Особенно необходимой была для Р. С. эта научная и моральная поддержка в нелегком для него 1931 году. 17 февраля 1931 года в письме к Л. И. Прасолову, почти целиком посвященном уточнению формулировок некоторых идей «Происхождения лёссов», Ильин сообщал: «В данный момент я вновь нахожусь в неопределенном положении: как ссыльный, я вычищен в первой инстанции с должности старшего геолога З<ападно>-С<ибирского> Геол<ого>-развед<очного> Упр<авле>ния».
Вскоре положение Р. С. определилось, — три его открытых письма 1931 года, сохранившиеся в архиве Л. И. Прасолова, имели такой обратный адрес: «Томск, Иркутская 10, закрытая колония, одиночка № 10». Вот выдержки из этих писем:
«Я кончаю переписывать работу „О послетретичном времени в Сибири“ и затем, если позволят обстоятельства, возьмусь за „Происхождение лёссов“.<…> Получены ли зимою мои тезисы по классификации почв Сибири<?>» (письмо от 1 июня 1931 года).
«Я очень благодарен Вам за присылку книг, — жена моя получила их полностью и передала мне сюда. Я нахожусь в прежнем положении. Здесь мною исправлен присланный Вами экземпляр „Происхождения лёссов“, причем главы геологического порядка пришлось переработать и дополнить. Дело в том, что в современной геологической науке весьма неблагополучно, — не выдерживает критики ее основа, — динамическая геология. Учение о выветривании должно быть заменено конкретным Докучаевским учением о почве как о зональном образовании.<…> Приложение Докучаевских методов к мезозою и палеозою вскрывает там грандиозные непорядки. Так, например, оказался неверным профиль Кузнецкой угленосной толщи, проблема которой по Докучаеву решается одним махом…» (письмо от 1 августа 1931 года).
«Я нахожусь в прежнем положении. Получили ли Вы две недели назад мое закрытое письмо?[83] Там я писал, что для экспедиций Академии наук, работавших прошлым летом в Кулунде и в районе Салаира, важно было бы ознакомиться с представленной мною весною в Г<еолого>-Р<азведочное> У<правление> рукописью „О послетретичном времени в Сибири“.<…> Там эти районы освещены с точки зрения всей третичной и послетретичной истории Сибири, а кроме того, в основу геологии, — вернее, учения о процессах выветривания, — положено почвоведение.<…> В свете учения о зонах природы, смещающихся в пространстве и во времени, перестраивается вся геологическая наука, — разрешается вопрос о геологических циклах; поскольку климат неотделим от колеблющейся поверхности литосферы и геологические явления представляют собою равнодействующую сил, постольку разрешаются вопросы о горообразованиях и других фазах циклов. Вне зональности нет естествознания, и если игнорирование зональности простительно иностранцам, то нельзя без грусти, сожаления и иных чувств читать то, что пишет Личков[84] и др<угие> авторы. Удручающее впечатление на меня произвели последние геоморфологические сборники. А потому я и не хочу, чтобы геоморфология Кулунды и Салаира решалась бы по Личкову…» (письмо от 1 октября 1931 года).
По сути, в этих письмах Ильин конспективно изложил идеи, над развитием которых он тогда работал. Одним из результатов его интенсивного размышления об основных проблемах геологии явилась опубликованная (тогда же) статья «К изучению Кузнецких угленосных отложений».[85] О ее практической стороне еще будет идти речь. Здесь же приведем общую, натурфилософскую часть этого труда, которая как нельзя более ясно демонстрирует мировоззренческие установки автора:
«Существует основное методологическое положение геологической науки — наш мир слишком тесен, его события накладываются на одну и ту же точку пространства, и если бы не уничтожалась значительнейшая часть документов его прошлого, то вечно обновляющейся жизни не хватало бы места среди могил старой, — а потому чтение окружающих нас обрывков о части грандиозных геологических событий (другая часть уничтожена почти совсем или недоступна для изучения) невозможно без представления об их цикличности и ритмичности. Современная геология эту известную ей простую истину в должной мере не учитывает и потому делает постоянные логические ошибки типа „post hoc — ergo propter hoc“.[86]
Коренной пересмотр основных положений современной геологической науки должен быть произведен прежде всего на основе учения о зонах природы, выдвинутого В. В. Докучаевым в конце прошлого столетия. Неконкретное и расплывчатое учение о процессах выветривания должно быть перестроено на основе Докучаевского учения о почве как зональном явлении.<…> Выдвинутое учениками В. В. Докучаева учение об эпигемах, как единицах, слагающих ландшафтные зоны, сопрягает в единое и неразрывное целое все геологические явления до горообразовательных процессов включительно, а потому знание нескольких слагаемых позволяет воссоздавать грандиозные целостные процессы минувших времен.
Одним из основных камней преткновения современной научной мысли вообще и геологической в частности является координата времени. Отношение пространства и времени дано В. В. Докучаевым в его гениальной геоморфологической формуле — „возраст страны выражается в ее рельефе“, — т. е. для первого приближения горизонтальные координаты могут быть приняты за координату пространства, а вертикальная — за координату времени (1891).
В. В. Докучаев под конец своей жизни тяжко хворал и потому не завершил своего дела, а за истекшие сорок лет ни один человек не применил гениальной по своей простоте его формулы отношения пространства и времени. Но ведь она вместе с учением о зонах природы являет собой именно то самое, чего недостает современной геологической науке. В свете эпигенологического воззрения на природу создается, — пока еще несовершенное и недостроенное, — учение о геологических циклах, в основе которого лежит представление о диалектической цикличности геологических явлений, причем движущие силы процесса связаны с меняющимися в пространстве и во времени условиями термодинамического поля. Поэтому геологический цикл сводится к смещению зон в горизонтальном и вертикальном их планах».
Поглощенность Р. С. Ильина наукой — делом всей его жизни, — видимо, произвела впечатление на людей, определявших его местопребывание в Сибири, потому что в 1932 году он возвращается к прежней деятельности — работе в геологоразведочном управлении.
Из письма к Л. И. Прасолову от 7 ноября 1932 года
«Сегодня утром получил Ваше письмо от 25/Х и был, как и всегда, им очень обрадован, хотя оно возвращает ко многим грустным мыслям.[87] Для меня каждый человек, — единственный и неповторяемый, а потому мировой ценности документ. Особенно же это приходится сказать о тех, кого проф. Н. А. Умов (физик,[88] мой учитель) назвал „homo sapiens, varietas exloratus“.[89] Я лично не знал К. К. Гедройца, но то немногое, что мне о нем передавали другие, всегда вызывало к нему симпатии. А судьба его та же, что и большинства русских ученых, — умереть в начале расцвета, у порога новых открытий. По контрасту приходится думать о том, что не у всех такая участь, — есть счастливые исключения.
<…> Минувшее лето не так много дало мне в части фактического матерьяла по природе Сибири, — ГПУ не пустило меня не только в Омск, Кузнецк и др<угие> места, но и более близкие, — а потому я занимался консультацией четырех разведочных партий, работавших под Томском. В общем же я всегда и при всех обстоятельствах желаю здоровья моим опекунам в ГПУ, ибо во всех их мероприятиях в отношении меня я беру лучшую для себя сторону, — ссылку превращаю в научную командировку, одиночное заключение, — в научно-исследовательский институт. А это лето за 12 лет моей семейной жизни было первым, проведенным с семьей. И особенно нужно это было теперь, ибо можно считать фактом, что семье моей без меня нельзя было бы прокормиться, хотя я бы оставлял бы все, что мог, из своей зарплаты. В результате тюрьмы и др<угих> обстоятельств, как я ни крутился, у меня весной оказалось 600 р. долга, и если бы я уехал, то его надо было бы увеличивать, а брать было бы уже не у кого. Я развел большие огороды, — ведь до недавнего времени <…> у меня было 9 полей в 9 десятинах, 9 коров и 3 вороных удалых коня в 1925 году (семья покинула хозяйство только в 1931 г.), — и теперь я смог отблагодарить натурою помимо полной расплаты с долгами (за исключением одного — 50 р. — никак не хочет взять), — хотя, конечно, я ничего не продавал никому. Без меня огородную программу пришлось <бы> сократить в несколько раз, и жене при всем ее искусстве не удалось бы пробиться. А теперь семья еще более возросла, — я уже сам-шестой.
