Есть в театре такие «амплуа» — герой, герой-любовник, отрицательный герой, социальный герой. Бывает, что такой театральный герой сам-то по себе сентиментальный человечек, слабохарактерная тряпка, а на сцене — волевой, умный Чацкий, Арбенин, Отелло; а бывает наоборот: нежный, нерешительный лирический любовник, сняв грим, отбросив ненужную бутафорию и окунувшись в обыденную жизнь, становится настоящим героем.
Когда пришла война, Шура не спрашивала: как бороться, что делать? Нельзя было позволить оккупантам разграбить театр, надо спасти имущество: «Скажите Шуре, она поможет замуровать костюмы, ноты — все» Раненые партизаны лежат в лесу без лекарств! — «Шуре, Шуре поручите!» И были в лесу и лекарства, и бинты, и книги…
Эта маленькая, хрупкая женщина, нежнейший лирик на сцене, в жизни была несгибаемым патриотом, бесстрашным защитником Родины, другом партизан. Звериные лапы гестаповцев схватили эту хрупкую женщину и сломали ее… повесили…
В Симферополе на стене театра висит мемориальная доска, напоминающая о подвиге группы театральных работников — борцов, и среди них — Александра Федоровна Перегонец…
Так же погибли и два наших актера: Яков Михайлович Рудин и Рафаил Григорьевич Корф… Это они создали жанр коротеньких рассказов-диалогов, рассказов-молний. Зло и остроумно писали они эти рассказы и блистательно разыгрывали их в концертах. С этими рассказами они выехали на фронт в первые же дни Отечественной войны, попали в окружение и… были уничтожены фашистами…
Написал я это и задумался. Читаешь в газетах: «реваншисты требуют…» Ре-ван-ши-сты… Читаешь и не понимаешь: как это они хотят реванша? Разве мы их на бой вызывали? Разве мы их актрис вешали?.. Чего же они теперь хотят? Какого реванша? В шахматах, там — да. Там и кони, и офицеры, и пешки, и даже короли — все павшие встают на свои места, и бой начинается сызнова. А тех павших разве поднимешь?.. Значит, новым падать? Нет и нет!
Ева Яковлевна Милютина — сочная комедийная, скорее, гротесковая актриса. Вот чей смех не колол, не ранил, а убивал! Милютина в 1912 году впервые попала на сцену нашего киевского «Бибабо» совсем девчонкой, очень бедной. Тогда в первый раз в жизни она заказала себе в каком-то ателье костюм. За шестьдесят рублей, в рассрочку, под мое поручительство. Два месяца Милютина с трудом вносила по десять рублей, и вдруг — о счастье! Фирма лопнула, и больше платить не надо было! Вельветовый костюм обошелся в двадцать рублей! Как тосковала Милютина, что не заказала еще и пальто!
Потом мы служили вместе в Одессе в «Малом театре», а когда я приехал в Ростов, она пришла ко мне — возьмите в «Гротеск». Я — к дирекции. А те ни за что: не хотим мы здешних, знакомых ростовчанам артистов, особенно из плохого театра миниатюр, где она работала. Все-таки я их уговорил. Но когда побывал у нее в театре, пришел в ужас: моя Милютина играла кокет и инженюшек, что ей противопоказано самой природой… И поставил я ей условие: ни одной молодой, ни одной «хорошенькой» роли до конца сезона — только характерные, только смешные роли, только уродки! Бедная Милютина подчинилась этим «ужасным» требованиям, и так как в первых трех или четырех ролях ей пришлось изображать судомоек, горничных, кухарок, через несколько спектаклей наши завсегдатаи прозвали ее «кухаркой из «Гротеска» и встречали и провожали аплодисментами. Сегодня заслуженная артистка республики Ева Яковлевна Милютина со смехом и с удовольствием вспоминает этот перелом в ее театральной карьере. Нынче она уже не играет, не снимается, она живет в… Впрочем, здесь я на некоторое время прерву рассказ о криводжиммистах.
* * *
«Мир хижинам — война дворцам!» Был такой лозунг. Но теперь мы говорим наоборот: «Война хижинам, избам, подвалам!» — и переселяем жильцов в новые дома. Мир дворцам — и тем, из которых давно выселили прежних владельцев, и тем, которые построили мы сами, мир Дворцам пионеров, Дворцам культуры!
А теперь позвольте задать неожиданный вопрос: любите ли вы Куприна? Чуде-есный писатель. А человек! Умный, ироничный, злой. Ненавидел мещан и мещанство и, если выпивал, не церемонился с ними. Я был знаком с ним еще с 1910 года (помните рассказ, как мы «Прекрасную Елену» разыгрывали?). А в 1914 году была у меня с ним такая встреча. После спектакля сидели мы актерской компанией в кафе Робина. Все столики были заняты: толстые аристократствующие дамы вели медлительную беседу на плохом французском, на не лучшем немецком или, в крайнем случае, по-польски.
На шляпах колышутся перья, эгреты, цветы… пальчики торчат из митенок… Чай, пирожные, ликеры, официанты скользят меж столиков — недорогой шик, «бонтон», атмосфера полной уверенности в нерушимости респектабельности… Вдруг входит Александр Иванович Куприн и направляется к нашему столику. В зале оживление, перешептывание:
— Куприн! Ой, смотрите, Куприн!
— Кто это?
— Не знаете? Знаменитый писатель Иван Александрович Куприн!
Все поворачиваются к нашему столику, на лицах нескрываемое любопытство и снисходительно-меценатские улыбочки.
И тут Куприн начинает довольно громко напевать.
— Ах, слушайте, слушайте!
— Ах, поет! Куприн поет! Ой, как интересно!
К у п р и н (медленно).
Тетушка Аглая-я-я-я
Вдруг занемогла-а-а-а.
(Глоток чаю.)
С д а л ь н е г о с т о л и к а. Кто? Кто? Кто занемогла? Не слышно!
С б л и ж н е г о. Ах, не мешайте слушать!.. Тетушка! Занемогла тетушка! Понятно?
К у п р и н (быстро).
В . . . попугая
Червячка нашла!!!
— А-а-а-а-аххххх!!!
Улыбки исчезли, общий поворот налево кругом, и инцидент замяли французско-немецко-польским разговором. А Александр Иванович хохочет, доволен — подложил свинью кейфующим мещанам:
— Хоть бы уж действительно аристократками были, а то так, суррогат!..
Но почему я вспомнил об этом? Почему спросил, любите ли вы Куприна? Потому что мой старый друг Ева Милютина как-то сказала мне (уже в 1968 году), что собирается переехать на покой… На покой?.. На покой?? Ага, вспомнил: рассказ Куприна «На покое». Перечитал и забеспокоился…
«Когда единственный сын купца первой гильдии Нила Овсянникова после долгих беспутных скитаний из труппы в труппу умер от чахотки и пьянства в Наровчатской городской больнице, то отец… основал в годовщину его смерти «Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова».
Убежище помещалось в опустевшем барском особняке, все комнаты которого давным-давно пришли в ветхость. Там «и ютились осенью 1899 года пятеро старых бездомных актеров, загнанных нуждой и болезнями…».
Что же гонит Милютину на такой «отдых»? Она же здорова, получает полную пенсию…
«В комнате прочно установился запах нечистоплотной, холостой старости — запах застоявшегося табачного дыма, грязного белья и больницы. Вверху, между стенами и потолком, всегда висела серая, пыльная бахрома прошлогодней паутины».
Да… У Милютиной очень тяжелые, как теперь говорят, жилищные условия, и все-таки… Но дальше, дальше… А дальше идет страшное описание ежедневных мерзких, циничных ссор и примирений… Пьянство, безудержное хвастовство своим прошлым, грязное переругивание с «бранными выражениями кабаков и базаров», хамское обращение с обслуживающим их отставным солдатом, упреки в воровстве… И все это пронизано острой взаимной ненавистью…
Страшно и гнусно… О, я, конечно, понимаю, что Дом ветеранов сцены, в котором хочет поселиться Ева, почти не похож на убежище для престарелых немощных (слова какие противные!), но он все-таки… убежище!
Убежище, дом призрения, вдовий дом, богадельня! Какие липкие, старушечьи слова, вызывающие презрительно-снисходительную гримасу… Особенно когда Куприна начитаешься… Название у него какое ядовитое: «На покое»! Хорош покой!
