Serruys H. 1966. Additional Note on the Origin of Lamaism in Mongolia. Oriens Extremus. Vol. 13, p. 165–173.

Serruys H. 1984. The Cult of Cinggis-Qan: A Mongol Manuscript from Ordos. Zentral Asiatische Studien. Bd. 17, p. 29–62.

Skrynnikova T.D. 1992-93. Siilde — the Basic Idea of the Chinggis-Khan Cult. Acîa Orientalia Hungarica. Vol. XLVI (1), p. 52–59.

Thomsen V. 1896. Inscriptions de TOrkhon déchiffrées, Helsingfors, (Mémoires de la Sociétée finno-ougrienne). Факсимиле текста представлено в: W. Radloff, Atlas der Altertümer der Mongolei, St. Petersburg, 1892–1899, table XIX.

Uray-Kôhalmi K. 1989. Gesellschaftsstrukturen. Die Mongolen. Hrsg. W. Heissig und С. C. Müller. Frankfiirt/Main.

Veit V. 1994. Einige Bemerkungen zur Bedeutung der Biographie des Altan Qan fur die Geschichte der Mongolen des 16 Jahrunderts. Zentral Asiatische Studien. Bd. 24, p. 113–118.

В этой статье мы попытаемся ответить на вопросы, связанные с историей термина törü[127]. Во-первых, как случилось, что слово, восходящее к раннетюркскому понятию törü[128], означавшему традицию или правильный обычай, приобрело среди монголов значение государство? Во-вторых, что может эта история рассказать нам о современном отношении монголов к государству, в частности о тенденции воплотить в конкретную форму и почитать его? Любое рассмотрение эволюции политического «ключевого термина» обычно подразумевает подробную информацию о контексте его использования [Skinner 2002, p. 175–197], но в рамках небольшой статьи мы, к сожалению, сможем предложить лишь общую схему знаковых моментов. Таким образом, целью статьи является освещение политических и социальных структур у монголов начиная с XIII в. и до современности.

Наиболее раннее использование монголами термина törü относится к XIII в. В Сокровенном сказании монголов (далее — ССМ) он встречается десять раз, причем все случаи его употребления относятся к общемонгольской политии, основанной Чингис-ханом. Смысл törü и сфера его использования в Сокровенном сказании трудны для понимания. Ученые рассматривают törü как нечто, заимствованное монголами у раннетюрской государственности — свод установлений обычного права [Трепавлов 1993, с. 40–41; Скрынникова 1997, с. 44–46]. Törü имеет сходство с yasa[129], но уasа — бытовую и уголовную сферу, тогда как törü регулирует высшее управление. На английский язык этот термин в контексте Сокровенного сказания переводится по-разному: high principle, high law и custom.

В Сокровенном сказании törü — это то, что может быть известным, почувствованным, принятым, поддержанным и к чему можно стремиться. Оно может быть открыто другим. Оно находится вне воли человека и не было создано Ханом — даже он следует ему. Примечательно, что в древнетюркском языке törü использовался для перевода понятия dharma, т. е. вселенского сакрального справедливого порядка [Скрынникова 1997, с. 47]. Тюркское высказывание XI в. гласит: «Государство может исчезнуть, но törü остается» [цит. по: Скрынникова 1997, с. 46]. Это свидетельствует о том, что törü означало нечто отдельное от — возможно, вне или над — государства в смысле любой реальной политии или формы правления.

Именно в этом длительном историческом контексте Т.Д. Скрынникова рискнула предположить, что «возможно, во времена Чингиса törü означал Закон, установленный Небом» [1997, с. 47], а некоторые современные монгольские исследователи заявляют то же самое уже без слова «возможно» [Ердемт 2002]. Однако текст ССМ не дает оснований для признания справедливости такого предположения. Сомнительным представляется перевод tenggri[130] как Небо [Beffa, Hamayon 1995, p. 187], к тому же törü не встречается непосредственно рядом с tenggri. Мы располагаем сведениями о том, что судьба стать правителем была для Чингиса предначертана tenggri, верно и то, что за такое откровение Хорчи просит вознаграждения в таких словах: «ele edu törü jigagsan» [ССМ § 121]. Однако значение törü здесь неясно. Его переводят как принцип [Cleaves 1982, p. 53] и удача [Онон 2002, с. 99]. Т.Д. Скрынникова же полагает, что правильный перевод должен быть таким: «(Я, который) открыл Великий Закон (тебе)» [1997, с. 46], хотя törü может относиться к верховной власти, которую Чингис в тот момент уже почти получил, к тому же здесь не утверждается, что Верховный Закон был установлен Небом. Вообще неясно, выражал ли термин törü в то время что-то одно — «одну вещь». ССМ, скорее, указывает на множество, на совокупность различных принципов, таких, как лояльность и подчинение назначенному начальнику, верность договору, честность и искренность или исполнение предназначенной политической роли. Эпизод с Хорчи является единственным указанием на то, что törü, возможно, также означал что-то вроде права на управление.

Однако к XVI–XVII вв. törü приобрел единственное и менее абстрактное значение. Он означал не только идею «государства» или «верховной власти» (sovereignty), но использовался еще и по отношению к реальным политическим установлениям. Одним из свидетельств этого является длинная покаянная речь, приписываемая несколькими хрониками XVII в. Чингис-хану, где он признает свою вину в неспособности исполнить долг по отношению к törü в Монголии, в тот период, когда сам он успешно воевал в Корее [Bawden 1955, § 44]. В той же речи он сожалеет о небрежении по отношению к своей жене Бортелджин и своим монгольским подданным, которые нуждались в нем. Из данного контекста следует, что törü здесь (а) уже концептуализирован как целостность и (б) также относится к конкретной политической обстановке в Монголии [Bawden 1955, § 44]. Другим примером может служить знаменитый плач, приписываемый последнему монгольскому императору Тогон Темуру, когда в 1368 г. он был изгнан из столицы Дайду (Пекин), что положило конец династии Юань. Хроники XVII в. описывают, как он горько сожалеет об утрате своего törü, который можно считать его правлением или верховной властью.

В некоторых источниках XVII в. törü можно перевести как «правительство» (government). Например, в переводе Алтан Тобчи (Ниriyanggui Altan Tobchi), сделанном Боуденом, предложение… tegün-ü goina oyirad-un Batula Cingsang Monggol-un törü-yi abula… звучит так: «после этого ойратский Батула Чингсанг одержал победу над правительством монголов» [Bawden 1955, p. 35, § 5]. В тот период törü было чем-то, что можно создать или установить[131], передать, исправить, чем можно управлять, о чем можно вести переговоры и дискуссии. В большинстве контекстов törü, возможно, предпочтительней интерпретировать как суверенитет, например, отдельного улуса (народа в политическом смысле)[132]. Однако в более ранний период мы не обнаруживаем сложного термина ulus tör, который позднее приобретает столь важное значение. В XVII в. ulus дифференцируется от törü, a törü дифференцируется от yos (yosun), который использовался для обозначения обычного права и правильного поведения [Bawden 1955, § 25].

Примечательно, что в настоящее время törü «конкретизируется» и даже может порождать объекты поклонения. Например, в Altan hagan-u Tuguji, относящемся к XVII в. [Журунгга 1984], мы находим предложение: «Пост „[совершающий] государственное поклонение“ („государственное сокровище“) был дан великолепному Мерген Хара, который также получил титул джинонга» (Gaihamshig Mergen hara-yi törü-yin shitűgen bolba hemejű jinűng chola űgbe). В Алтан Тобчи, где в одном месте törü используется вместе с yosun, мы находим сходную мысль: «Государство и обычаи стали объектами поклонения народа» (törü yosun qamig ulus-un sitügen bolugad) [Bawden 1955, § 48].