Дядя выглядел беспомощным, как нашкодивший котенок, от ответа ему было не уйти. А дома ждали нешуточные разборки. С большим трудом он приподнялся и сказал плачущим голосом: «Ну что ж, лицо мне, видимо, не сохранить».
Той же ночью дядя отправился на своем допотопном мотоцикле отвозить подарки и вернулся только на следующее утро. Возможно, ему пришлось долго сидеть перед дверью Лао Ху. Дядя хотел сохранить лицо, но обстоятельства не позволили. Всю ночь он пил с бывшим сослуживцем и едва доехал до дома. А как только слез с седла, рухнул в соломенную кучу во дворе почти в бессознательном состоянии и пробормотал, не открывая глаз, любопытным землякам: «Дело сделано».
Да, я поступил в университет не так, как вы. Меня туда не приняли, а послали. Хотя тридцать бригад хотели получить это место, оно досталось именно мне. Деревне Улян мое место обошлось недешево: несколько канистр солярки, табак, вино и «доброе имя» дяди. Когда пришло заветное извещение о зачислении, тонкий листок бумаги, знаете, что я почувствовал? Я сказал себе: «Прощай, Улян, больше мне не придется смотреть этим людям в глаза».
В философской паре «форма и содержание» нельзя недооценивать форму. В некотором смысле форма и есть содержание. Получив извещение, я опять объел всю деревню! Люди приглашали меня к себе и угощали лучшими блюдами, говорили мне разные приятности. Люди приукрашивали каждую деталь моей жизни. Я больше не был бичом: для земляков я стал самым умным молодым человеком. Мы ходили по гостям вместе с дядей. И в один из дней он, напившись, похлопал меня по плечу и занудил: «Ну в чем я провинился, скажи? У меня действительно порвались штаны».
В день отъезда вся деревня пришла меня проводить. Уезжал я со смешанными чувствами. И земляки мои тоже были в смятении. С одной стороны, они проявили великодушие и доброту, с другой – перестали относиться ко мне как к мальчишке. Будто я стал чиновником47. Будто они отправляли не студента, а будущего офицера запаса48. Как бы то ни было, с собой мне дали постельное белье, тазик, испекли пирог с хурмой, наварили яиц в дорогу. Деревенские плакали, и я плакал тоже. Напоследок земляки спросили:
– Дю, ты вернешься?
– Да, – ответил я. – Вернусь после праздников.
Я чувствовал свободу. Хотя в глубине души понимал, что без извещения, без этой бумажки я – ничто. И если б мог, я бы не вернулся.
Я думал, что, наконец, мне повезло, но ошибся.
Ссора между дядей и У Юйхуа приняла серьезный оборот. Инцидент с порванными штанами послужил толчком для их продолжительной размолвки. Когда дядя вернулся домой, У Юйхуа неожиданно сделала ужасную вещь: она вытащила за щиколотки из кровати младшую дочь, которой было на тот момент чуть больше года, и понесла ее вверх ногами, злобно говоря: «Сейчас выброшу эту кучу дерьма! Пусть сдохнет!»
Дядя ошарашено застыл, малышка была его любимицей. У Юйхуа родила пять детей подряд, все девочки. И хотя из них выжили только три, женщине надоело целыми днями стирать грязные пеленки. В ее глазах каждый ребенок был обузой, бедствием, которое принес мой дядя. Видимо, У Юйхуа хотела причинить мужу столь же сильную эмоциональную боль, от какой страдала сама. А ребенку все было нипочем! Малышка висела вниз головой, и ее красивые миндалевидные глаза лучились светом. В руках матери она чувствовала себя в безопасности.
Дядя просто озверел от поступка жены. Он подлетел к У Юйхуа как ядро, выпущенное из пушки, взял дитя на руки, сбил женщину с ног. А когда ребенок снова оказался в кровати, дядя с тетей сцепились не на шутку. Они катались по полу, как две грязные свиноматки. Опрокинули деревянную подставку для умывальника, затем связку тканых циновок, переломали стебли тростника, разбили своими задницами кувшин с водой в углу дома. На стенах оставались весьма заметные следы после подобных драк: глубокие и поверхностные, высокие и низкие, ровные и извилистые – жилище хранило полную историю ссор тети и дяди. Четыре внутренние стены дома стали для них бойцовским рингом, где родственнички могли помериться силой в любое время. Их ноги громко стучали и сбивали со стен побелку. В то время дядя круглый год носил ботинки на резиновой подошве, а У Юйхуа – туфли из кожи и ткани, которые дядя подарил ей на свадьбу. Два типа следов этой обуви то пересекались, то накладывались друг на друга, образуя замысловатую линию жизни.
Сначала они дрались только в доме, тайком, в темноте, и старались не оставлять синяков на лицах друг друга. Позже перенесли баталии во двор. На улице дядя никогда не сопротивлялся, и У Юйхуа постоянно выходила победительницей. Ругательства тетушки были похожи на «новости» из деревенской радиорубки, вещавшей каждый вечер по расписанию. Проклятия – яркие, сочные – вылетали из ее тонких губ как бобы из стручка! Она ругалась как комик, находила красочные сравнения, одновременно изысканные и меткие, точные и смачные. Некоторые говорят, что этот дар тетушка получила в наследство от своей седьмой бабушки – лучшей ругательницы в деревне. Первая фраза всегда звучала одинаково: «Ты не человек, ты гречневая лапша с клеем, ты кроличье дерьмо с тесьмой, ты городская гипсовая статуя, что все еще пытается сохранить лицо! Но собакам, свиньям и гнидам не нужно лица!» Поначалу соседки пытались ее успокаивать, но потом перестали даже пытаться.
А дядя давно потерял лицо. В бескрайних болотах у деревни Улян. Сплетни могут нанести существенный вред репутации. Не хочу называть имена женщин, которые, по слухам, вступали с ним в связь. Они мне как родственницы. Может, во время крайней материальной нужды им просто не хватало того, что они называли «ха-ха». Кроме того, жизнь и самого дяди была слишком непростой. Его существование было сплошным страданием. Приходя домой, он неизменно нарывался на ссору либо драку. Поэтому ему необходимо было хоть где-то когда-то с кем-то расслабиться и отвлечься. Возможно, так он давал выход эмоциям. Разве циновки не предназначены для того, чтобы увести человека в бескрайние поля под усыпанное звездами ночное небо? Разве они не для того, чтобы люди на них спали? В Улян слово «шуй» имеет два значения: «спать» и «ночевать».
В какой-то момент началась слежка. Настоящая партизанская война. Каждую ночь дядя уходил с циновкой. А У Юйхуа его выслеживала, как истинная охотница. Она держала младшую дочь в одной руке, фонарик в другой. География поисков постоянно расширялась. Длинные ноги-шесты могли пройти десятки километров вокруг деревни за одну ночь и при этом не устать. Иногда тетушка в кромешной тьме обходила поочередно дома всех деревенских вдов и стучала в двери каждой из них, чтобы узнать, в какой постели на сей раз ночует мой дядя!
Долгие годы семейных ссор сделали У Юйхуа похожей на сторожевую собаку: она могла учуять запах дяди по ветру. Также могла по запаху найти какие-то мелкие улики. Например, длинные волосы на одежде или теле мужа, пустой спичечный коробок в камышах, кусок бархатной тесемки, свисающий с тростника. Найдя улики, она еще больше возбуждалась и начинала расследование. Иногда даже кричала в темноте, обращаясь к звездам: «Поймаю гада! Поймаю его с голой задницей!» Фонарь тетушки освещал пространство на целый километр. Длинная линия света металась по ночному небу, пугая припозднившихся жителей Улян.
У дяди тоже был фонарь. Я ему подарил с первой стипендии. Ведь кроме пенсии по инвалидности в размере семи юаней в месяц, Лао Цай не имел ничего своего. Всем распоряжалась У Юйхуа. Всякий раз, когда два фонаря светили вместе, будь то во дворе, в камышах или в поле, на лицах моих родных можно было прочитать горькую ненависть. Каждый раз, когда У Юйхуа натыкалась на дядю, на лице ее появлялось выражение удивления, будто тетушка спрашивала себя: «Как я могла выйти замуж за этого человека?» Дядя же в такие встречи просто молча гасил фонарь, будто ему было невыносимо вспоминать жестокость лет, прожитых с У Юйхуа.
