Правительство вмешивалось в сферу частных взаимоотношений лишь в крайних случаях, приходивших в прямое противоречие с законом[45]. В целом же оно предоставляло здесь возможность событиям развиваться своим чередом.

Такая позиция невмешательства во взаимоотношения между бедными и богатыми была в известной мере традиционна и, как отмечалось исследователями, являлась характерной для китайского правительства в течение всего периода существования империи [63, 41]. Аграрная политика правительства Чжу Ди не представляет собой исключения в данном случае. Выше уже пояснялось, что подобное невмешательство отвечало, по сути дела, интересам феодалов. Поэтому описанная «забота о народе» не могла коренным образом изменить положение крестьянства и привести к серьезному улучшению дел в сельском хозяйстве.

Следует еще раз напомнить, что, проводя политику «заботы о народе», императорский двор преследовал прежде всего свои собственные интересы. Все его старания обуздать произвол чиновной бюрократии в области сельского хозяйства были продиктованы отнюдь не стремлением встать на сторону «доброго народа» в борьбе со «злыми чиновниками» (как может показаться после первого прочтения нарочито составленных официальных документов), а желанием войти в более тесный контакт с управленческими кадрами для достижения посильно возможной рациональности в эксплуатации основной массы населения. Подлинные интересы народа, естественно, не заботили императорское правительство. В этом кроется одна из основных причин малоэффективное™ политики «заботы о народе».

В официальных источниках можно найти признания, что, несмотря на все усилия правительства по совершенствованию положения в деревне, оно оставалось далеким от искомого идеала. Причем это относится как к первым, так и к последним годам царствования Чжу Ди. В октябре 1403 г. император писал: «Ныне повсюду саранча и засуха. Народ еще испытывает трудности с питанием. Я печалюсь об этом днем и ночью» [23, цз. 24, 432]. В июле 1413 г. докладчики сообщали двору: «У народа не хватает еды, некоторые продают мужчин и женщин, чтобы выжить. Даже отцам и детям [приходится] разлучаться. Бедность их дошла до крайнего предела» [23, цз. 140, 1688].

Даже в 1416 г., когда некоторые чиновные власти были склонны усматривать начало эры «процветания» в стране, Чжу Ди не без основания отвергал подобное мнение. Он говорил: «Ныне в Поднебесной хотя и нет [особых] забот… и я не слышал, чтобы в докладах императору из волостей и уездов [говорилось бы] о постоянном напряжении, но положа [руку] на сердце разве можно осмелиться говорить, [что наступила] эпоха совершенного успокоения?» [23, цз. 175, 1920]. Наконец, наиболее ярко тщетность упомянутых усилий отразилась в манифесте от 7 февраля 1418 г., где говорилось: «Ньине прошло уже 16 лет [моего правления], а Поднебесная все еще не успокоена, желания народа все еще не до конца удовлетворены» [23, цз. 196, 2053].

Однако, признавая общую несостоятельность политики «заботы о народе», нельзя не отметить, что входившие в этот комплекс мероприятия помогали правительству поддерживать сельское хозяйство страны на определенном уровне. Каков был этот уровень? Категоричный ответ на данный вопрос дать трудно ввиду недостаточности материала в источниках. Можно лишь предполагать, что он был не ниже уровня конца XIV в. Об этом свидетельствует тот факт, что средняя сумма налоговых поступлений зерна в 1402–1424 гг. составляла 31,8 млн. даней и была выше, чем в 1368–1398 гг. (28,7 млн. даней) и 1425–1436 гг. (30,2 млн. даней) [130, 38]. При этом следует учитывать, что сюда не включалось зерно, производимое военнопоселенцами. (Конкретные цифры налоговых поступлений зерна за 1402–1424 гг. см. табл. 3.) Но делать на основании приведенных цифр вывод о развитии в начале XV в. сельскохозяйственной экономики страны по восходящей линии, как считают некоторые исследователи, представляется несколько смелым [130, 37].

Приводимые выше признания неполадок в области сельского хозяйства в сочетании с описанной неэффективностью попыток добиться здесь существенного улучшения позволяют говорить лишь о поддержании достигнутого уровня, а не о поступательном развитии. Речь шла именно о том, чтобы, по меткому выражению одного из докладчиков двору, «избежать развала» в хозяйстве страны. Прогрессу в данном случае мешало отсутствие у правительства Чжу Ди собственной аграрной программы-стремления законодательно оформить и осуществить какие-либо существенные новые мероприятия в землеустройстве, налоговой политике и т. д. Энергия властей тратилась на поддержание основных образцов, принятых еще в конце XIV в., а не на их развитие или модификацию.

Говорить о развитии сельского хозяйства по восходящей линии трудно и потому, что уже в начале XV в. обнаруживается нарастание эксплуатации крестьянства. В последующее время это нарастание продолжалось медленно, порождая кризисные явления в социально-экономической жизни страны.

Таким образом, место рассматриваемого периода в истории аграрных отношений в Китае определяется следующими основными моментами: в общем и целом сохранялись образцы и порядки, установленные аграрными мероприятиями конца XIV в.; было прекращено прямое ограничение крупной частной земельной собственности и получила стимул к дальнейшему развитию частнофеодальная тенденция в землевладении; усилия правительства, направленные к улучшению положения в деревне, не дали ожидаемого эффекта, но вместе с тем помогали поддерживать сельскохозяйственное производство на достигнутом уровне.

Заканчивая рассмотрение аграрной политики правительства Чжу Ди, нельзя не упомянуть еще об одном моменте, который стоит несколько особняком от всех перечисленных выше, но в то же время является характерным именно для описываемого периода. Имеется в виду создание прочной экономической базы вокруг новой столицы империи — Пекина. Политическая подоплека такого шага уже была раскрыта в предшествующей главе. Здесь остается обрисовать лишь практическую сторону вопроса.

Пытаясь обосновать свое особое пристрастие к указанному району, Чжу Ди официально выставлял два аргумента: необходимость восполнить ущерб, понесенный населением провинции Бэйцзин во время войны «Цзиннань», и копирование методов Чжу Юань-чжана, который предоставлял экономические привилегии районам, служившим ему опорной базой в борьбе за власть. Эти доводы получили яркое отражение в указе от 17 июня 1403 г.: «Когда я начал войну Цзиннань, весь народ Бэйцзина посылал мне в помощь взрослых и сильных мужчин, предоставлял [свои] домашние средства для покрытия нужд войска… Я сердечно благодарен ему и никогда и ничего не забуду. Прежде, когда Тай-цзу Гаохуанди объединил Поднебесную, народ пяти областей и округов провинции Чжили за заслуги в предоставлении [ему сил и средств] получил от него особые привилегии и поддержку. Теперь… можно подробно рассмотреть… [сколько] людей и материальных средств было предоставлено [мне] за несколько лет [войны] пострадавшими областями и уездами Бэйцзина» [23, цз. 20 (II), 373–374].

Конкретные мероприятия по оказанию помощи и предоставлению привилегий провинции Бэйцзин сводились к предоставлению местному населению материальных (главным образом налоговых) льгот, переселению сюда людей (в особенности зажиточных) из других районов страны, систематической переброске сюда с Юга значительного количества зерна, служившего не только средством потребления, но и средством платежа.

Еще в январе 1403 г. жители округов, прилегавших к Пекину и Баодину, получили денежные выплаты из казны [23, цз. 15, 288]. Упомянутые в указе от 17 июня того же года списки пострадавшего населения провинции Бэйцзин также составлялись на предмет получения возмещения.