— Нет уж, милая, храни тебя бог от таких заступников. Здесь, в таежном краю, и порядки-то свои, таежные. Посиди-ка лучше дома.

— Все дома да дома! И что тебе, жалко, что выйду я когда? — уже с обидой произнесла Таня.

— А то и жалко, что не хочу до времени внуков качать. Вот и весь тебе сказ, — резко закончила Перфильевна.

Алексеич в разговоре участия не принимал, но, видимо, был вполне согласен с женой. Таня на домашние вечеринки к соседям ходить перестала.

Встречаясь с Василием на улице, она, не останавливаясь, отвечала на его приветствие и быстро проходила, как бы не замечая, что он хочет ее остановить. Василий был избалован девичьим вниманием, и это задевало его за живое, к тому же Таня приглянулась ему с первой встречи.

Все свободное время Таня отдавала чтению. У нее вошло в привычку каждый вечер встречать отца, сидя у окна с книгой в руках.

Василий теперь возвращался с работы переулком, где жили Шинкаревы, хотя этот путь был значительно длиннее.

Таня не могла не заметить этого. Но она ни за что не призналась бы даже самой себе, что ей приятно было видеть Василия. И уж, конечно, она никак не поощряла его настойчивости. Наоборот, завидев его, углублялась в книгу и не поднимала глаз, пока он не проходил мимо.

И вот однажды Василий подошел к окну и заговорил с нею.

— Как вы много читаете. Видать, интересные у вас книжки.

Таня подняла на него глаза и, стараясь не показать своего смущения, так же вежливо ответила:

— Да, книги очень интересные.

— Дали бы что-нибудь почитать, — попросил Василий и улыбнулся.

Таня окончательно смутилась. Быстро встала, подошла к полочке, где лежали книги, взяла одну из них и протянула Василию.

— Пожалуйста, почитайте.

Василий взял книгу, поблагодарил и ушел.

Через два дня он снова остановился у Таниного окна. Возвращая книгу, он приветливо и вместе с тем очень пристально посмотрел на Таню и сказал:

— Дайте еще что-нибудь почитать.

Таня подала ему какую-то довольно толстую книгу. К ее удивлению, уже на следующий вечер Василий снова появился. «Да он, наверное, и не читает моих книг», — подумала Таня. И хотя она все еще испытывала смущение при встречах с Василием, все же спросила:

— А ведь верно, очень интересная книжка? Как вам понравился конец?

Василий невнятно пробормотал что-то в ответ.

— Да вы же не читали вовсе! — Таня весело расхохоталась.

Василий густо покраснел и опустил было голову, но, взглянув на Таню, тоже засмеялся.

— Нет, так не годится! — воскликнула Таня.

Заметив его смущение, она осмелела и даже сделала ему выговор.

— Если берете книги, то извольте их читать, — и, посмотрев на сконфуженного Василия, неожиданно мягко, почти грустно закончила: — А то мне и поговорить о прочитанном не с кем.

Она быстро подошла к полочке с книгами, порылась среди них и, подавая Василию небольшую книжку, сказала:

— Надеюсь, что эту вы прочтете. А потом расскажете мне, понравилась ли вам.

— Пушкин, «Повести Белкина», — прочитал Василий, принимая книгу из ее рук. — Обязательно прочитаю, — серьезно сказал он, внимательно посмотрев на притихшую Таню.

…Больше пяти лет прошло с тех пор, но все это неизгладимо запечатлелось в душе Тани.

За обедом Василий, как обычно, делился с Таней заводскими новостями.

— Добился все-таки, Танюша, — возбужденно рассказывал он, — разрешили опыт провести.

— Приняли, значит, твое предложение.

— Не сразу, — покачал головой Василий, — разговор серьезный был. Чебутыркин сперва ни в какую. Не могу, мол, без Максима Ивановича. Ну, а я тоже уперся. К директору, говорю, пойду. И пошел бы… И дальше пошел бы, если что… Чебутыркин видит такое дело, сходил сам к директору. Как уж они там решали, не знаю, а только после обеда сам подошел ко мне и говорит: «Разрешаем опыт. Только, по моему, говорит, разумению, ничего у тебя не выйдет».

— А ты что ему сказал?

— А мне что говорить? За меня дело скажет. Подавайте, говорю, товар. Кожи мне подали. Выстрогал…

— Ну и как? — Таня озабоченно взглянула на мужа.

— Трудно в голье строгать. Не применился еще. Но все же выстрогал. Только закончил, начал дубленый товар строгать, подходит ко мне новый начальник цеха. Поздоровался, расспрашивать про работу начал. Я ему про свое предложение рассказал. Он подумал и говорит: «Мысль правильная. Дубители нужно экономить. Я, — говорит, — подумаю о вашем предложении».

— Что это за новый начальник?

— Новый начальник цеха приехал. Сегодня в цех приходил.

— А старого вашего куда?

— Юсупов у нас временный был. Наверно, обратно к станку станет.

— Поди, не нравится ему?

— Да он-то вроде ничего, а Чебутыркину, кажется, табак не по носу, косится да покряхтывает.

— Ему-то что?

— Как же! Новый сам понимает всю эту химию. Стало быть, сам в цехе хозяином будет, а не Чебутыркин. А парень он, видать, толковый. И рабочего понимает. Он сегодня прямо сказал Чебутыркину… Нельзя пальцами в тарелку!

Последнее замечание относилось к трехлетнему Шурику, который, приметив кусок мяса, плавающий в щах, полез за ним в тарелку всей пятерней.

Когда порядок был восстановлен, Таня спросила!

— Что же он сказал Чебутыркину?

— Сказал, чтобы свое секретничество бросил. Вы, говорит, не шаман, а мастер на советском заводе. Надо учить рабочих, а не таиться от них, — с видимым удовольствием передавал Василий слова, сказанные мастеру новым начальником.

— Выходит, понравился рабочим новый начальник? — опять спросила Таня.

— Начальник вроде подходящий, только уж что-то больно веселый, все с улыбочкой.

— А разве плохо?

— На работе человек сурьезный должен быть, — строго ответил Василий.

— То-то ты сам «сурьезный», — передразнила Таня. — А из себя какой ваш начальник?

— Худощавый такой. Светловолосый, вроде тебя.

— И давно он приехал? — спросила Таня.

— Говорят, сегодняшним пароходом.

«Наверно, он и есть», — подумала Таня, вспомнив человека на палубе парохода, приветливо помахавшего ей рукой.

— Ну и силенка есть в нем, — продолжал рассказывать Василий, — и понятие тоже. Подошел ко мне. Постоял, посмотрел, как я строгаю, и говорит: «Очень часто ножи точите. Ножи беречь надо». А я, верно, торопился и почаще точило подвертывал. Ну, хоть и правильно он сказал, а мне принять замечание не захотелось. Говорю ему: «На тупых ножах чего настрогаешь». Посмотрел он на меня, встал на площадку и давай сам строгать. Проворно так… Кожи три выстрогал и ножей не точил. Да жмет на педаль так, аж ножи поют. Видать, ухватка есть и рука твердая.

— Нос тебе утер, значит, — улыбнулась Таня. — Правильно, а то ты что-то зазнаваться стал.

И оба весело засмеялись.

Перов отворил дверь цеховой конторки и в изумлении остановился на пороге. Шедший следом за ним Юсупов чуть не уткнулся в его спину.

В конторке стояло три стола. За одним из них сидел бухгалтер цеха, пожилой, узкоплечий человек с глубокими залысинами, за другим — учетчица, миловидная темноглазая девушка со светлыми кудрями. Эти два стола были относительно опрятны. Третий стол, размером побольше, приставленный к стене, был завален кучей папок вперемешку со старыми газетами и журналами.

На краю стола, потеснив вороха бумаг, сидели, покуривая, несколько человек зольщиков в измазанных известью сапогах.

В углу стоял большой шкаф. В приотворенную дверку было видно, что он до половины заполнен старой спецодеждой и сношенными заскорузлыми сапогами.

— У вас и курилка здесь? — спросил Перов, обернувшись к Юсупову. Тощий, нескладно длинный Юсупов виновато развел руками и смущенно улыбнулся.

— Для курения отдельно имеется, Андрей Николаевич, ну так уж у нас завелось.

— Напрасно, — резко бросил Андрей, — контора не курилка!