– Сошел с ума? К сожалению, нет.

– У вас температура?

– Всего тридцать семь… – Помолчали. – Ты, наверное, не знаешь, но я сирота…

И тут я откровенно рассказал любимой о своем происхождении, детстве, личностном росте… Это и было моим «оружием» (помните, когда у вас нет ничего, одна вещь все же есть – искренность!). Надо смотреть в глаза человеку, с которым говоришь. И в этом случае искренность может стать надежнее любого другого оружия.

В темноте красота остается красотой. Мэй Цунь была похожа на фею в туманной ночи: элегантные томные изгибы тела, таинственность и волшебство в голосе, взгляде. Ее дыхание утоляло боль и погружало в волшебную сказку. Ее шаги, размеренные и плавные, звучали прощальной душераздирающей элегией. Я глубоко вздохнул, осознавая: шанса у меня нет. Но все же сделал последнее усилие. Я думал, что, если не смогу ее заполучить, по крайней мере сохраню о себе добрую память.

В лунном свете мы вдвоем прогуливались по спортплощадке. Я старался быть беспристрастным, будто рассказывал о жизненном пути другого человека. Она слушала спокойно. Иногда внезапно отходила чуть в сторону, слегка наклоняла голову и удивленно смотрела на меня, как бы вопрошая: «Это с тобой произошло? Это действительно был ты?» Иногда понимающе улыбалась – о, эта ласковая трепетная улыбка! И глаза ее светились поистине материнской нежностью.

Поверьте, весь мой опыт говорит о том, что с девушками хорошего происхождения, из хороших семей лучше всего «работает» искренность.

Она спросила:

– В детстве вы делали домашние задания на картонных коробках от сигарет?

– Да.

– Во время снегопада вам приходилось спать на траве?

– Да.

– Раз в три дня вы ели по одному кусочку жареной картошки?

– Да.

– Чтобы согреться, вам приходилось держать в руках раскаленный кирпич из печи?

– Да.

– Вы говорили этому горячему кирпичу: «Мама, согрей меня»?

– Да.

Даже в ночной темноте я мог разглядеть слезы в ее глазах.

– Позволь признаться, я бедный человек… Я настолько беден, что все мое богатство – лишь мои мысли.

– Вы… ты… хочешь, чтоб я подождала тебя? Три года?

– Да. (Я не осмелился сказать «пять лет». Пять – это слишком долго. Боюсь, она не согласилась бы. Но я рассчитывал, что в какой-то момент попрошу ее снова, и тогда уже добавлю пару лет. Ведь если б она выдержала первые три года, еще два уж точно смогла бы, разве нет?)

– Ты точно вернешься через три года, чтоб жениться на мне? И в руках твоих будет девяносто девять абиссинских роз26? Кстати, что это за цветы такие?

– Лучшие розы в мире.

Если честно, в то время я ничего не ведал об абиссинской розе. Кроме того, что ее как-то упоминали в иностранном романе: на языке цветов подобная роза означает: «Я тебя люблю». Но откуда мне знать, вернусь я через три или через пять лет? Будет ли у меня такая возможность? И даже если вернусь, дождется ли меня Мэй Цунь? И точно ли в моих руках будет девяносто девять роз? Это был всего лишь плод моего воображения.

Девушка не дала никаких обещаний. Сказала:

– Дай время подумать. Мне надо все взвесить.

Я посмотрел на нее, стоящую в лунном сиянии, и когда наши глаза встретились, почувствовал себе глупцом, отчаянным дураком.

– Хорошо, до свиданья! – я развернулся и стремительно пошел прочь. «Скорее, скорее! – шептал сам себе на ходу. – Ты сказал все, что должен. Не уйдешь сейчас, потеряешь контроль над ситуацией. И тогда пути назад не будет».

Теперь-то можно признаться: озвученное мною той ночью, было «правдой» лишь отчасти. Хотя детство мое действительно было тяжелым, я не оставался без присмотра. Моя «искренность» частично состояла из обмана.

Вернувшись в ту ночь в общежитие, я лег на кровать, но спать совсем не хотелось. Комната моя опустела. Раньше в ней жили три человека. Но первый переехал, второй вернулся домой. Я был в спальне один. А завтра с рассветом тоже должен был уйти. Сердце замерло от этой мысли. Я думал о Мэй Цунь, о деревенской родне, о брате Куньшэне, о детях, лежащих в больничном инкубаторе, о своем будущем… Полная неизвестность во всем… Я собирался покинуть этот город, прекратить все контакты, включая… Мэй Цунь. И вдруг… услышал стук в дверь. Он был очень тихим, но настойчивым.

В лунном свете в мои объятия ворвался сладкий вишневый аромат. Это была, конечно, Мэй Цунь. Она тяжело дышала и неустанно повторяла: «Я не могу заснуть. Я хочу согреть тебя. Позволь мне согреть тебя…» В моей голове раздался взрыв, и… отступать было некуда…

Увы, я потерпел неудачу! Я был разгромлен! Фиаско! Проделав путь в тысячи ли, я не смог довести дело до конца! Невозможно описать словами боль, которую я пережил. Я рыдал, заливался слезами, был обижен, подавлен, стискивал свою плоть, но… безрезультатно…

Мэй Цунь успокаивала тихим голосом:

– Что с тобой не так? Учитель У, не плачь, это не твоя вина. Это я виновата…

Я не отвечал. Потому что не знал ответа. Еще никто так со мной не разговаривал. Я взрослый человек, через многое прошел, но никто и никогда не говорил мне чего-то подобного. «Позволь мне согреть тебя», – эта фраза будет воспоминанием, которое я сохраню на всю жизнь.

В ту ночь мы с Мэй Цунь лежали голые на кровати, смотрели друг на друга с нежностью, но… не больше. Конечно, это был мой позор. Возможно, меня «останавливала» пара разнополых близнецов, о которых я не переставая, думал. Они лежали в инкубаторе больницы и молча смотрели на меня широко открытыми глазами. Они… смеялись надо мной.

– Ты такая милая, – я погладил Мэй Цунь.

– Честно говоря, я не девственница, – смущенно пробормотала она. И продолжила: – Мое детство тоже не было счастливым. Когда мне исполнилось семь, я вместе с матерью переехала в дом отчима. А он ужасный человек.

Мэй Цунь была так добра. Она – символ моей искренности и моего поражения. Возможно, чтобы утешить меня, девушка откровенно рассказала о своей жизни. Голос ее звучал, словно журчание пересыпающихся зерен. Но я тогда был подобен дохлой рыбе. Пронзительная боль, гудение тревожных мыслей в голове, беспредельное раскаянье – мне было не до ее рассказов. Какой же я никчемный! Надежда покинула меня.

На рассвете скрипнула дверь, и Мэй Цунь ушла. Она не винила меня. Тихо оделась и выскользнула за дверь. Мы не попрощались. Мэй Цунь – единственная женщина, которую я когда-либо любил, которая заставляла мое сердце болеть. И мы расстались молча.

Я обещал подарить ей розы. Абиссинские розы. Да существуют ли они вообще или это чья-то выдумка? Лишь много лет спустя я узнал, что в Амстердаме, столице Нидерландов, находится один из самых известных цветочных рынков мира. Девяносто девять процентов роз поступают на базары именно оттуда. Все самые дорогие цветы продаются там. И именно там устанавливают цены на те или иные растения, а уж потом хрупкий живой товар доставляют самолетами во все уголки планеты. Когда у меня появились деньги и я смог позволить себе покупать розы, узнал, что абиссинская – не самая лучшая из них. У нее просто продолжительный период цветения и крупный бутон. Это всего лишь один из сортов роз.

Да, у меня появились деньги, я мог позволить себе купить розы любого сорта, но, увы, у меня уже не было любви. Парадокс: есть деньги, чтобы купить цветы, но некому эти цветы подарить.

Позже, когда я снова увидел Мэй Цунь, она была дважды разведенной и на тот момент разводилась в третий раз. Она зачахла, потеряла былую яркость. Ветреным днем она шла по улице в тюрбане, на руках держала ребенка… До сих пор думаю, что Мэй Цунь – добрая. Хотя, безусловно, доброта не означает счастье. Добросердечные люди легко доверяют всем, но обман причиняет им невыносимую боль. Однако об этом потом.

Я не очень хорошо разбираюсь в цветах. Признаться, самое поразительное растение, которое я видел, было горшечное «гранатовое дерево пота и крови».