— Ой, господин Алексеев, как вы с ними разговариваете! Зато как они с нами разговаривают! Он же не театральный человек. Ничего не понимает. Но кто палку взял, тот и капрал…

Он долго жал мне руку, и я чувствовал себя витязем в тигровой шкуре в масштабе театра миниатюр.

Сыграл я двадцать один спектакль — выходных тогда не было у артистов, играли ежедневно со дня открытия сезона по великий пост — и уехал в Петроград с приличной суммой в кармане, но без отдыха.

Внимательно читающего эти строки должен поразить такой факт: пишет взрослый человек о своей жизни, о жизни окружающих. И в какие годы! Идет война… В стране и голодают, и холодают, и умирают, а они по Ялтам и Кисловодскам разъезжают и веселенькие пьесы разыгрывают. А о войне? О войне ни слова?!

Но ведь читатель, конечно, знает о разительной, огромной, чудовищной пропасти, которая лежала в то время между воюющими и тыловиками, и поэтому говорить общеизвестные вещи не стану, а расскажу о нескольких моментах и встречах.

Я был еще студентом, когда познакомился с коренастым, хитроглазым, веселым велосипедистом-чемпионом — Сергеем Исаевичем Уточкиным. В этот день он проиграл гонку (тогда не говорили «заезд», «встреча», говорили «гонка») какому-то неизвестному иностранцу-негру и… не переставая, смеялся!

— Сергей Исаевич, чему тут радоваться? Среднему мазиле проиграли. Сдавать начинаете… — сочувственно говорили поклонники, любители, те, кого теперь называют «болельщиками». А Уточкин, Ефимов и еще какие-то замасленные парни, свои люди на треке, хитро ухмылялись.

Вечером в ресторане Сергей Исаевич говорил нам:

— Фффот, сегодня этими руками я сделал мирового чемпиона, победителя Уточкина, а послезавтра я ему сопли утру! А пока что сбор будет полный: как же, Уточкин, фффот, запросил реванша!

И заливисто хохотал как мальчик.

Не думайте, товарищи спринтеры и стайеры, футболисты и метатели диска, чемпионы мотоцикла и велосипеда, что Уточкин был стяжателем или нечистоплотным спортсменом! Нет! Но если бы он побеждал всех подряд, азарт, интерес к соревнованиям — гонкам — ослабел бы, сборы упали бы, и нечем было бы платить тому же Уточкину, и велоспорт захирел бы… Советской власти еще не было! И некому было строить стадионы, оплачивать тренеров, судей, врачей, выдавать призы и премии. Вот почему Уточкин время от времени инсценировал свои поражения и сам, смеясь и заикаясь, рассказывал об этом «бизнесе»… в карман хозяйчика.

Знает ли молодежь наша, которую вовлекают в спорт, уговаривают, порой чуть ли не насильно заставляют заниматься физкультурой, что до революции слов «физическая культура» и «спорт» почти не было в обиходе? Говорили «гимнастика» и отводили для нее в школах один час в неделю, и от этого часа отлынивали кто как мог. Про тех, кто играл в теннис, говорили с издевкой: «Работает под англичанина». А обыватели Донской слободки в Москве подали митрополиту жалобу на непристойное поведение монахов, которые… «играют даже в футбол!».

Чтобы не очень сильно заикаться, Уточкин давал себе после каждых нескольких слов роздых на почему-то излюбленном «фффот». Сам остроумный человек, он любил и ценил острословие и у других. Встречался я с ним не часто, но он всегда подчеркивал свое внимание и симпатию ко мне.

Как-то зашел я в кафе в биллиардную. Вокруг стола, на котором играл Уточкин, большая толпа. Я постоял несколько минут и повернулся, чтобы уйти.

— Фффот, куда вы?

— И без меня, Сергей Исаевич, дышать нечем.

— Имейте в виду, Алексей Григорьевич, что мне, фффот, никогда не жалко того воздуха, который вы вытесняете.

Когда он вечером приходил в ресторан, то без четверти двенадцать знакомые вынимали часы из карманов (на руках их тогда еще не носили) и наблюдали: все — и посетители и официанты — знали, что к двенадцати Уточкин преклонит свою буйную головушку и тут же за столом на пятнадцать-двадцать минут крепко заснет. А потом хоть до утра!

Как-то летом в городском саду он подсел к моему столику перед эстрадой. Со мной была приятельница, красивая женщина и умница, и, конечно, Уточкин расцвел! Когда речь зашла о дамских модах, он, смеясь, вытащил из шляпы нашей дамы длинную шпильку:

— Н-ну для чего это выдумали? Чтобы нам, мужчинам, фффот, глаза выкалывать? Только на это и годится!

И проткнул этой шпилькой обе свои щеки, а на торчащие из щек концы повесил по две черешни…

— Сергей Исаевич, что вы делаете? — всполошилась дама. — Ведь больно!

— Мне не бывает больно, я, фффот, дубленый и весь, фффот, исколотый и избитый.

— Но вы бы хоть промыли… Бактерии разные — опасно…

— А меня бактерии не берут… Я, фффот, сам опасный, — шутил он с какой-то ребячьей улыбкой. И действительно, все его лицо и все тело были много раз зашиты и заштопаны.

Однажды мы приехали на трек, и Уточкин показывал нам первые попытки летать; нет, даже не летать, а взлетать. Делал он это так: к автомобилю толстым канатом было привязано что-то вроде крыльев, и, когда автомобиль разгонялся, его приподнимало над землей на несколько секунд, а затем он шлепался на землю, опять вздымался и опять шлепался.

Помню еще такой случай. Сидим мы весной на веранде кафе. Был впервые «День ромашки»: уличный сбор средств для борьбы с туберкулезом. Дамы и барышни «из общества» в шикарных весенних туалетах ходили по улицам с кружками и собирали пожертвования. Вокруг дам, конечно, порхали и увивались молодые люди из того же «высшего света». Участвовали в сборе и премьерши местных театров, но в общем смеха, шуток, комплиментов было гораздо больше, чем денег: ведь опускали в эти кружки пустяки, медь и серебро, редко-редко попадался рубль.

Надо сказать, Сергей Исаевич в денежном отношении был не то чтобы щедрым, а просто безалаберным человеком: есть деньги — летят без счета, нет — и не надо!

Были у него два брата — Алексей и Николай — такие же транжиры, как он. Отец их, очень состоятельный инженер, не то строитель, не то путеец, зная, что расточительство присуще всем троим сыновьям, составил свое завещание таким образом, чтобы они получали деньги частями, в течение многих лет. Но, увы, это только принесло доход ростовщикам, которым братья дружно запродавали свои грядущие доходы! Так что Сергей в этот день борьбы с туберкулезом был без копейки, кофе пил в кредит.

Вдруг подходит к столику Иза Кремер с кружкой. Тут мой Уточкин заметался. Не дать неловко, а дать нечего…

— Фффот, садитесь, Иза Яковлевна, отдохните… Чашечку кофе?

Иза присела. Во время разговора Уточкин под каким-то предлогом исчез и через минуточку вернулся. И когда певица потрясла кружкой и сказала: «Ну а ваши пожертвования, господа?» — я опустил несколько монет, а Уточкин небрежно, двумя пальцами вытащил из жилетного кармана двадцатипятирублевую ассигнацию, смял ее и затолкал в кружку жестом владетельного принца или по крайней мере обладателя нефтяного фонтана в Баку!

Приблизительно в это время братья Сергея Исаевича решили нажить капитал на его огромной популярности и открыли кинотеатр под вывеской «КИНО-УТОЧ-КИНО», но, так как тратить деньги они умели гораздо лучше, чем наживать, предприятие скоро прогорело…

Прошло несколько лет. Я не встречал Уточкина. За это время он успел познать всю горечь изобретательства и пионерства в царской России. Стал нюхать кокаин, расшибся в полете, был объектом глумления полуграмотных выскочек и знатных недоучек.

И вот в последних числах декабря 1915 года в Петрограде во время спектакля в «Литейном театре» приходит ко мне за кулисы Сергей Исаевич. Я в это время гримировался, и отвечать на его вопросы и реплики мне было трудно, но он в этом и не нуждался, говорил один. Речь его все убыстрялась, и жаловался он на интриги, на то, что все сговорились мешать ему, от мелких чиновников до царских приближенных…

— А вчера, — спешил договорить он, потому что помощник режиссера уже торопил меня на сцену, — вчера пришел ко мне в гостиницу великий князь для переговоров о полетах. Я еще спал. Спустил с постели грязные ноги и стал разговаривать. Сесть не предложил и вообще всячески выказывал ему свое неуважение…