Секретарь был уверен, что Андрей обрадуется. Какой коммунист не мечтает поучиться в Высшей партийной школе? Андрей действительно не раз говорил в горкоме, что «жить старым багажом трудновато и не мешало бы подковаться».

И это была правда. Хотя он много читал, тщательно следил за партийной печатью, все же, захлестываемый потоком больших и малых текущих дел, он не умел, как и многие другие хозяйственники, найти время для вдумчивой, систематической учебы.

А не учиться было нельзя!

Поэтому, хотя Андрей и не мог представить, как он оставит родной коллектив, мысль о необходимости поехать учиться все чаще приходила ему в голову, и он уже несколько раз высказывал ее своим партийным руководителям.

Но до сих пор ему всегда отвечали, что он нужен на заводе. Это было правдой. Вскоре после конца войны началось строительство нового завода, в то же время действующему старому заводу год от году увеличивали план, и на заводе был нужен толковый, разворотливый руководитель. Было приятно, что его считают таким, и вместе с тем невольно охватывало чувство досады, когда зачастую учиться посылали людей, основным достоинством которых было то, что их можно безболезненно отпустить с работы.

И вот, наконец, нашли возможным отпустить и его. По совести сказать, пора. Давно уже ему перевалило на четвертый десяток, приближалась роковая цифра сорок, после которой трудно помышлять об ученье, так что предложение последовало, как принято говорить, вполне своевременно.

И все же не вовремя! Ну посудите сами! Завязалось дело с реконструкцией конвейера — и ведь как удачно окрестили только что родившуюся идею — «веселый» конвейер. Как отстанешь от такого веселого дела? Дело стоящее, даже научный мир им заинтересован. Сам Джерготов пригласил к себе Саргылану и Федю, долго беседовал с ними и направил на завод для помощи младшего научного сотрудника товарища Притузова.

А главное… Хотя, может быть, и не совсем удобно личные дела считать главными, но что уж душой кривить, конечно, главное — ведь он написал Ольге «приезжай»… И сам, не дождавшись ее, уедет… Пусть не совсем, на год, но все равно уедет… Как она должна понять такой поступок?.. Нет, сейчас ему ехать нельзя!

Так он и сказал секретарю: сослался на конвейер. Но так как, убеждая секретаря в необходимости завершить работы по осуществлению новаторской идеи Саргыланы Ынныхаровой, сам он все время помнил о том сокровенном, говорить о котором он не мог никому, то доводы его прозвучали неубедительно.

— Честно признаться, я вас не понимаю, — сказал секретарь, — возражения ваши неосновательны. Не требую от вас сейчас окончательного решения. Подумайте. Завтра дадите ответ, — и, положив руку на плечо Андрея, уже не официально, а по-товарищески сказал: — Надо ехать, Андрей Николаевич. Ей-богу, от души советую. Не каждый день такая возможность.

В середине дня Андрею позвонили из приемной Еремеева.

— Василий Егорович просит вас зайти сегодня.

— В какое время?

— Время он не назначил. Он сказал, как вам удобнее.

— Но как же, — замялся Андрей, — он может быть занят, я помешаю. Назначьте, пожалуйста, определенный час.

— Заходите в любое время, до восьми вечера. На дом: Василий Егорович болен, но вас просил зайти.

Андрей немного подумал и сказал:

— Передайте Василию Егоровичу, буду в шесть часов.

Уже положив трубку, Андрей вспомнил, что сегодня вечером доклад Саргыланы на техническом кружке. Неизвестно, сколько времени задержится он у Еремеева. Может быть, Еремеев даст какое-нибудь срочное задание.

Андрей позвонил Парамоновой и попросил перенести занятие технического кружка на следующий вечер.

Ровно в шесть Андрей был у Еремеева.

Дверь ему открыла невысокая пожилая женщина. У нее были слегка выдающиеся скулы и скошенный разрез глаз, но сами глаза были не черные, как у большинства якутских женщин, а синие. Андрей вспомнил, что ему говорили, Еремеев женат на дочери политического ссыльного, погибшего во время гражданской войны на севере Якутии.

Елизавета Юрьевна, так звали жену Еремеева, провела Андрея в небольшую, просто, но со вкусом обставленную гостиную, пригласила его сесть и сказала:

— Придется вам немного обождать, Василий Егорович рассчитывал освободиться до шести. Он ждал вас. Что-то у него затянулась беседа с товарищем.

— И это называется «болеть», — улыбнулся Андрей.

— Не говорите, — вздохнула Елизавета Юрьевна. — Был врач, уложил в постель, да куда там. Полежал с полчаса и говорит: «Нет, так со скуки я и на самом деле заболею». А то, что у него сейчас, он, видите ли, за болезнь не считает. Ну, и встал. И сразу за телефон: «Маша!» Это у него в приемной девушка сидит. Да вы, наверное, знаете, она давно в обкоме работает. «Пригласите ко мне того, другого, третьего». Я было на него напустилась. А он: «Лизанька, — говорит, — как ты не понимаешь? Ведь у меня сегодня ни одного заседания. Самый удобный случай с людьми побеседовать». Ну я и отступилась.

— Может быть, мне лучше в другое время зайти?

— Что вы, что вы, — всполошилась Елизавета Юрьевна. — Ждет вас. Узнает, что были, да ушли, обоим нам достанется. Я и сама вижу, — она улыбнулась, — когда он на людях, ему и болеть легче.

Она встала, подошла к книжному шкафу, достала стопку журналов и положила их перед Андреем.

— Поскучайте немного за журналами. А меня, пожалуйста, извините. У меня контрольная вчера в классе была, еще целая кипа тетрадей не проверена. А завтра надо оценки выставлять.

Она села за маленький столик в углу комнаты, надела очки, придавшие ее простому и доброму лицу строгий вид, и углубилась в проверку тетрадей.

Андрей перелистал несколько журналов и еще раз внимательно оглядел комнату. Его удивило обилие картин, развешанных по стенам. Андрей не был знатоком живописи, но все же почувствовал, что картины — в большинстве своем якутские пейзажи — писаны одной рукой.

Картины ему понравились, особенно одна, изображавшая ледоход на Лене. Художнику удалось ощутимо передать стремительность движения ледяного потока.

Андрей поднялся и подошел ближе, желая узнать имя художника. В углу картины легкими мелкими штрихами было обозначено: «Е. Ерем.».

Андрей оглянулся на сидящую за тетрадями Елизавету Юрьевну. Неужели это она?

Она заметила его взгляд.

— Заинтересовались картинами? А ведь, верно, не плохо? — спросила Елизавета Юрьевна.

«Нет, не она», — понял Андрей и спросил:

— Кто писал эти картины?

— Катя. Племянница Василия Егоровича. Учится в художественном училище. В этом году кончает. Мне очень нравятся ее работы. Я говорю «талант», а Василий Егорович сердится: «Не перехваливай, не кружи девке голову».

Елизавета Юрьевна хотела еще что-то сказать, но в это время дверь, ведущая в кабинет Еремеева, раскрылась и оттуда вышел учтиво улыбающийся Джерготов.

Проводив Джерготова, Елизавета Юрьевна прошла в кабинет и тут же вернулась.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила она Андрея.

Еремеев стоял посреди комнаты в длинном стеганом полосатом халате.

— Пришлось тебе поскучать, извини, пожалуйста.

— Я любовался картинами, — сказал Андрей.

— Картинами, — с удовольствием повторил Еремеев. — А славно нарисовано, — он покосился на дверь. — Не услыхала бы Елизавета Юрьевна, а то совсем захвалит девку. А перехвалить всегда хуже, чем недохвалить. Не так ли, директор?

Еремеев был в хорошем настроении.

— Догадался, зачем потревожил тебя?

— Нет, — ответил Андрей.

— Как же так! Должен знать, раз начальство вызывает, значит ругать будет.

— Так ведь не знаю еще, за что, — улыбнулся Андрей.

— Знаешь. Четыре места на всю областную партийную организацию выделили. Два отдали городу, притом одно специально для тебя. Сам за тебя ходатайствовал на бюро. А ты что? «Не же-ла-ю», — Еремеев произнес это слово врастяжку, по слогам и строго посмотрел на Андрея.

— Василий Егорович, — начал Андрей.

— Что «Василий Егорович», оправдываться будешь?