Дважды, в июне 1410 и мае 1412 г., на вооруженную борьбу поднималось мусульманское (уйгурское) население в Ганьсу [23, цз. 104, 1352–1354, цз. 127, 1534].

Все упомянутые движения подавлялись силой оружия без каких-либо попыток вступить с восставшими в переговоры. Тактику уговоров, как отмечалось выше, правительство обычно применяло в отношении восставших китайцев. Использовалась она и в юго-западных окраинах империи. Здесь же, на северо-западе, позиция властей была бескомпромиссной. Инструкции двора предписывали подавлять военной силой малейшее противодействие. Рекомендовалось даже «уничтожать на месте» всех людей некитайского происхождения, которые, так или иначе, оказывают содействие восставшим [23, цз. 103, 1342–1343, цз. 119, 1504–1505]. Это лишний раз иллюстрирует оборотную сторону «мягкого» курса китайских феодальных властей в обращении с инонациональным населением.

К началу XV в. значительные пространства современного южного и юго-западного Китая фактически оставались вне контроля китайских властей. Это относится к обширным горным районам в современных провинциях Гуйчжоу и Хунань, а также ко многим заселенным некитайским населением районам в Сычуани, Юньнани, бывшей провинции Гуанси и на о. Хай-нань. Жившие здесь народы находились на различных стадиях социального развития — от разложения родо-племенной организации до консолидации классов. К описываемому времени у них не было сколько-нибудь прочных государственных образований, которые могли бы противостоять китайской колонизации. Это облегчало задачу освоения китайцами территорий этих народов, прочного включения их в пределы империи. Надо сказать, что подобная задача ставилась китайскими правящими кругами еще задолго до описываемого времени. Однако, несмотря на отмеченное облегчающее ее исполнение обстоятельство, колониальная политика наталкивалась здесь на упорное сопротивление.

Так, например, неоднократные попытки императоров из династий Сун и Юань (X–XIV вв.), а также Чжу Юань-чжана установить свое господство над горными районами в Гуйчжоу и западной Хунани не имели успеха [73, 268, 275].

Правительство Чжу Ди в своей национальной политике в юго-западных провинциях продолжало решать отмеченную задачу: всемерно укрепить здесь китайскую власть и расширить сферу ее влияния. Для этого применялись методы, основанные на вышеизложенных принципах подхода к инонациональному населению вообще. Наиболее ярко здесь проявилась тактика сочетания военного давления, дипломатии и «привлечения сердец» некитайского населения. Китайские военные и гражданские власти добивались того, чтобы местное население признало свое подданство императору и тем самым «обратилось к цивилизации». В эти районы направлялись специальные манифесты и послания от имени имперского правительства, где содержались уговоры пойти на такой шаг и завуалированные угрозы на случай неподчинения. Подобная активность китайских властей всячески поощрялась из центра [23, цз. 41, 673]. Характерно, что в некоторых случаях отправка «привлекающих» манифестов сопровождалась стягиванием китайских войск в близлежащие районы для возможного подавления непокорных силой [23, цз. 141, 1693]. В случае отрицательной реакции на посылаемое предложение в ход пускались войска. В случае согласия наблюдалась процедура, аналогичная нормам, существовавшим на северо-западе страны: в столицу направлялся представитель подчинившихся либо доклад об их желании покориться, причем чаще наблюдалось последнее. В ответ приходило высочайшее разрешение, и «местные главы» получали китайские чины, титулы и регалии. Число подчинившихся могло колебаться от нескольких десятков до десятков тысяч человек. Подобная картина в общих чертах прослеживается в начале XV в. на примере самых разных народностей юго-запада империи [23, цз. 43, 688, цз 44, 701, цз. 52, 777, цз. 55, 816–818, цз. 73, 1015–1016, цз. 101, 1318, цз. 122, 1540, цз. 139, 1676, цз. 141, 1692].

Описанный путь отнюдь не исключал прямого завоевания остававшегося здесь вне сферы китайской власти населения. Однако в полном соответствии с разработанной гибкой тактикой инструкции из центра призывали по возможности реже прибегать к вооруженному насилию. Например, в октябре 1403 г. My Шэну предписывалось: «Если возможно, берите за образец привлечение сердец иноплеменников к цивилизации [мирным путем], а не обязательно посылайте войска» [23, цз. 23, 425]. Как уже отмечалось, причиной подобных рекомендаций было приобретенное на опыте понимание, что открытое давление не всегда приводит к успеху. Положение на юго-западе давало этому хорошее подтверждение. Как писал в докладе двору в конце 1403 г. один из членов Военного ведомства, в Гуанси, например, наблюдалась следующая картина: «Сначала все они (иноплеменники) обращаются к цивилизации, а затем снова становятся разбойниками; правительственным войскам трудно их искоренить» [23, цз. 25, 460]. Но кроме отмеченных соображений стремление ограничить сферу применения армии в юго-западных районах можно объяснить также намерением китайцев прочно освоить их и в хозяйственном, а не только в административном отношении. В этой связи характерна инструкция военным властям в Сычуани от 12 мая 1409 г.: «Такое положение, что иноплеменники бунтуют, существовало издавна. Если поспешно посылать [против них] войска, то беды обрушатся на население всего края» [23, цз. 90, 1191].

Выказывая предпочтение мирному пути, правительство Чжу Ди, опять-таки в согласии с общими принципами своей политики в отношении некитайского населения, в случае надобности прибегало к вооруженному вмешательству в самых широких масштабах. Примером тому может служить покорение мяо в Гуйчжоу в 1413–1414 гг., к чему подробнее вернемся ниже. Здесь же отметим, что мирный и военный пути приведения инонациональных народов в покорность тесно переплетались. Уговоры сопровождались угрозами и концентрацией войск, а военное наступление, наоборот, могло прерываться в обмен на обещание изъявить покорность [23, цз. 51, 767].

Административное устройство «присоединившихся» на юго-западе империи существенно отличалось от военизированных образцов северо-запада своим гражданским характером. Вместе с тем оно не было единообразным. В некоторых случаях некитайское население включали в число жителей китайских уездов и областей, уравнивая в обязанностях с китайским населением [23, цз. 55, 816–818, цз. 122, 1540]. Но чаще из некитайских подданных формировались особые административные единицы, где местная знать получала определенную автономную власть. Это во многом диктовалось реальной обстановкой в указанных районах. Китайская колонизация, хотя и шла сюда в течение нескольких столетий, все еще не была к началу XV в. столь глубока и широка, чтобы послужить достаточной базой для быстрого и повсеместного внедрения чисто китайских порядков. Исследователи отмечают, что даже через сто лет — к началу XVI в. — процесс колонизации здесь еще не завершился [197, 203]. Поэтому, стремясь освоить и удержать юго-западные провинции, китайцы нуждались в определенном союзе с социальной верхушкой местных племен и народов. Отражением этого и явилось сохранение некоторых ее прерогатив.

В этой связи становится понятным, почему на первых порах китайское правительство могло довольствоваться лишь самим фактом признания инонациональным населением своего подчиненного положения, не ломая основ сложившихся у него порядков… Такой подход был санкционирован императором, который в конце 1406 г. сказал: «Путь управления иноплеменниками таков: как только они подчинятся, их можно оставлять [в покое]» [23, цз. 60, 875]. Становится понятной и та осторожность, которую двор предписывал соблюдать местным китайским властям в обращении с покорившимися: «Поскольку иноплеменники обращаются к культуре, их следует действенным образом поддерживать [в этом]. При малейшем посягательстве на их интересы [они] перестанут быть искренними [по отношению] к императорскому двору» [23, цз. 38, 647].