Тётю Женю вытолкнули под верёвку хором. Она позволила крутить и вертеть себя во все концы и срезала мешочек сразу. И сразу сняла повязку. Меня поразило её лицо.

— Мама, — сказала тётя Женя. — Дай что-то, у меня спазм. Сильный.

И она потрогала левый висок.

Бабушка погремела ключами и достала из шкафа маленькую тёмную бутылочку.

— Сорок капель, как обычно, — бесцветно сказала она. — Иди, Лесик, отнеси ей в руки.

На пути мне встретилась Ева, чёрная повязка струилась в её руках, тёмные очки из-под рыжих волос слепо смотрели на меня и казалось, что прямо в душу. «„Чёрная магия“ не отстирывается, — промелькнуло у меня… — пахнет даже после порошка».

Ева сипло поинтересовалась:

— Будешь играть?

И придвинулась поближе.

— Не сейчас, — буркнул я и отгородился стулом. — Позже.

— Позже игра окончится, — сказала Ева и мне вдруг показалось, что она стала выше ростом.

— Не последняя, я думаю, — ответил я и потрусил в тёти-Женину сторону.

— Как знать, как знать, — сказала Ева мне в спину. — Руки не болят?

Я не ответил.

— Ты знаешь, Лесик, это не спазм. Наверно закружилась голова, в общем, сосуды, — сказала побледневшая тётя Женя. — Но всё равно, спасибо, — и она взяла у меня пузырёк. — Какая-то странная боль. Будто ненастоящая. Иллюзия…

Бабушка смотрела на нас через всю кухню. Я всегда чувствую, когда она смотрит — вернее, «слышу». Некоторые фразы и выражения. Не все, но многие…

— Слово сказано, — удовлетворённо произнесла бабушка, восседая подле пенала, и поправила гемму.

— Слово услышано, — ответил я и дунул в носик кофейника.

Я действительно «слышу» бабушку всегда, и не только её… Дар — не подарок.

Я снял раскалённо топчущийся по плите кофейник и унёс на стол. В его медных боках отразились: абажур, окно, какая-то тень — я оглянулся.

Ева подошла к кузине Сусанне.

— Можно я просто закрою глаза? — спросила Сусанна, неодобрительно поглядывая на кусок чёрной ткани.

— Нельзя никак, — ответила Ева. — Поднимайтесь, поднимайтесь! Игра…

Кузина Сусанна обернулась и тревожно глянула на бабушку.

— Евунця, — размеренно сказала та. — Давай я тебя расчешу? И гелиотроп на её пальце пыхнул искрой.

— Э-э-э-э, — сказала Ева и сделала мелкий шаг назад. — Может, потом? После?

— Может и после, — согласилась бабушка и поудобнее расположилась у ореховой двери.

Кузина Сусанна радостно погладила её по руке.

— Не люблю завязанных очей, — прошелестела она. — То просто казнь.

Бабушка кивнула, меж бровей у неё собралась грозная вертикаль.

Я рассматривал Еву со спины — годы сидения за инструментом, а Ева преподавала музыку, немного исказили ей осанку, но «согбенной» Ева не сделалась. Что-то в фигуре бабушкиной питомицы беспокоило меня. Я рассматривал Еву со спины — она оглянулась.

— А я знаю, кто следующий, — объявила Ева. — Это…

— Я, — прокричала Неля, — теперь я! Дайте уже мне эти ножницы…

Ева длинно посмотрела в мою сторону, в тонированных стёклах очков её отразились свечи венка, и отвела незримый взгляд. Она ухватила Нелю за плечо и сказала, накидывая ей на глаза повязку:

— Ну, нетерплячка просто, честное слово. Стой уже ты спокойно, цыганочка с выходом…

С завязанными глазами Неля напомнила мне Эсмеральду с картинки, — правда, на ней не было белого платья и в руках не мелькал бубен.

— Хобры, хобры… — снова сказала Ева и прокашлялась — голос её прозвучал грубо.

Она покрутила Нелю — подол цыганистой юбки пронёсся над половицами, а с руки нашей Амфисбены слетел очередной браслет и покатился в угол. Неля растопырила руки, будто намереваясь нащупать что-то на полу, затем подняла их вверх и неуверенно сделала два шажка вперёд, ещё один и ещё. Под ноги Неле угодила рассеянно дефилирующая Вакса. Кузина споткнулась, взвизгнула и, запутавшись в подоле и оборках, полетела на пол.

Падая, Неля ухватила мешочек — узел на ленте легко развязался; Неля, подарок и ножницы шлёпнулись об доски с гулким звуком. Вакса, рыча, покинула кухню на низких лапах.

— Докрутилась, — насмешливо сказала Ева. — Гилабарка…

Если ножницы упали на пол, то прежде чем их поднять, наступите на них ногой, чтобы развеять плохое предзнаменование. Если ножницы упали, воткнувшись в пол концами — к смерти в доме.

Полежав пластом несколько нестерпимых секунд, Неля взвизгнула, рывком села и оцарапав себе лицо в двух местах, сняла чёрную «бындочку»[134].

— Какой ужас! — тяжело выдыхая сказала Неля. — Ужас! Мне показалась, что я потерялась… Будто я не знаю даже где.

Тётя Женя раскрыла объятия.

— Иди сюда Нелюнця, — сказала она. — Мама с тобой. И ничего не бойся.

Мелко подрагивая, храбрая Амфисбена отдалась в материнские руки.

— Так! — отозвалась из наиболее тёмного угла кухни Ева. — Я смотрю, праздник не лепится, саботажники… Развлечение сорвано. Танцев не было, так давайте, может быть, споём? — и, неожиданно хрипло добавила. — Пару пса́льмов? — и она выдернула из половика застрявшие в нём ножницы.

Мне стало холодно, и я налил чашку чая: крепкого, с лимоном и хитрым бабушкиным клюквенным сахаром. Все остальные поспешили угоститься кофеем. Неля и Витя — компотом.

Бабушка села за стол и придвинулась к нему вплотную. Налила себе кофе, выбрала пряник, макнула его в «каву». Она улыбалась и морщинка между бровями сделалась не такой резкой.

— То как вы приехали на праздник? — спросила она у тёти Зони. — Сюда из Лабского? Расскажи мне.

— На электричке… торопились, — бесцветно сказала та. — Там поймали какую-то машину.

— Мама говорила, ты, бабуфка, дала телеграмму, — подъедая кусочки макового рулета, заметила Яна.

— И мне, и мне, — покивала кузина Сусанна. — Я так удивилась на того поштара́. Ты знаешь, Гелюня — он шчёлкнул мне шпорами! Так мило!

— Может, челюстями? — невинно спросил я.

— О, нет-нет! — продребезжала Сусанна. — Я древняя, я помню, как звенит шпора.

— Так телеграмма? — уточнила бабушка. — Поштар? А вы? — вперила она взор в тётю Зоню.

В кухне заметно стемнело. Неля, быстро заплетающая косичку мелкими, нервными движениями, сказала:

— Ну, бабушка, мы встретили Еву — когда приехали к ней. Только с мамой слезли с дизеля, смотрим — идёт к нам через всю площадь Ева — прямо по лужам! Так шагает, широко. И сказала нам: «Тётя Лена дала телеграмму. Скорее возвращайтесь домой!» Ну мы развернулись и бегом обратно на дизель — уже на другой, на тот дрыпаный, красный.

И она вздохнула.

— А там такая давка! Просто Боже мой, — Неля поморщилась. — Разбили банку…

— Пива? — тревожно спросил я.

— Если бы, — светски ответила Неля и перебросила косу на спину. — С огурцами!

Обе тётки безмятежно пили кофе. Тётя Женя положила себе вайнэпфель, подумала и положила ещё один. Тётя Зоня выковыривала мак из рулета — сёстры были бледны и как никогда похожи.

— А где та телеграмма? — спросила бабушка, повернувшись всем корпусом к Сусанне.

По кухне пронёсся сквозняк и свечи в венке было дрогнули, но секунду поколеблясь, встали вновь упругими золотыми пиками.

Та в растерянности пробежала пальцами по жакету, тронула серьги и зачем-то передвинула блюдце. — Не могу знать, Геля. Оно как-то так всё… Закрутилась, — сказала Сусанна.

— Тоже мне — чародейка! — буркнула бабушка. — Смех! Закрутилась она. Чему учили? То инвазия, Зуза! Гость тут!

— Снова эти чукотские штучки, — подал голос Витя. — Бабушка! Вы шаман или католик?

У меня заболел живот — свирепой, колющей болью. Верный признак злых чар где-то неподалёку. Вдобавок я отчётливо услыхал, как зовёт меня колокол и терпеливо обтачивает камни бесконечный поток под мостом.

— Бабушка… — шёпотом сказал я, — здесь чей-то Дар… Тёмный… Такое Зло! Ого!

— По-первых, — сказала, поднимаясь и упёршись зелёными очами в пунцового Витольда, бабушка. — Я мать. По-второе, — продолжила она, захватывая моё плечо. — Я бабушка. И так… так — я католичка. Абсолютно. Ешче полька. Встаньте и возьмитесь за руки — сама такое зло не изыму — кто бы ни была!