Яса и купцы

Чингис-хан придавал, как мы видели в случае с Отраром, большое значение торговле с начала своего завоевания. Исследования о возникновении кочевых империй показали, что союз между «харизматическим кланом» и крупными торговцами способствовал экспансии кочевых государств, которые таким образом были в состоянии установить политический контроль над торговыми путями [Allsen 1989, p. 83–84]. Парадоксально, но только два автора из известных источников упоминают о торговле в связи с Ясой.

Ал-Джувейни вспоминает случай, где речь идет о мусульманском купце, потерявшем капитал, который ему доверил Угэдэй, и прощенным последним [Al-Juvayni 1912, I, p. 167]. Тогда как ал-Умари пишет, что торговец, терявший трижды капитал, который ему доверили, подвергается смертной казни [Al-Umari 1968, p. 8].

Роль и значение торговцев в Монгольской империи изучались Томасом Аллсеном в статье, изданной в 1989 г. [Allsen 1989]. Термином, используемым для обозначения крупных торговцев, которые циркулировали в империи, был ortoq, слово тюркского происхождения, означающее «партнер». Ortoq — это торговец, который совершал коммерческие операции с капиталом, который ему доверили принцы-чингисиды или высокопоставленные чиновники при дворе. Во время правления Угэдэя (1229–1241) влияние торговцев увеличивается. Как об этом свидетельствовал сунский путешественник по Монголии, один из тех, кто достиг Каракорума в 1234 г., император, принцы и принцессы крови, их семьи — все доверяли свое серебро мусульманам для увеличения дохода. Эти торговцы имели обыкновение лгать, что товары, которые они перевозили, украдены, и они требовали их возмещения местным населением.

В кочевом обществе, где стада часто могли заблудиться, в соответствии с правилами взаимопомощи обычай обязывал соседей восстанавливать потерянных животных. Эта практика, описанная многими путешественниками, была учреждена в границах империи. Мусульманские купцы быстро поняли, что они могут извлечь выгоду из этого обычая кочевников. Чтобы положить конец правонарушениям, Мункэ попытался поставить торговцев под контроль центральной администрации. Он запретил им использовать лошадей официальной почтовой службы (yarn), их доходы контролировались, как и другие подданные империи, они облагались налогом. Правило, приводимое ал-Умари, свидетельствует о важной роли торговли в империи, оно могло быть дальним отголоском этого постановления.

б. Регламентация социальных отношений.

При организации Монгольского государства Чингис-хан придал ему юридический характер. Все действия, которые могли стать источником враждебности между кланами и которые до имперского периода рассматривались в контексте закона мести, были регламентированы. Действительно, в древней племенной системе выступления против соперника не считались нарушениями, а рассматривались как законное отмщение; эти выступления были направлены во вне по отношению к клану, и их ценность даже искусственно завышалась, как свидетельствует Сокровенное сказание. Правонарушениями считались только те действия, которые представляли опасность для внутреннего родового порядка. Напротив, в государственной системе, учрежденной Чингис-ханом, все нарушения становятся внутренними и, следовательно, означают как посягательство на имперский порядок.

Наказание за кражу и ложь

Как уже отмечалось, на хурилтае 1206 г. Чингис-хан доверил Шиги-Худуху исполнение наказаний за воровство и ложь. Воровство вызывало кампании отмщения и враждебность между племенами. Большая часть источников упоминает наказание воровства, но свидетельства авторов различаются в том, какие санкции применялись по отношению к вору. Киракос Ганджакеци пишет: «Они ненавидят кражу до такой степени, что наказывают вора самой страшной смертью» [Ganjakec’i 1963, p. 202], тогда как Гийом де Рубрук уточняет, что наказание смертью применялось только по отношению к вору, совершившему «значительное воровство» [Rubruck 1929, p. 186]. За кражу овцы, например, наказывали только палками. Согласно Марко Поло и Ибн Батута, кражи скота, в частности лошадей, наказывались именно по этой статье. Животные представляли собой важную часть достояния каждого линиджа.

Ибн Арабшах упоминает также осуждение за кражу, но, имея в качестве сравнения шариат, он особенно интересуется законным наказанием (hadd), применяемым к вору [Ibn ’Arabshah 1832, p. 233]. Согласно его свидетельству, санкция зависела от того, как было совершено преступление. Отрубали руку вору, если воровство было совершено «продырявливанием юрты», иными словами взломом; вора распинали, если воровство происходило «в юрте».

В исламе законное наказание (hadd) означает санкцию некоторых действий и запретов, упоминаемых в Коране. Воровство наказывается только отсечением руки, если соединилось множество условий. Украденная вещь должна стоить, по крайней мере, десять дирхемов, воровство должно быть совершено со взломом, а оговорка в исламском праве «на страже (hirz)» исключает воровство в отношении близких родственников или в доме, куда вору, возможно, было дозволено заходить. Целью Ибн Арабшаха было показать, что монгольский закон был противопоставлен шариату, он пишет, без уточнения условий, что кражи «в юртах» наказывались более строго (распятием), чем кража со взломом. Маловероятно, что эти наказания — распятие и отрубание руки — применялись монголами в случае кражи. Можно также предположить, согласно свидетельству Ибн Арабшаха, что кражи, которые совершались в юртах (ger), упоминания о которых есть в Сокровенном сказании, также рассматривались в контексте порядка Чингисидов, так же, как кражи скота.

Осуждение лжи Чингис-ханом объясняется также в контексте нового имперского порядка. В древней многоклановой системе не было запрещено использовать хитрость и ложь, чтобы победить внешних врагов, тогда как в границах государства любая ложь могла нанести удар порядку, установленному «суперкланом» Чингисидов и, соответственно, считаться проступком по отношению к хагану. Вера, прочно утвердившаяся в среде средневековых монголов, в то, что ложь наказывается сверхъестественными силами (болезнь, смерть или другие напасти лжецу или его потомкам), могла использоваться как средство для обязательного выполнения этого правила.

Убийство и право возмещения

В монгольском традиционном обществе убийство искупалось согласно системе мести, а точнее, правом компенсации (had) [Hamayon 1980, p. 110–111] семье жертвы. Термин had выражает не столько месть, сколько идею правосудия. Он окрашен позитивным значением: «возвращение себе должного». Санкция за убийство редко упоминается в некитайских источниках, только Гийом де Рубрук пишет, что покушение на жизнь подлежало смертной казни [Rubruck 1929, p. 185–186]. Нашла ли поддержку в границах империи эта компенсирующая практика, применяемая в степи?

Не установлено, что средневековые авторы понимали действие права компенсации. Кажется, только ал-Джувейни намекал на это, когда писал: «Добротой создателя, который знает место каждого народа и в соответствии с Ясой (yasa-yi qadim) Чингис-хана, цена крови (qisas), пролитой при убийстве мусульманина, равна пятидесяти слиткам золота (balish), тогда как за одного китайца взимается один осел» [Al-Juvayni 1912, I, p. 164]. Если мы абстрагируемся от назидательной стороны этого рассказа, то, кажется, что персидский историк, используя термин qisas, соответствующий исламскому had, упоминает компенсирующее право, используемое в качестве репарации в степном обществе. Возможно сопоставление свидетельств ал-Джувейни с законодательством, применяемом Юань в Китае. В случае покушения на жизнь существовало нечто вроде возмещения убытков shao-mai-yin (дословно «деньги на сожжение и захоронение»), равного пятидесяти унциям (liang) серебра, конвертируемого в банковских банкнотах, которое было взносом за смерть, передаваемом предкам жертвы. В этом наказании, направленном на исправление последствий убийства, объединились монгольское компенсационное наказание и обычай, связанный с культом предков, очень важным в китайской культуре.