Эта система берет начало в кочевых обычаях: распределение в качестве трофея покоренных народов и территории пастбищ. После установления господства над оседлыми народами в Китае и Иране монголы распространили эту практику на распределение обрабатываемых земель, которые предназначались принцам крови и некоторым чиновникам [Allsen 2001, с. 183–184]. Китайские источники называют земли, данные в удел, термином fen-ti; первое упоминание этого мы находим при Угэдэе. Распределение земель с оседлым земледельческим населением, которое на них жило, практиковалось в огромных масштабах при Мункэ, особенно после главной переписи населения империи. Он распорядился провести эту перепись, чтобы получить доступ к материальным и людским ресурсам этих территорий для перераспределения части этих богатств между членами императорской семьи [Allsen 1986, p. 495–521; Allsen 1987, p. 116–143]. Раздел территорий и поступающих с них доходов был формой редистрибуции, которая, когда принцы развязали гражданскую войну после 1259 г., становилась дипломатическим инструментом в постоянных поисках союзов.
Персидские историки ал-Джудзани и ал-Джувейни, современники описываемых ими событий, явно намекают на земли, отданные Мункэ в удел своим родственникам. Эти дарения земель имели важные последствия, поскольку население, само по себе, отдавалось в удел императорской семье: сотни тысяч земледельческих семей, таким образом, попадали в собственность (владение) монголов.
Дисциплинированная армия
Все источники свидетельствуют о значимости того, что Чингис-хан организовал армию. В Сокровенном сказании большая часть jasaq — это воинские указы, в которых речь идет о дисциплине или о тактике.
В § 153 упоминаются два jasaq Чингис-хана: «Если мы потесним неприятеля, не задерживаться у добычи. Ведь после окончательного разгрома неприятеля добыча эта от нас не уйдет… Голову с плеч тому, кто не вернется в строй и не займет своего первоначального места». Скрытый смысл того, что влечет за собой это наказание, может пониматься не как посягательство на авторитет вождя, а как предательство по отношению к нему и воинскому товариществу. Этот поступок заслуживает отсечения головы, наказания самого унизительного, так как оно сопровождается пролитием крови, «несовместимого [в отношении человека] с загробной жизнью предка и, таким образом, с передачей родовой идентичности… Пролитие крови запрещено, в некотором роде, принципами социального выживания» [Hamayon 1980, p. 124].
Запрет грабежей, одного из аспектов жизни в степи, который умножал случаи мести и сильно мешал торговле, стал также объектом jasaq в контексте военных действий, описанных в § 257 Сокровенного сказания. В 1219 г., во время кампании против Хорезмшахов Тогучар, один из военачальников Чингис-хана без разрешения хагана атаковал правителя Герата и захватил крестьян. Тогучар избежал смерти, но был отстранен от военного командования.
Сокровенное сказание упоминает директиву, данную в форме jasaq Чингис-ханом своему военачальнику Субэдэй-багатуру, которая свидетельствует (в это время — в 1205 г.) о символической важности охотничьего шаманизма: «На вашем пути дичь будет, без сомнения, многочисленна… не оставляй солдат, устремляясь на дичь. Не охоться, убивая сверх меры. И если ты охотишься, убивая, чтобы обеспечить провизией солдат, охоться, соблюдая чувство меры». Этот jasaq объясняется в контексте обменного цикла, согласно которому охотник старается быть умеренным, чтобы сохранить равновесие между миром людей и миром животных и не быть обязанным возвращать миру природы слишком много взамен убитого.
Немонгольские источники также содержат многочисленные правила по упорядочиванию военной дисциплины. Как мы видели, ал-Джувейни посвятил часть своей главы Ясе, изданной Чингис-ханом, чтобы показать, как хаган организовал армию. Плано Карпини сообщал, что он запретил под страхом смерти переходить из одного воинского подразделения в другое. Бар Хебраэс подтверждает эту информацию, уточняя, что вождь, принимающий нарушителя, получает то же самое наказание [Bar Hebraeus 1890, p. 412]. Это правонарушение, как и в Сокровенном сказании отказ возвратиться на поле боя, считается предательством: тот, кто становится сообщником, подлежит смертной казни. Обнаружена версия, несколько отличающаяся от этого военного правила у ал-Умари: наказывается (qutila) тот, кто находит беглеца и не возвращает такового его вождю [Al-Umari 1968, p. 8].
Ал-Умари упоминает и другие правила о воинской дисциплине и об ответственности войсковых подразделений: «В ходе атаки (karr) или бегства (farr), когда солдат теряет свое снаряжение, свой лук или свою поклажу [колчан], тот, кто за ним следует, должен спуститься [с лошади], чтобы ему помочь. Если он этого не сделает, будет убит» [Al-Umari 1968, p. 9]. Возможно, что в основе этого правила было отношение к посягательству на omoq (гордость), связанную с потерей колчана, упоминание о котором есть в § 190 Сокровенного сказания: «Жизнь мне нужна ли, если с живого снял неприятель сайдак у меня?». В монгольском языке слово omoq является вариантом oboq (семья, клан, племя), эти термины взаимозаменяемы. Действительно, гордость клана, его выживание состоит в его способности защищаться или быть отмщенным членами линиджа: тот, кто теряет колчан, не может больше выполнять свои основные обязанности, он теряет таким образом честь [Hamayon 1980, p. 122].
Любое нарушение военной дисциплины каралось смертью, причем способ наказания приговоренного не уточнялся в немонгольских источниках; так как их авторы не могли понять символического значения формы приведения приговора в исполнение.
Шаман, имперская семья и государство
Шаман, как мы видели, был центральным персонажем в системе шаманских представлений. Елизабет Ендикотт-Вест в недавней статье о роли шаманов при дворе Юань подчеркивает, что термин боо, который в монгольском языке обозначает шамана, не обнаруживает этого смысла в Сокровенном сказании, где упоминается пять раз [§ 181, 272, Endicott-West 1999]. В этом тексте шаманы выполняют свои традиционные функции: они выявляют предзнаменования и вступают в контакт с духами династии Цинь, наславшими болезнь на Угэдэя в отместку за набеги монголов на их территорию [§ 272].
Во времена Мункэ, как свидетельствует Гийом де Рубрук, много шаманов было в Каракоруме. Он называет их «священниками монголов» и людьми божественными, колдунами/предсказателями, т. е. теми, кто понимает природу своей деятельности [Rubruck 1929, p. 300; Boyle 1972, p. 1979]. Шаманы предсказывали благоприятные и неблагоприятные дни: войска никогда не начинали войну без их совета. В их обязанность входило очищение окуриванием всего, что приносилось ко двору. С ними советовались по колдовским делам.
Обвинение в колдовстве могло повлечь за собой серьезное наказание и послужить предлогом для уничтожения политических противников. Гийом де Рубрук сообщает: «Монкэ лично сказал мне, что Шамус [Огул Хаймиш] была худшей из ведьм и что своими чарами она уничтожила всех его родных» [Rubruck 1929, с. 308]. Это свидетельство — отголосок сведения счетов кровными родственниками, которое имело место между потомками Угэдэя и сторонниками Мункэ после прихода последнего к власти. Огул Хайминц вдова Гуйука, которая наследовала ему в качестве регента, была наказана, без сомнения, по причине оппозиции к Мункэ.
Персидские источники упоминают приговоры множеству людей, наказанных за упражнения в волшебстве, или тех, кто предавался магической практике. Туганджук-хатун, одна из жен Аргуна, обвинялась шаманами (qamari) в «магии (sihr)», которая привела к болезни мужа. Она была осуждена судом (yarghu) и утоплена вместе с другими женщинами из ее окружения [Rashid al-Din 1959, p. 823–824]. Мы можем упомянуть также случай с персидским чиновником Мадж ал-Мулк ал-Язди, который, обеспокоенный своей враждой с семьей Джувейни, был обвинен в чародействе под предлогом того, что он носил на себе «кусочек кожи льва с текстом на неизвестном языке». Отправленный на суд (yarghu), Мадж ал-Мулк ал-Язди был приговорен к смерти. Чтобы предотвратить возможность символического возрождения, его тело, разделенное на части, было «предано огню», затем съедено, тогда как его кровь была выпита [Rashid al-Din 1959, p. 785–787].
