Что же касается более мелких чинов, то, согласно источникам, в феврале-марте 1404 г. подверглись различным мерам наказания семеро из них, в марте 1405 г. — четверо, в апреле 1407 г. — двое и т. д. [16, цз. 13, 923–925; 23, цз. 39, 651, 656, цз. 65, 920–921]. Однако, учитывая методы, издревле практиковавшиеся в императорском Китае, подобное явление не представляет собой чего-либо исключительного. К тому же 16 июля 1407 г. была объявлена амнистия всем чиновникам, подвергнутым наказаниям в 1404–1407 гг. [23, цз. 68, 959]. После этого в источниках встречается гораздо меньше записей о применении насильственных мер против представителей бюрократическил кругов.
Главное, что бросается в глаза, это невозможность провести какие-либо прямые аналогии с экзекутивной практикой времени Чжу Юань-чжана. Если не считать период переворота 1402 г. и его отголосков в ближайшие годы, какой-либо новой существенной волны репрессий в первой четверти XV в. не последовало. Манифест от 17 сентября 1403 г. остался больше угрозой, чем сигналом к действию. В этом отношении весьма показательно, что в 1404 г. во время обсуждения со своими приближенными вопроса о «наказаниях» император высказался за осторожность их применения [23, цз. 25, 467–468], Гибкость политики Чжу Ди в данном вопросе проявилась в том, что многие из упомянутых выше сановников, которые подвергались гонениям, через некоторое время восстанавливались в своих должностях.
В общем и целом можно сказать, что использование крутых мер против чиновно-бюрократичееких слоев не выходило при Чжу Ди за рамки традиционной политики «наград и наказаний» должностного сословия, рекомендуемой монарху конфуцианско-легистской моралью. Основной целью такой политики, по мысли китайских идеологов, должно было служить достижение хорошей работы управленческого аппарата. Именно в этом плане она и использовалась в начале XV в.
Намерение двора прибегать к «наградам и наказаниям» чиновников декларировалось в официальных документах. Например, в наставлении чиновникам в январе 1409 г. отмечалось: «[Тех чиновников, кто] сможет проводить [в жизнь] мое стремление [оказывать народу] гуманную помощь, [я] намерен отблагодарить за труды; нечестные [же] не узнают благодарности… Путь Неба в награждении достойных и наказании [провинившихся] согласно общим государственным законам» [23, цз. 87, 1151]. Еще раньше, в новогоднем манифесте 1406 г., провозглашалось желание императора «справедливо раздавать награды и наказания» чиновникам [23, цз. 50, 745], Практика показывает, что правительство Чжу Ди не ограничивалось здесь лишь декларациями и активно применяло не только «наказания», но и «награды».
Награды чиновникам, по существу, не отличались от наград военным чинам, о которых уже говорилось выше. Им также жаловались средства из казны, давались повышения в должности и для них устраивались специальные банкеты. Перечисление всех «милостей», оказанных в первой четверти XV в. чиновникам, заняло бы многие страницы. Поэтому, не прибегая здесь к подробному изложению, отметим лишь, что в декабре 1402 г. были утверждены специально разработанные правила придворных банкетов, куда приглашались и верхи чиновной бюрократии [23, цз. 14, 259]. Награды же из казны иногда выдавались всему служилому сословию [23, цз. 130, 1610, цз. 189, 2007, цз. 267, 2425]. Но наиболее частой формой поощрения было награждение какой-либо группы чиновников. Индивидуальные дары получали, как правило, лишь самые высокие чины.
Политика «наград и наказаний», как средство для исправления недостатков и совершенствования работы бюрократического аппарата, практиковалась правительством Чжу Ди вплоть до последних лет его пребывания у власти. При этом, как можно судить по манифесту от 7 февраля 1418 г., здесь выработались определенные стандарты: «У государства имеются постоянные правила — награждать за заслуги и наказывать за преступления. Это должно служить стимулом для вас (чиновников). Не забывайте этого и не пренебрегайте этим!» [23, цз. 196, 2053–2054].
Пытаясь преодолеть один из основных недостатков чиновной бюрократии — взяточничество и казнокрадство, правительство в первой четверти XV в. специально издало несколько строгих указов [23, цз. 166, 1859, цз. 207, 2115, цз. 236, 2268].
В борьбе за приближение работы аппарата управления к идеальному образцу применялось и такое традиционное для Китая средство, как инспекционные смотры. Специальные эмиссары двора направлялись в различные районы страны для выяснения на месте истинного положения дел. Посланцы императора получали полномочия вести на местах суд и расправу над нерадивыми и самоуправными чиновниками, чтобы «искоренить прежнее зло, [установить] спокойствие и добро» [23, цз. 21, 379].
Подобные миссии начали рассылаться из столицы еще летом 1403 г. [23, цз. 21, 379]. В июне 1409 г. ко двору поступило предложение направлять цензоров с инспекторским досмотром ежегодно во втором месяце по лунному календарю [23, цз. 91, 1197]. Это предложение было одобрено и передано для проведения в жизнь в Ведомство чинов. Насколько пунктуально оно претворялось в жизнь, судить трудно. Однако мы имеем одно свидетельство, относящееся к 1412 г., что эти инспекционные миссии направлялись ежегодно [23, цз. 129, 1602].
Особенно широко инспекция была проведена в 1415 г. Общее руководство этим мероприятием возлагалось на цензора У Вэня. Специальный императорский указ ставил перед ним и прочими эмиссарами следующие задачи: «Местные власти скрывают и не доводят до сведения [двора] трудности, [испытываемые] населением. Тебе и прочим, получившим поручение быть моими ушами и глазами, следует всеми силами проверять тех, кого императорский двор назначил волостными и уездными чиновниками. При выявлении [среди них] алчных лихоимцев и нарушителей законов арестовывайте их… Следует, не извращая [положения дел] и [никому] не попустительствуя!.. присылать доклады о каждой выгоде и каждом бедствии народа» [23, цз. 160, 1819–1820].
Повышенное внимание императорского двора в начале XV в. к организации подобных миссий говорит о его стремлении преодолеть одно из самых уязвимых мест в работе бюрократической машины-слабость контроля центральной власти над действиями чиновников на местах. Эта слабость осознавалась и признавалась современниками. Например, один из представителей провинциальной просвещенной элиты Ао Жу-юань в своем докладе императору писал: «Ныне, [если] захотеть, чтобы мелкий люд спокойно трудился, то нужно [учинить] внимательное разбирательство тому, как соблюдаются приказы [свыше]» [23, цз. 91, 1197]. Существующая система цензорного надзора не могла справиться с такой задачей, о чем и свидетельствует попытка Чжу Ди наладить регулярные инспекционные досмотры.
Однако все перечисленные меры оставались в значительной степени тщетными. Ни уговоры, ни угрозы, ни наказания и награды, ни указы против взяточников, ни инспекционные смотры — ничто не могло переломить инерцию бюрократической машины и сделать ее работу идеальной. Поэтому во многих официальных документах рассматриваемого периода можно найти не только свидетельства недовольства ее работой, но и определенные нотки бессилия, звучавшие среди попыток императорского двора исправить положение. Например, в январе 1419 г. император констатировал: «Я неоднократно отдавал указы всем учреждениям в столице и в провинциях, не дозволяя безрассудно [забирать] на отработочную повинность хотя бы одного человека, самовольно брать хоть одну крупицу [зерна]. Но бесталанные чиновники творят самоволие!» [23, цз. 207, 2115]. Подобные признания собственного бессилия можно усмотреть и во многих уже приводимых выше уговорах и угрозах императорского двора в адрес чиновничества.
Тщетность попыток превратить бюрократический аппарат в послушное орудие исполнения воли императора, наряду с отмеченной выше боязнью сохранения оппозиционных настроений в отдельных чиновных кругах, заставляла Чжу Ди опасаться за прочность той опоры, на которую он мог здесь рассчитывать. Эти опасения должны были усиливаться известной саморегулируемостью бюрократии в Китае.
