— Досадно, — прошипела она сквозь зубы. — Гад!

— В настоящем моменте, — заявила бабушка, криво усмехаясь. — Нас провели как младенчиков. Поглумились. Выход есть одним, то хотела сказать — один. И она показала пальцем на пенал.

— Слишком сложно, — пробормотала Сусанна и хрустнула пальцами.

— Но жизнь не забавка, — высказалась бабушка. — Легшего шляху нет.

— Лесик, — сказала Эстер. — Ты точно это не пил?

— Очень хотелось всё время, — прохрипел я. После заклятий у меня очень болит горло, всегда.

— Несите, девочки, воду, — вздохнув, сказала Анаит. — Кто создаст проекцию?

И все опять посмотрели на меня. В тишине слышно было, как всплывают пузыри в аквариуме.

— Вы от меня что-то скрываете, — обиженно буркнул я. — И насмехаетесь за спиной, я слышал. Пока не расскажете — не сдвинусь с места.

— Вот как? — поинтересовалась Эстер, и я покраснел. — В самом деле?

— Не хочу никого обижать, — оправдываясь пробормотал я, — но мне всё время кажется, что все знают больше меня!

— Как ты прав, как ты прав, — покачиваясь на стуле, произнесла Анаит. — В десятку!

— Ну тогда и творите проекцию сами, — подытожил я. Бабушка поддёрнула рукав.

— Такое! — сказала она. — Злите вы его понапрасну… Хочу сказать: сейте — может, что взойдёт.

— Лесик, — обратилась она ко мне. — Если сделаю проекцию я — умру. Но то хотела сказать, не останусь тут, с тобою. Если змалюет Сусанна — будет так само. А на ней весь театр с оркестрой и примы с грымом, шчёлкают ей шпорой, и поверь — для неё не час.

— Я, между прочим, старше, — заворчала Сусанна. — И я не…

— Старшая ныне я, — глубоко вздохнула Анаит и потрогала моё лицо кончиками пальцев — будто когтями. — Но проекцию сделать не смогу. Я сама — проекция.

— А вы? — спросил я Эстер. — Ведь вам подвластно большее…

— За что и пленена, — ответила та. — Но буду помогать.

Я вздохнул и посмотрел на бабушку. Венок кружился между нами, и крошечная девчонка ловко скакала с одной свечи на другую, искры летели ей вслед, звеня бубенчиками.

Кирпичи, словно кости вылезшие из стен, переговаривались с ядром и цепями, вспоминая иные Вигилии. Непослушный пел одну колядку за другой, лилипутская свора подвывала в такт, а крошечные существа в аквариуме кружились хороводом, серебристо мерцая.

— Такой праздник, — пробормотал я. — Ну как откажешь…

Возникла лёгкая суета. Резали вишнёвые побеги, расчищали середину стола, бабушка принесла чёрную миску и отворила пенал. Сусанна налила в миску воду.

Бабушка поманила меня к себе.

— Ты можешь вернуться по своим же следам, — загадочно сказала она. — И всё время слушай. Я буду звать тебя. И вот ешче… Ты ведь оставил что-то за дверью?

— За дверью? — удивился я.

— Про то ни слова, — сообщила бабушка и приложила мне к губам палец — он пах табаком и духами. — На, только не отверай, то есть не открывай, и она ткнула мне в руки крепко-накрепко перекрученный тоненькой верёвкой кисет. С картами.

Берта сидела на нашем низеньком стульчике очень прямо, сложив узловатые руки на коленях, с интересом наблюдая за суетящимися женщинами. Одна часть её лица, освещённая свечами, выглядела значительно моложе, нежели при первой нашей встрече, и волос явно стало больше — она собрала косу пучок на затылке. Одета она была в глухое чёрное платье.

— Смотри не потеряйся там, — сказала она и половина лица её улыбнулась. — Не заблукай.

— Всё готово, — возвестила Анаит. — Скорее, дамы!!! — И они взялись за руки над миской с водой. Вода затянулась дымкой. Эстер взмахнула пальчиками и дунула вверх.

— Заплетаю… начал я. — И свиваю, — и достал из своего мешочка снимок. Мальчик в кадре почёсывал разбитую коленку. — Путаю и отражаю… Similia similibus…

Я протянул ему руку и из фотографии протянулась тонкая серая длань в ответ. Ненадолго у меня закружилась голова.

На разгромленной кухне вновь появился мой двойник, чёрно-белый.

— Где сейчас прольется свет, там меня в помине нет, — завершил я и двойник мой обрёл зрение и слух.

— На! — ткнул я ему в руки кисет. Серые руки приняли данное.

— Послушай меня, — сказал я ему. — Только внимательно…

За нашими спинами триада читала нечто, состоящее из совсем старых слов, время от времени кто-то из женщин бросал в воду разные гадости; перо, камешек, пучок травы, маленькую кость.

— Отнеси это туда, на фото, под льва. Это срочно! — сказал я строго.

Он смотрел на меня исподлобья.

— Ну чего ты тянешь? — спросил я. — Ведь мало времени, скоро у…

— Я это ты… — глубокомысленно изрёк двойник. — Я веду себя по-твоему!

— Учись хорошему, — рассердился я. — В общем, не спи на ходу. Давай.

И я подтолкнул его в спину.

Отойдя на несколько шагов и вновь окинув меня кислым взором, проекция ступила в фотокарточку, словно в прорубь. Я ощутил сильный толчок в грудь и осел на пол, с трудом хватая воздух ртом. Эстер с тревогой посмотрела на меня и сделала шаг и ещё…

Запахло какой-то травкой, похожей на хмели-сунели.

— Вот и славно, — раздалось из угла. — Вот и славно. Сами не хотели отдать, а я ведь просила. Для комплекта. Ведь просила…

Берта поднялась со стульчика и, стуча клюкою, пошагала ко мне из своего угла. Сделался сильнее детский плач и маленькие красноухие собаки забегали вокруг, уворачиваясь от мышиных лап.

— Я всё-таки его заберу, — сказала Берта и положила мне на плечо руку — тяжёлую и горячую. Дышать мне стало и вовсе трудно. — Х-х-хватит, — просипел я.

Эстер подошла совсем близко и положила свою маленькую руку на второе моё плечо.

— А ведь это всё пренебрежение самочувствием, — сказала она низким голосом. — У тебя нога болит и ты уже на всех бросаешься. Никуда мальчик не пойдёт. Верно я говорю? — обратилась она ко мне.

— Гхх, — ответил я теряя остатки воздуха, колокол грохотал сквозь пелену, застилавшую мне глаза. Дикие гуси печалились в пустоте, в ожидании встречи…

— Маме без мальчика будет плохо, — продолжила Эстер, помолчав. — Да и мальчику… без мамы.

— Ты знаешь, это всё так, суета житейская, — прогудела Берта. — Словеса для слабаков. Поднимайся, Лесик, и пойдём. А ты балабонь дальше — звезда, надо ж такое, сила…

Триада, запинаясь, продолжала свой респонсорий, и я уловил некое движение за столом.

— Ты, я так вижу, не поняла? — нахмурилась Эстер и сжала рукой моё плечо. — Ребёнку дарована жизнь, и довольно длинная, кстати. Так что нечего… тут.

В воздухе запахло фиалками. Я смог вздохнуть. И тяжёлая рука соскользнула с моего плеча. Где-то далеко, несмело прозвенела челеста — вновь.

— Он обещан мне, — заупрямилась Берта и стукнула клюкой, так что заскрипели балки и стены. — Он обещан…

— Верно, Халлекином? — поморщив секунду лоб, спросила Эстер. — И ты явилась делить добычу? Какой стыд!

— Я никуда не являлась, — раздражённо пророкотала Берта. — Мне было обещано…

— Кем и по какому праву? — поинтересовалась Эстер.

Берта посопела весьма громко и распустила узел на затылке.

— Словоблудие, — раздражённо обронила она. — И эта вечная болтовня! Засранство!

— Ты вечно не думаешь о правах, — возразила ей Эстер, становясь между нами и по-прежнему держа меня рукою. — И сразу хватаешь. И ругаешься. Это от нежелания учиться новому.

— Новое, — скрипнула Берта, пытаясь ухватить меня клюкой. — Дурня собачья! Новое означает, что все гадости творятся быстрее нежели раньше. Вот и всё.

— Не всё, — резюмировала Эстер. — Не всё. Позови-ка допплинга, — сказала она мне.

— Кого? — ошарашенно спросил я, едва раздышавшись.

— Чёрно-белого, того, — сказала Эстер, затолкав меня к себе за спину. — И поторопись, ты вечно тянешь.

Я подошёл к фотографии, закрыл глаза и позвал — на выдохе. Скоро из кадра явились руки, голова, туловище и запыхавшийся тонкокостный мальчик, с коленками в зелёнке, стоял передо мной.

— А я не успел, — сказал он. — Запечатать! Только сунул под камень…