они выглядели молодцевато: черные бусинки глаз доверчиво смотрели на проходящих мимо людей. Голуби были сыты — на площадке то здесь, то там валялись несклеванные крошки.

Мое внимание привлек темный, хроменький голубок, похожий на галчонка. Ближе, чем другие, он подходил к людям, смешно ковыляя и взмахивая хвостом.

— Здорово, Тим! — приветствовал голубя молодой рабочий и, присев перед ним на корточки, похлопал себя по плечу.

Вторичного приглашения не потребовалось.

Удобно усевшись на крепком плече юноши, голубь заворковал, загугукал, сообщая свои новости.

— Опять Сашка потащил в цех голубя, — укоризненно покачал головой пожилой человек.

— Снежище так и валит, пусть немного погреется. У него же производственная травма.

— Сам ты травма! — добродушно усмехнулся рабочий. — Тебе бы в зоосаде работать — самое подходящее дело. То щенка прикармливал, теперь с птицами возишься.

Но последних слов Саша уже не слышал. С голубем на плече он быстро шагал по цеховому пролету, отвечая на шутки улыбкой.

У Тима в цехе было свое постоянное место — шкафчик для инструментов, стоящий неподалеку от длиннющего станка, на котором Саша обрабатывал огромные детали.