Обстановка в комнате была простая (далеко не такая, как в современных роскошных салонах): здесь стоял только диван и односпальная массажная кровать. Я неловко опустился на край дивана и именно тогда увидел Вэйсян.

Она вошла с деревянным тазом, наполненным отваром пряных трав. Я обомлел. Не мог ни пошевелиться, ни открыть рот, просто смотрел на девушку. Я уехал из Уляни давно, когда она была еще маленькой. Не знаю, узнала она меня или нет, но я-то ее узнал. На правой брови Вэйсян есть родинка. Наши предки называли это «жемчужиной в брови» и считали, что она приносит удачу и богатство. Сколько же иронии в том, что Вэйсян, отмеченная подобным знаком, сбежала в город мыть людям ноги.

Она больше не была похожа на деревенскую. Все в ней говорило о том, что она – горожанка, но я все равно узнал ее с первого взгляда. И не только по родинке, я почувствовал запах – аромат родных мест. О, его невозможно смыть, он горьким дымом въедается в кожу каждого жителя Улян, пропитывает тело, как вино – бочку.

А еще я увидел, что малышка Вэйсян стала совсем взрослой. И это тоже потрясло меня. Она была даже привлекательнее, чем ее мать в молодости. Но мне показалось, что в ней нет сентиментальности, присущей незамужним девушкам. Она была похожа на спелый сочный персик: большие красивые сияющие глаза, налитая полная грудь, тонкую талию и округлые бедра плотно облегало розовое платье. Вэйсян была в самом соку. Да, не зря ей дали прозвище «маленькая потаскушка».

Она присела передо мной на корточки и сказала на простом мандаринском диалекте:

– Сэр, я – Номер 2, и буду очень рада обслужить вас.

Вэйсян сняла с меня туфли и носки. Мое тело было настолько напряжено, что я ничего не видел перед собой. Затем она опустила мои ноги в горячую воду, я вздрогнул, пришел в себя и попытался завязать разговор:

– Милая девочка, откуда ты?

– Шаньдун, – ответила она. К тому времени сестрица уже научилась лгать.

– Значит, там говорят на мандаринском?

– На нем говорят везде.

– Разве? Послушай, моя речь отличается от твоей…

Она подняла глаза:

– Сэр, вы хотите проверить мою регистрацию?

Ногу мою вдруг пронзила нестерпимая боль: Вэйсян стала сильно ее тереть.

Неожиданно я вспомнил о дяде: вот он стоит под старой акацией, и на лице отразились все жизненные перипетии, что он преодолел. Но разве могло бывшему капитану артиллерии прийти в голову, что его любимая малышка Вэйсян будет массировать ноги незнакомым мужчинам в захудалом салоне провинциального центра? За свои семнадцать или девятнадцать лет мыла ли она хоть раз ноги отцу?

Я снова осторожно обратился к девушке:

– А твоя семья знает, что ты здесь? Знает, чем ты занимаешься?

Вэйсян не ответила и перевела разговор на другую тему.

– Сэр, мы предлагаем тайский или гонконгский массаж, а также полный пакет услуг. Что желаете?

Я не сдавался:

– Твои близкие, наверное, волнуются…

Но и Вэйсян продолжала свое:

– Сто шестьдесят восемь юаней – гонконгский массаж, двести шестьдесят восемь – тайский, четыреста шестьдесят восемь – полный пакет. Очень выгодно.

Я растерянно спросил:

– А… что значит полный пакет? – В то время я был бедным преподавателем, едва сводившим концы с концами. – Дороговато за мытье ног!

– Просто помыть ноги – восемьдесят юаней. Но если берете полный пакет, за это платить не придется.

– Нет-нет, – поторопился я ответить. – Не надо пакет! – Даже восемьдесят юаней для меня в ту пору были весьма внушительной суммой.

Уголки рта Вэйсян слегка изогнулись, на лице появилось едва заметное выражение презрения. Я будто услышал ее улянский выговор: «Голодранец! Ботаник! Тебе тут не место!»

Она мыла мне ноги сорок пять минут, и все это время было ощущение, что в мои ступни втыкают иголки. Я еле поднялся, когда она закончила. А уходя, повернулся и позвал:

– Вэйсян, поехали домой!

Она посмотрела на меня настороженно, как затравленный зверь:

– Сэр, вы меня с кем-то путаете.

– Нет. Я тебя ни с кем не путаю. Я сам из Уляни.

Вэйсян подняла брови, лицо ее внезапно покраснело. Она внимательно посмотрела на меня, стараясь понять, кто перед ней, пытаясь поймать хоть какие-то обрывки воспоминаний, ждала, когда память даст ей хоть какой-то намек… Вдруг глаза ее сузились, она снова поджала губы и произнесла дразнящим тоном:

– Сэр, вы что, преследуете меня? Пожалуйста, больше не приходите сюда! – а затем взяла деревянный таз и быстро вышла.

Тем же вечером я позвонил дяде. Он немедленно собрался и поездом приехал в Инпин. Я встретил его на вокзале и сразу отвез в «Дом для ног». По дороге дядя все время задавал вопросы: «А это точно она? Ты уверен?» Я просто кивал, признаться, что его любимая малышка мыла мне ноги, смелости не хватило.

Но ехали мы напрасно. Владелец заведения, встретивший нас на пороге, удивился: «Что за Номер 2? Здесь нет такой». Мы с дядей ворвались внутрь здания, обыскали комнату за комнатой, но Вэйсян не нашли. Конечно, она поняла, что я вернусь, и не стала этого дожидаться. Зря я проболтался, что узнал ее. И где теперь искать сестрицу в этом море людей? Дядя сел на землю перед «Домом для ног» и заплакал, как ребенок. От слез глаза его ослепли.

Удивительно, но по словам земляков, с тех пор, как Вэйсян ушла, дядя и У Юйхуа перестали ссориться и больше не дрались. В деревне думали, что они наконец успокоились и присмирели. Не тут-то было! После неудачной поездки дяди в Инпин ненависть между супругами разгорелась с новой силой. Они буравили друг друга злобными взглядами. А У Юйхуа еще и всячески выражала презрение к мужу. Что касается дяди, в его глазах читалась сложная гамма чувств – от смятения до отрешенности и печали.

Шли годы, сердца стариков ныли и болели. Что ж, со временем и желчь, и плевок высыхают – остаются лишь пятна. Этим двоим больше нечего было сказать друг другу. Они словно онемели. Но молчание еще страшнее. И дни в тишине тянутся дольше. Словно масло в лампе закончилось или высохло, и фитиль больше не зажечь.

Старшая дочь дяди с тетей вышла замуж, затем и средняя, старики теперь жили вдвоем. Один был насквозь пропитан вином, другая – ненавистью. Внешне они старались сохранить остатки приличия. На публике даже отпускали короткие реплики, реагируя на происходящее: «Да?», «Надо же!», «Странно». Этим ограничивалось их вербальное общение, между ними наконец окончательно установилось молчаливое взаимопонимание. Дядина пенсия по инвалидности тогда составляла уже 120 юаней. Но деньгами полностью распоряжалась У Юйхуа. Дядя мог рассчитывать только на небольшую зарплату секретаря партийной ячейки. Но он был стар, и грядущие перевыборы не сулили ничего хорошего: в глазах деревенских дядя был пропащим человеком. Всякий раз, когда поступала пенсия, он пытался умыкнуть часть денег. Дважды ему это удалось. Один раз стянул десять юаней, другой – двадцать. Но после того, как У Юйхуа обнаружила пропажу, она стала прятать деньги более искусно. Это походило на игру: один прячет, другой пытается найти. И все молча, без единого слова. Когда их что-то раздражало, они выражали это взглядами, полными злобы. Когда раздражаться было не на что, то и взгляды были ни к чему.

Зимой дядю переизбрали. А спустя некоторое время у него обнаружили катаракту, и он почти ослеп. Теперь Цай Гоинь часто сидел один на большой каменной платформе на окраине деревни, лицо его было печально. Он слушал звуки ветра и надеялся хоть с кем-нибудь перекинуться парой слов. Но проходящие мимо спешили по своим делам и лишь изредка заговаривали со стариком. Когда солнце садилось, он медленно вставал и, опираясь на палку, шел домой.

Однажды дядя попросил кого-то из деревенских (позже я узнал, что он обратился к Вэйсян) отправить мне письмо с просьбой купить ему «голос страны». Однако послание не дошло (даже отправлено не было). Лишь после смерти старика я узнал, что он мечтал о маленьком радиоприемнике стоимостью двадцать шесть юаней. Мне было так совестно, что не выполнил его просьбу! Я ведь очень хотел его вылечить, но руки так и не дошли, я бегал по чужим поручениям, совсем закрутился. Хотя это меня, конечно, не оправдывает. Увы, в то время я не в состоянии был позаботиться даже о себе, не говоря уж о ком-то еще.