А ведь как важно построение концерта — что после чего.

Помню, торжественное заседание и торжественный концерт, первоклассный, но несколько однообразный: скрипач, чтец, оперный певец, танцоры, и все классика. И я соответственно веду концерт сдержанно, чуть улыбчато и чувствую, становится скучновато… Значит, сейчас нужно что-нибудь более земное. Но как перейти?.. И я начинаю:

— Я был на вашем заседании — торжественно, и концерт тоже торжественный, классический, но, честно говоря, мне кажется, настал момент, когда вам надо чуть отвлечься, чуть-чуть улыбнуться и чуть-чуть-чуть засмеяться… Поэтому я сейчас выпущу… Минутку!..

Ухожу за кулисы, а там на выходе… классика! Виолончелист! Я наскоро объясняю ему, почему должен на несколько минут отодвинуть его выступление, и снова выхожу.

— Так вот, чтобы вам отвлечься не чуть, улыбнуться не чуть-чуть и засмеяться не чуть-чуть-чуть, я сейчас выпущу… нет… (кричу) я напущу на вас Владимира Хенкина!!

И немного притомившиеся доктора, профессора и кандидаты встретили выбежавшего Володю радостными аплодисментами.

А пока он читал, я трудился за кулисами — перестраивал программу: теперь уже виолончелист требовал, чтобы я его отодвинул, и был абсолютно прав!

Меня не было на похоронах Володи… Но если бы я был, я не сказал бы печальной надгробной речи. Нет, про Хенкина невозможно долго говорить печально.

Я рассказал бы, как он, уже старик, на юбилее знакомого доктора, для того чтобы что-то сказать мне, перешел с одного конца стола на другой… под столом!

Я рассказал бы, как он в Баку жил в шантане!

Я рассказал бы, как у себя на даче он переодевался, чтобы его не узнали, и крался тайком в лес на грибные места!

Я вспоминал бы десятки, сотни маленьких и больших смешных историй и постарался бы весело, по-хенкински рассказать о том, как этот талант и жизнелюб помогал людям жить, работать и отдыхать.

Вот что мне хотелось рассказать не знавшим Хенкина и напомнить знавшим. Может быть, слишком длинно, слишком много? Нет! Больше, подробнее и, если хотите, научнее надо писать и изучать мастерство этого огромного и светлого таланта.

— Да! — сказала мне своим задушевным, взволнованным голосом Елена Митрофановна Шатрова, когда я читал ей эти строки. — Ах, как ты прав! Надо, надо про Володю!.. И про многих еще надо… Люди жизнь отдают театру, а их забывают… Это так обидно…

Вот я и продолжу рассказ о наших талантах.

О некоторых из них я расскажу подробно. Но и Неверова, Иван и Михаил Зенины, Дегтярева, Латышевский, Судейкина, Гирявый, Слетов, Волков, Абрамян — все это яркие, талантливые актеры; и даже так называемые актеры второго и третьего положения — какового разделения у нас, кстати, не было — все были в стиле театра, все чувствовали и любили смех, юмор, иронию, улыбку на сцене.

Итак, несколько слов о наиболее близких мне товарищах и соратниках, спутниках на театральной дороге. Права Елена Митрофановна Шатрова, об этих людях нужно знать и не следует их забывать.

Сергей Иванович Антимонов, когда-то один из лучших актеров «Кривого зеркала», обладал юмором не таким, как у других артистов-комиков: ни капельки не нарочничая, уютно, напевным голосом он разоблачал своих собеседников на сцене, как будто добродушно, а на самом деле ехидно подчеркивая скверное и поддакивая глупому.

Читатели, конечно, помнят его в роли шпрехшталмейстера в картине «Цирк» и в ряде других фильмов режиссера Александрова.

Юрий Юргенсон, наш завмуз, и дирижировал, и писал музыку, и сам выступал на сцене. Задолго до наших теперешних подражателей заграничным полудекламаторам он пел, не имея голоса. Но Юргенсон не сентиментальничал, не слащавил; сидя у рояля, он с иронической улыбкой напевал сатирические рассказы, злые басни. Его появления на сцене ждали, и стоило мне сказать: «А сейчас Ю-Ю-Ю», — и зал неизменно разражался аплодисментами. «Ю-Ю-Ю» означало: Юрий Юргенсон — юморески.

Курихин! Обаятельный Федя Курихин! Маленький, хрипатый, с не очень ясной дикцией, когда заторопится, но неистощимо изобретательный в приемах характеристики и в красках грима. Театральные критики и завсегдатаи звали его мастером эпизода. И его, до последних своих дней работавшего в Московском театре сатиры, вы помните по киноролям (особенно интересным был его кучер похоронных дрог в «Веселых ребятах»).

Иван Александрович Вольский, создатель «хора братьев Зайцевых». Вначале это была пародия на очень распространенные тогда трактирные хоры. Но скоро «ансамбль» Вольского расширился, манера исполнения, костюмы, гримы, репертуар — все изменилось; это уже не были трактирные персонажи, это были вышвырнутые за борт советской жизни «бывшие люди». И прелесть хора была в том, что все «партии» в нем «пели» первоклассные артисты: Хенкин, Поль, Антимонов… И уж конечно, каждый «хорист» создавал яркий, беспощадно высмеиваемый им тип.

А красавец Поль, Павел Николаевич! Чудеснейший самородок! Он не получил почти никакого образования, иногда коверкал «интеллигентные» слова, за что над ним в театре исподтишка посмеивались; но сколько у него было сдержанного, умного юмора, внутренней и внешней красоты, какая заражающая веселость и в сатирическом и в комедийном плане!

Художником у нас был Анатолий Галактионович Петрицкий, человек большого украинского юмора с нарочито-мрачным оттенком.

Елена Дмитриевна Ленская, стройная, красивая, темпераментная танцовщица, она и в пьесах играла и в паре с драматическими актерами Виктором Латышевским или Леонидом Оболенским задолго до нынешних акробатических танцоров исполняла труднейшие хореографические фантазии Касьяна Ярославича Голейзовского. Позже она блистала на лучших московских концертных площадках в паре с танцорами Большого театра. Скромная, застенчивая, она была неизменной и влюбленной подругой Владимира Яковлевича Хенкина.

А знаете ли вы, что на том месте, где стоит памятник Юрию Долгорукому, еще в 1946 году стоял обелиск-статуя Свободы: высокая граненая пирамида, а перед ней женщина в тоге?

Вот эту женщину скульптор Андреев лепил с нашей актрисы, Евгении Алексеевны Хованской. Женя Хованская была актрисой «Кривого зеркала», потом «Летучей мыши», потом у нас в Театре сатиры, потом в Московском Художественном театре и везде блестяще танцевала «Четыре тура вальса» (конечно, кроме МХАТ!). Это было очень интересное сочетание танца с мимической сценкой: она танцевала с четырьмя воображаемыми партнерами совершенно различных характеров и общественного положения: с туповатым, маловыразительным чиновником, потом с напористым военным, затем с нежным любовником и, наконец, с законным мужем-ревнивцем, и вы видели и слышали этих несуществовавших на сцене людей, настолько выразительно видела и слышала их Хованская!

В дни нэпа, когда ей и мне не хватало на расходы, мы в концертах исполняли написанное мною «Танго нэпик», танго нэпманов. Это были типичные для того времени два молодых, элегантных, жизнерадостных, поэтично настроенных, нахальных спекулянта! Они танцевали модные тогда танго, объяснялись в любви и тут же музыкально и ритмично торговали: продавали-покупали друг у друга «дефициты». И публика смеялась над этими «совместителями», а солидные нэпманы радовались — растет хорошая смена!

А жемчужина нашего театра — Александра Федоровна Перегонец — «чистейшей лирики чистейший образец»!.. И в пьесе Юрия Беляева «Путаница», и в лирических сценах и монологах Николая Агнивцева, и в стихах-юморесках Николая Эрдмана и Михаила Вольпина, в образах величавой Наталии Пушкиной и наивной комсомолки — всегда и везде она трогала, привлекала, влюбляла вас в своих героинь. Выходит, еще ничего не говорит, а вы уже улыбаетесь ее застенчивой улыбке; но вот Шура произнесла первую фразу, и вы в плену, и вы ее друг: чарующая детскость была в ее голосе.

Перед Отечественной войной, когда я был одновременно главным режиссером и в Театре оперетты и в Театре миниатюр, Александра Федоровна приезжала из Симферополя в Москву, и мы договорились об ее переходе к нам, но что-то задержало ее. Роковое «что-то» И погибла Шура Перегонец…