Он умел работать, умел и веселиться, и кутнуть иногда (все-таки из купцов ведь!), с азартом участвовал в театральных капустниках. В одном из писем к А. П. Чехову рассказывал, как после представления «Дяди Вани» все участники «кутили» в «Эрмитаже» и в кабаре у Ш. Омона: «У нас, в ложе, было очень весело, а на сцене скучно, так как было недостаточно неприлично…» Но это — по праздникам. В каждодневном быту, в рабочую страду он целиком сосредоточивался на деле, отдавался профессии, которую любил самозабвенно. И вот тогда становился аскетом. Чистота, целомудренность, скромность его были залогом уважения к своему труду. «Пища нам совершенно безразлична… Спиртных напитков не употребляем никаких и никогда», — писал о своей семье тридцативосьмилетний Станиславский (курсив Станиславского. — М. Л.).
В личной жизни, в бытовых отношениях проявлял благородную щепетильность, хранил чистоту. Чистота — во всех смыслах — для него была одной из главных нравственных ценностей. Женившись двадцати шести лет на Марии Петровне Перевощиковой (по сцене — Лилиной, будущей знаменитой артистке Художественного театра), имел счастливую семью, двоих детей. Дорожил своим семейным очагом, сердечные чувства и большая дружба связывали Константина Сергеевича с женой до самой кончины. Главный труд Станиславского «Работа актера над собой», опубликованный уже после смерти его создателя, предваряли строки: «Посвящаю свой труд моей лучшей ученице, любимой артистке и неизменно преданной помощнице во всех моих театральных исканиях Марии Петровне Лилиной».
К другим женщинам Станиславский относился настороженно и не без некоторого предубеждения. Однажды заметил, коснувшись «женской темы»: «В этом отношении я эгоист. Еще увлечешься, бросишь жену, детей». Он не был моралистом, но к распутству относился нетерпимо; адюльтер, пошлые романы всегда возмущали его. Как режиссер и педагог, он увлекался дарованиями некоторых актрис, но со временем как бы изверился в них, мог в сердцах воскликнуть: «Они все меня обманули… Женщина не может быть художником, она любит не искусство, а себя в искусстве. Она несерьезна».
Многоопытный, проницательный мыслитель, он знал, как опасен для актера и человека путь уступок соблазнам, которыми так богата дорога жизни. И как важно «очищение от искушений». Со свойственным ему исследовательским педантизмом Станиславский составлял перечни соблазнов и искушений, которые сбивают художника с пути, разрушают его личность. Вот некоторые пункты из его «кодекса предостережений»: «Слава и популярность принимаются за талант. Как следствие: подражание не таланту (которому нельзя подражать), а другим сторонам, то есть самоуверенности, апломбу, презрению к другим, позе знаменитости, нередко раздутой… Увлечение ложно понятой свободой… Ложное направление творчества в сторону успеха, а не в интересах чистого искусства… Увлечение популярностью… погоня за нею, карточки, реклама, рецензия… необходимость лести, общения и успеха, нетерпимость к чужому мнению и критике… Распущенность, карты, пьянство, женщины, нажива (оценка себя на деньги из тщеславия)… измена всем этическим правилам, которые якобы сковывают свободу творчества, а в действительности мешают самопоклонению и заставляют работать… Разочарование в публике и отъезд за границу, мечты о всемирной славе или необычном успехе преступными для искусства средствами».
Нравственная сторона вопроса была для Станиславского на первом плане и в его собственном отношении к деньгам. Напомним, что с возникновением МХТ Станиславский, так же как и его жена Лилина, отказался от жалованья — они трудились на сцене безвозмездно. Унаследовав богатое состояние, он значительную часть его истратил на создание и финансирование своего главного детища — Художественного театра. Вплоть до Октябрьской революции он оставался владельцем и руководителем фамильной фабрики, не уклоняясь от своих коммерческо-административных обязанностей. В строго сословном, так сказать, в классовом смысле слова он являлся капиталистом, барином. Но сколь узка классовая оценка, взятая изолированно от других, как мы знаем, доказывает не только судьба и общественная роль К. С. Станиславского. Этот «барин» подспудно ощущал свои корни и, как истинный патриот, проверял, корректировал линию собственной жизни общенародной точкой зрения. Когда Станиславский ставил толстовские «Плоды просвещения», он, как режиссер, стремился, чтобы исполнитель каждой роли «стал на сторону мужика и оттуда посмотрел на барина», чтобы актеры не комиковали, а передали тоску мужиков по земле… Задумывая вместе с Вл. И. Немировичем-Данченко Московский Художественный театр, он хотел создать именно «народный театр» (по тактическим соображениям при его открытии театр был назван «общедоступным», так как репертуар «народных» театров тогда имел дополнительные цензурные ограничения)…
Когда в правлении на его фабрике возник конфликт, Станиславский не колеблясь отклонил сомнительного свойства компромисс: «Я отказался и от невероятных доходов и от жалованья. Это, правда, бьет по карману, но не марает душу». И можно ли усомниться, что таков был обычный выбор капиталиста К. С. Алексеева, на сцене — Станиславского? Когда после революции национализировали его предприятие, он с легкостью отрешился и от своего капитала, и от фабричных забот. Душе меньше суетных, житейских, «пятнающих» ее хлопот…
Его глубоко волновала проблема преемственности поколений. Он всегда с душевной заботой тревожился о судьбах, положении, здоровье знаменитых мхатовских «стариков», с которыми начинал. Но едва ли не с большей страстностью, с какой-то азартной увлеченностью интересовался молодежью, тянулся к ней, стремясь научить, передать накопленное, уберечь от ложных путей и ошибок.
Педагогические заветы Станиславского обращены к людям, вступавшим на театральную дорогу. Но, думается, мудрость и глубина их столь велики, что имеют они значение универсальное. Разве не для всех профессий важно как можно ранее, «вовремя познать свое призвание»?.. Познать и, что самое трудное, взрастить, умело применить свои способности. Конечно, здесь значительна роль воспитателей, наставников, учителей. Все так, но нельзя утверждать, чтобы она — эта роль — была бы сама по себе достаточной или незаменимой (вспомним — сам Станиславский не имел прямых учителей в сценическом деле). И почти все педагогические заметки корифея пронизаны страстным пафосом личной, индивидуальной работы над собой.
Самоизучение, самокритика, самовоспитание, самообразование — вот девиз его школы! Все это проверено и на самом себе. Вот почему так необходимы молодому человеку кроме таланта еще и развитой ум, и знания, и в особенности — сила воли. Вступающему на поприще — только ли артистическое? — если он хочет достичь высоких результатов, предстоит огромная, сложная внутренняя работа, своего рода духовный подвиг. И ее не заменят никакие лекции или учебники. Только постоянный, методичный, упорный, с жертвами и мучениями, не знающий уступок легкомысленным удовольствиям личный Труд… Только сосредоточенное усилие, только твердая, мужская, без пощады к себе воля, строгая самодисциплина могут обеспечить полный расцвет от природы данного таланта и дать человеку ни с чем не сравнимую радость подлинного творчества, открывающего людям свет и правду окружающего мира. К этому художник звал молодых и примером собственной жизни!
Поняв общественное положение своей будущей профессии и оценив пригодность своих данных, начинающий артист должен «энергично приступить к самообразованию и самоусовершенствованию» — так писал Станиславский в заметках о том, что надо знать молодым артистам. Но что же будет источником сил в предстоящей суровой, напряженной борьбе начинающего свой духовный подъем новичка? Где черпать энергию? Каковы главные стимулы, которые бы помогали одолевать неизбежные усталость, неудачи, разочарования?..
Ответ Станиславского отчетлив и неоспоримо убедителен, — кроме тщательно проверенных способностей, кроме дарования, не менее важна «беспредельная любовь, не требующая никаких наград, а лишь пребывания в артистической атмосфере», самоотреченное отношение к профессии, к искусству. «Избави бог идти на сцену без этих условий», — прибавлял артист.
