«Только у той глаза были синие, а у этой карие», — промелькнуло у него, и он чуть не засмеялся. Ведь глаз-то ее он не видел, глаза были закрыты. Он только подумал, что они синие. А волосы тогда казались темнее, они были мокрыми…

В путевке значилось:

— Где вы работали? — спросил Андрей.

— В городском комитете, инструктором. А до этого в пароходстве, инспектором отдела кадров.

— Отдела кадров? — переспросил Перов. — Чудесно! — он на секунду задумался. — У нас будете работать начальником отдела кадров.

На лице девушки отразилось разочарование.

— Я надеялась, что меня поставят к станку, на производство. Поэтому и просилась на завод.

Андрей виновато развел руками.

— Понимаю вас. Но к станку нужен не один человек, а много, очень много. Беритесь за кадры. Сейчас это важнее да и труднее любой другой работы… Ну как, договорились?

Она молча улыбнулась и слегка пожала плечами: воля ваша, что с вами поделаешь.

За дверями кабинета послышался шум и возбужденные голоса.

— Не пойду я туда, — выкрикнул Федька Данилов.

— Нет, милок, — отвечал ему Сычев, — иди покажись директору, каков ты есть.

Первым в кабинет вошел насупившийся Федька Данилов. За ним Сычев, придерживая за плечо заплаканного Мышкина. Левый глаз у подростка запух, на губах и подбородке были следы крови.

— Вот посмотрите, Андрей Николаевич, — показал Сычев на подростков.

Пока помрачневший Перов молча разглядывал ребят, вошел Калугин.

— Что у вас произошло? — спросил Перов, показывая на подростков.

Калугин тоже посмотрел на них, как бы припоминая, что же на самом деле произошло.

— Этот молодец, — он кивнул в сторону Данилова, — пару заготовок хотел стянуть, а Мышкин увидел, ну и, наверное, посовестил его. В точности уж не знаю, как там было, только накинулся он на Мышкина, едва оттащили.

— За что ты его? — тихо, но строго спросил Андрей Федьку.

Федька молчал, опустив глаза.

— Что же молчишь? Видно, ты только драться храбрый, — заметил Сычев.

Федька исподлобья посмотрел на него.

— Легавых бить надо, — зло сказал он и опять опустил глаза.

— Как ты сказал, мальчик? — спросила Ольга, подходя к нему.

— Легавых, — с вызовом повторил Федька и, как будто спохватившись, огрызнулся: — Какой я тебе мальчик?

— Ну, хорошо, допустим, мужчина, — улыбнулась Ольга и спросила у Андрея: — Что вы думаете с ним делать?

Андрей нахмурился.

— Судить надо… Попытка кражи и хулиганство на производстве.

Все замолчали.

— Из детдомовцев?

— Да, четвертый месяц у нас, — ответил Калугин.

— Поручите мне разобраться в этом деле, — обратилась Ольга к Андрею.

— Пожалуйста, — ответил Андрей. Он был очень доволен, что новый начальник кадров сразу решительно берется за дело.

— Представь, Люся, — рассказывал Андрей за вечерним чаем, — кого я вчера на работу принял, ни за что не догадаешься.

Людмила, разливавшая чай, протянула ему через стол полный стакан, осторожно придерживая левой рукой широкий рукав цветастого японского халата. Хозяйничать за столом с такими рукавами было неудобно, но, по мнению Людмилы, подобный халат при вечернем чаепитии был неотъемлемым признаком семейного уюта.

— Кого же? — спросила она без особого интереса.

— Ту самую девушку, которую… помнишь, тогда чуть не утонула.

— Да? — оживилась Людмила. — И как же она отнеслась к своему спасителю? Видимо, была очень трогательная сцена?

— Сцен не было, — улыбнулся Андрей, — да и откуда ей знать, кто ее вытащил из воды?

— Отчего же ты не раскрыл ей эту волнующую тайну?

Она произнесла эти слова также с улыбкой, но глаза ее не смеялись и ноздри тонкого носа вздрогнули. Андрей почувствовал, что сообщение его Людмиле неприятно. Это задело его, и он сухо ответил:

— Побоялся испортить трогательную сцену прозаической служебной обстановкой.

— Понимаю, понимаю, — посочувствовала Людмила. — Ну что ж, очень рада. Теперь постоянные дифирамбы в честь Тани Парамоновой будут, надеюсь, перемежаться с отзывами об этой… русалке.

— Послушай, Людмила, я давно уже хочу спросить тебя, почему ты всегда с такой неприязнью отзываешься о Парамоновой?

— С неприязнью? — с деланным изумлением повторила Людмила, слегка поджав губы. — Ты, кажется, думаешь, что изумительная Таня не выходит у меня из головы, так же как у тебя. Ты ошибаешься. Мне нет нужды и думать о ней, к счастью, у нас мало общего.

Это был прямой вызов. Андрей почувствовал, что кровь ударила ему в голову. Он встал.

— К счастью!.. Нет, Людмила, я думаю, что это твое несчастье… да и мое тоже!

Людмила вздрогнула, резко вскинула голову и пристально посмотрела Андрею прямо в глаза.

— Ты что-то не договорил… Продолжай… Скажи, что я должна сделать, чтобы подняться на ту недосягаемую для меня высоту, где витает твоя Таня? Конечно, я вряд ли смогу, но может быть, стоит попытаться? Может быть, мне пойти на твой завод перетаскивать кожи? Этим заслужить твое уважение? Или встать за машину рядом с Парамоновой?

— Рядом? — усмехнулся Андрей. — Не стоит, сравнение будет не в твою пользу.

— Значит, и это не поможет. Что же мне остается тогда?

Андрей, мысленно обвиняя себя в резкости, опять сделал попытку уйти от ссоры.

— Людмила! Наши взаимные колкости уводят нас в сторону. Я совсем не хотел тебя обидеть. Но ты должна понять, что нельзя так пренебрежительно относиться к людям. Поверь, Парамонова и ее товарищи отдают для Родины все, во всяком случае, больше чем… — он хотел сказать «ты», но смалодушничал, — больше, чем мы с тобой. Они заслуживают самого глубокого уважения…

— Я преклоняюсь перед ними. Достаточно этого, чтобы закончить разговор?

— Чтобы закончить разговор, достаточно.

— Ну, слава богу.

Она поднялась и вышла из комнаты. Андрей долго сидел задумавшись.

Откуда у нее такое? Из культурной семьи… Училась в советском вузе.

Андрей вспомнил по-стариковски рассеянного и по-юношески задорного Никодима Дмитрича, отчима Людмилы, и подумал, как мало общего у Людмилы с человеком, в доме которого она воспитывалась…

Неужели он, Андрей, не сумеет открыть ей глаза? Ведь это страшно — жить вместе и не понимать друг друга…

Поступок Данилова обсуждали на общем собрании.

Федька сидел посреди цеха на табурете около накрытого красной скатертью стола, за которым помещался президиум собрания — Федор Иванович, Анна Королева и обучавший его старый мастер.

Особого стыда Федька не испытывал. Прежняя жизнь приучила его не стыдиться воровства. Скорее он испытывал досаду на себя за то, что не сумел «сделать как надо», и еще испытывал злобу на этого тихоню Мышкина.

И надо же было ему похвалиться. Думал: «свой в доску».

Вот поглядел бы на него сейчас Оглобля. Наверно, сказал бы: «Дуракам так и надо». Хорошо хоть я этого Мышкина смазал, будет знать!»

Но тут же пришла другая мысль: «Смазал-то хорошо, а вот теперь надо каяться, говорить «не буду больше» и другие жалкие слова. Нет, плохо попадаться! Хоть и не бьют, а все равно плохо. Лучше уж не воровать».

Увлеченный своими размышлениями, Федька не обращал внимания на выступающих, погрузившись в какое-то оцепенение.

— Сам-то ты как думаешь, хорошо поступил? — услышал он сильный звонкий голос.

Ольга стояла у стола и в упор смотрела прямо на Федьку большими темными глазами.

— Молчишь. Значит, совестно. Стыдно. И должно быть стыдно! Такие, как ты, парнишки и девчата, там, на западе, сейчас в партизанских отрядах воюют, а здесь, в тылу, работают — от взрослых не отстают. Родине своей помогают! А ты как думаешь ей помогать? Как дальше жить думаешь? Отвечай! — строго обратилась она к Федьке.