— Итак, — сказала дама во главе стола, — возрадуемся!

И вот тут я совсем смутился. Хозяйка дома изменилась меньше всего — чуть затейливее стало одеяние, чуть пышнее прическа, немного ярче губы, но аура чувственности вокруг неё возросла многократно, казалось — не лютня звенит, томно и зыбко, «лучшими струнами Шварцвальда», а сам воздух поёт хвалу чему-то такому же древнему, как эфир.

— Да, да, конечно же, — произнесла бабушка и вынула салфетку из кольца. — Такой пышный стол, я и вовсе забыла о делах.

Бабушка также несколько изменилась — нет, она не стала моложе, волосы не порыжели вновь и морщины не стерлись с зарозовевшей девичьей кожи, но на какую-то секунду мне показалось, что это так…

— Для меня нет слов приятнее, — всколыхнулась улыбкой дама. — Угощайтесь же.

Я решил, что угощусь как следует — не каждый день никто не провожает ревнивым взглядом сухопарые шпроты с тарелки. И поднажал на салат с черносливом, следующими в моих планах было блюдо с белым мясом в сметане, невдалеке виднелся рулетик — явно мечтающий быть съеденным. Не говоря уже о блюде с мясом, жареной картошке, колбасах и увлекательных грибах.

Бабушка затоварила тарелку небольшой горкой салата и гоняла по ней что-то похожее на горошек, позднее она уверяла, что «то был каперс».

— Так о чём ты беспокоилась? — спросила Эстер, чуть подавшись вперёд — теперь она сидела на высоком резном стуле, драпированном шёлком, виднелась вишнёвая бархатная подушка. Бретелька одеяния женщины соскользнула с плеча, в глаза ударило белое сияние женской кожи, я уронил вилку и полез под стол, стукаясь о резные балясинки.

— Видишь ли, — начала бабушка, где-то за окном нежно затянула горлинка свое токование.

— Видишь ли, он возвращается…. я допустила промах… дознался. Мне нужна помощь, — выговорила бабушка и голос ее звучал глухо.

Я вылез из-под стола, на мгновение мне вновь показалось, что это не совсем бабушка, а ожившая давняя, молодая фотография — не сепия, а живая, яркая и дышащая. Я моргнул, и мираж пропал — оборвалась музыка, пропали гости, исчезли паркет, гобелены и резное дерево, мигнули и растворились факелы. Окна, оклеенные, по периметру белой бумагой отражали хмурый декабрьский день.

Напротив дамы в бирюзовом, в пустоватой комнате, за обильным столом сидели мы с бабушкой. Бабушка выглядела вполне обыденно — крепкая пожилая женщина, чуть разрумянившаяся с мороза. Я ощущал сытость и массу не совсем понятных желаний.

Женщина склонила голову. Беззащитные локоны устремились вниз, звякнуло ожерелье.

— Опять… Ты уверена? — спросила она.

— К сожалению, — сказала бабушка, стало тихо, я неосторожно стукнул вилкой.

— Сожаление… — проговорила женщина. — Жаль… — то ли это слово?

— Пожалуй, что нет, — сказала бабушка, взяв пирожок. — Пожалуй, страх.

— Страх?! — заметно удивилась дама. — Недостойное чувство, ты никогда… — и она как-то осеклась.

— Он что, ищет третьего? — спросила она, и голос её впустил в себя небольшую трещинку.

Бабушка кивнула. Дама внимательно глянула на меня и мне показалось, что сейчас мои уши загорятся…

— Ты говорила о помощи? — вопросительно произнесла дама, переводя взгляд на бабушку. — Я, конечно, тебе помогу. Но ведь, похоже, мы от него не избавимся?

— Стоит попробовать, — неразборчиво сказала бабушка.

— Верно, верно, — покивала головой дама, опять звякнуло ожерелье. — Если это никому не повредит, делай, что хочешь.

— Моей выгоды в этом нет, — быстро сказала бабушка. — Я действую в общих интересах. Ты знаешь.

— Видишь ли, — сказала на этот раз хозяйка дома, — мои силы сейчас невелики, я дам тебе одну вещицу… буквально две капли и всё на своих местах. Она трижды хлопнула в ладоши — я отвел глаза и уставился в окно, — дверь отворилась и вошел очередной кроликоподобный тип. В руках он нес шкатулку, дама приняла у него из рук (лап?) укладку и грудным голосом сказала:

— Ступай, миленький, спасибо тебе. Принеси кофе.

Кроликоподобный отвесил поясной поклон, в воздухе повисло еле видимое облачко пудры. Топоча каблукатыми башмаками, он скрылся.

Дама дотронулась до ларца, провела по выкованным цветам ладонью, лилейно-розовый паттерн ожил, затрепетал — шкатулка открылась.

Внутри теснились флаконы, дама перебрала их — флаконы издали легкий перезвон. Она вытянула небольшой прозрачный фиал, содержимое его было изумрудно-зелёным и пускало на стены блики. Дама закрыла шкатулку, поставила ее на стол, повертела флакон между пальцами, передала его бабушке и сказала:

— Две капельки, Геленка, две капельки — а там посмотрим.

Бабушка на мгновение задержала её пальцы в своих, воцарилась тишина, потрескивали свечи на столе, гулко упал ком мокрого снега за окном.

— Будь благословенна вовек, — сказала бабушка. Дама улыбнулась печально и вновь посмотрела на меня.

— Так ты Лесик? — спросила она.

— Я не держусь за это имя, — сказал я и покраснел.

Дама усмехнулась.

— Застенчивый и неулыбчивый — сказала она бабушке, — но ест хорошо.

— Да, он непереборчив, — с оттенком гордости в голосе отозвалась бабушка.

— Всё было очень вкусно, — испуганно заметил я.

Дама рассмеялась.

— Хорошо тебя воспитали. Ведь ты ещё не видел десерт, — повеселевшим голосом сказала она. Дверь отворилась и двое юрких типов вкатили двухэтажную тележку, на «первом» этаже которой размещались сладости — понятным становилось расхожее выражение «глаза разбежались» — эклеры теснили высокий торт, облитый шоколадной глазурью, безе громоздились, напирая на засахаренные фрукты, вазочка с дамским печеньем и сухариками цеплялась за песочные корзиночки с фруктами, взбитые сливки укрывали сочную мякоть вишен; словно часовые, покой сладостей стерегли стаканы фиолетового стекла, в которых красовался кофе-гляссе; на «втором» этаже тележки — большой кофейник, молочник, сахарница и три чашки. Молниеносно произведя перемену блюд, типы удалились.

— Подойди-ка поближе, — сказала хозяйка дома. Я встал, бабушка тихонько кашлянула.

Я обошел стол и приблизился вплотную к женщине в бирюзовом, от неё пахло сложным, сладким, пряным запахом — ваниль, сливочный крем, какие-то цветы — у меня чуть закружилась голова. Дама коснулась моего лба.

— Да, это третий. Довольно одарённый, — сказала она бабушке.

— У тебя замечательная мама, — сообщила она мне. — Привет ей.

— Вы знакомы? — удивленно спросил я.

— Косвенно, — ответила женщина. — Возьми кофе-гляссе и эклеры.

— Адвент, Эстер, — мягко сказала бабушка.

— В ожидании, — заметила дама, беря корзиночку, — никогда не лишне подкрепиться и тянет на сладкое, у меня так было всегда, а у тебя?

— В основном мел, ну и сладкое тоже, однажды съела полведра абрикос, — проговорила бабушка и улыбнулась.

Сожалея о невозможности иметь два желудка, я подкрепился десертом. Бабушка, все чаще косившаяся на меня, поддерживала с хозяйкой негромкий разговор по-немецки. Чашки деликатно крутились в их пальцах, кофе пах кардамоном.

Наконец беседа подошла к концу и, вставая, бабушка сказала:

— Лесик, поторопись, нам еще в магазин.

— Не стоит толкаться в очередях, — мягко сказала женщина. — Пусть мальчик заберёт на кухне свёрток, там всё, что нужно для встречи.

— Что ж, — бабушка немного смутилась, — тогда мы просто благодарим тебя от души.

— Очень! — сказал я и икнул. Бабушка вновь пнула меня в спину.

— Я рада вам всегда, — сказала дама. — Уверена, мы встретимся после Го́дов[52].

Бабушка поглядела на меня, потом на неё и сказала:

— Надеюсь…

Пока бабушку церемонно облачали в передней у высокого зеркала в платок, пальто и берет сразу три кроликоподобных субъекта, я, следуя за точно таким же — белобрысым, красноглазым и шморгающим — по коридору, ступенькам и какому-то тёмному помещению, оказался на кухне.

Сказать, что она потрясла меня, означает не сказать ничего.