3
На восходе солнца подул свежий ветерок и развеял туман, заполнявший речную долину.
Андрей проснулся первый.
Поежившись от утренней свежести, он открыл глаза и тут же зажмурил их снова. Косые лучи солнца ударили в лицо.
— Ваня! — окликнул Андрей спящего моториста. — Ты посмотри, где мы ночевали!
Ваня потянулся к окну, посмотрел и широко улыбнулся:
— Здорово!
Катер стоял посреди плеса напротив Медвежьего острова.
— Километра два и не доехали всего.
Моторист зажмурился и сладко, до хруста в суставах, потянулся.
— Ну, поехали!
Через несколько минут катер стремительно мчался по реке.
Андрей стоял у штурвала, всматриваясь в приближавшийся остров. От нетерпения казалось, что катер ползет невыносимо медленно.
«Как у них там? Все ли благополучно? — думал он. — Как, наверное, переволновалась Ольга!» — И он снова вспомнил, как мягко и вместе с тем настойчиво просила она его не приезжать на остров. Вспомнил, какой печалью были наполнены ее большие прекрасные глаза, когда она говорила ему об этом.
«Моя поездка вызвана особым стечением обстоятельств, — попытался Андрей убедить самого себя и тут же подумал: — Ну, чего оправдываюсь? Ведь рад… очень рад!»
Паводок неузнаваемо изменил очертания курьи. Берега стали ниже, на месте отлого спускавшихся к воде полянок образовались глубоко вдающиеся в берег заливы. Вершина курьи соединилась с руслом реки, и курья превратилась в протоку.
В лагерь Сычева перекочевали все палатки школьников. На покинутом берегу только угловые колья и остовы топчанов обозначали места, где стояли палатки. Вода уже вплотную подступила к ним.
Шаланды стояли около берега, загруженные огромными штабелями корья, и катер около них казался маленьким, почти игрушечным.
Андрей вздохнул с облегчением.
— Управились. Успели!
В лагере тихо. Все еще спят. Только за палатками у длинной и широкой, сложенной прямо на земле плиты хлопочет лагерная повариха, приготавливая завтрак.
Катер плавно пристал к отлогому травянистому берегу.
Из палатки, разбитой поодаль от других, вышла высокая девушка в белом платье с короткими рукавами. Это была Ольга. Прикрываясь ладонью от бьющих в глаза солнечных лучей, она взглянула на незнакомый катер, узнала стоящего на палубе Андрея и, с минуту постояв как бы в нерешительном раздумье, медленно пошла ему навстречу.
Андрей почти подбежал к ней.
— Ну, как вы тут? Я так о вас беспокоился!
Ему очень хотелось сказать: «И так скучал…» — Но он не произнес этих слов и только, не отрываясь, смотрел ей в глаза.
— Все хорошо обошлось, — ответила Ольга.
Она была рада его видеть, понимала, что он это чувствует, хотела скрыть свою радость и не могла.
— Когда вода начала прибывать, — оживленно рассказывала Ольга, — Федор Иванович сразу определил по каким-то своим приметам, что наш берег будет затоплен. Мы тут же начали на лодке переправлять палатки. Когда пришел катер, на том берегу оставалось только корье. Вчера убрали и его. Я никак не думала, что вы приедете.
Последняя фраза вырвалась у нее непроизвольно. Стараясь скрыть охватившую его радость, Андрей не совсем впопад ответил:
— Я привез письма. И вам тоже.
Он подал Ольге письмо. Она взглянула на конверт.
— От сестры. Побегу читать.
Андрей проводил ее взглядом и, заметив приближающегося Федора Ивановича, пошел к нему навстречу.
Письмо выпало из рук задумавшейся Ольги. Почти машинально она нагнулась за ним, подняла и стала перечитывать взволновавшие ее строки.
«…Тетя Даша получила похоронную. Анатолий погиб под Воронежем. Тетя Даша так переменилась, стала тихая и какая-то неприметная. Встретила ее вчера, поздоровалась. Она только кивнула мне и прошла мимо. А Милка заходила, говорит, целыми днями плачет. У Головлевых тоже тяжелые новости. Получили письмо из госпиталя. Виктор тяжело ранен, если и выживет, то останется без ног. Кругом столько горя, Олечка…»
Она опустила письмо.
«Анатолий и Виктор! Вместе учились, кончили школу. Анатолий мечтал стать геологом, он так загорался, рассказывая о своей будущей трудной, но увлекательной профессии. А как плясал Виктор на выпускном вечере! А теперь без ног… Сколько ужаса, сколько горя!..»
Ольга закрыла лицо руками.
«Разве можно сейчас жить так, как жили раньше… в мирное время… Стремиться к счастью… любить и радоваться тому, что тебя любят».
В первый раз, даже в мыслях, Ольга произнесла эти слова.
«Нет, так жить нельзя… Нельзя искать только свое маленькое личное счастье…»
Она снова опустила глаза к строкам письма.
«…объявлен набор девушек на курсы военных радистов. Принимают очень строго, по путевке комсомола. Милке сперва отказали. Она несколько дней ходила сама не своя, потом добилась — ее зачислили. Отправка на курсы в начале сентября».
«Даже Милка! Беспечная, всегда смешливая Милка… И она сумела найти свое место!»
Ольга резко поднялась, спрятала письмо на груди и вышла из палатки.
Она разыскала Андрея на берегу, около лодок с корьем. Взглянув на ее лицо, Андрей поразился. Оно было строгим, печальным, и в больших глазах было выражение особого одухотворенного спокойствия, какое бывает у человека, решившего трудный и глубоко его взволновавший вопрос.
— Андрей Николаевич, скажите, пожалуйста, — спросила она, — когда вы думаете нас вывезти в город?
— Наконец-то и вы, Оля, спросили об этом, — улыбнулся Андрей.
— Для меня это очень важно, — серьезно ответила она и, чуть помолчав, добавила тихо, как бы про себя: — Я должна быть в городе до начала сентября.
Глава двадцать вторая
Андрей вынул из портфеля кусок глянцевитой светло-коричневой подошвенной кожи и подал Еремееву.
— Из первой партии, выдубленной на своем экстракте.
— А точно, что на своем экстракте? — Еремеев взял в руки пластину кожи и пощелкал по ней пальцем. — А то ведь вы, директора, народ такой, — он лукаво подмигнул Андрею, — любите пыль в глаза пустить.
— Василий Егорович! — вскочил Андрей.
— Ну-ну, не горячись, пошутил, — Еремеев улыбнулся. — За вашей работой мы здесь в горкоме пристально следили. Надеялись на вас. И теперь я не меньше тебя рад. Поздравляю, от души всех поздравляю!..
Еремеев подошел к шкафу со стеклянными дверцами, где у него хранились образцы изделий городских предприятий, и положил туда пластину кожи.
— Еще к тебе, директор, разговор есть. Как думаете встречать праздник?
— Обязательство взяли, Василий Егорович, по сорок тысяч пар давать каждый месяц против плановых тридцати.
Против ожидания Еремеев отнесся к сообщению почему-то холодно.
Он достал из бокового ящика стола большую клеенчатую папку и начал перебирать в ней бумаги. Найдя нужную, он быстро пробежал ее и переспросил:
— Сколько, сколько?
— По сорок тысяч в месяц, — повторил Андрей.
— Сорок! — Еремеев поднял на него серьезные глаза. — Сорок тысяч, говоришь?
Ничего еще не понимая, Андрей испытывал смущение под его пристальным, серьезным взглядом.
— А сколько же вы дали в августе?
— Тридцать девять тысяч четыреста, — тихо ответил Андрей. Он начал догадываться, куда клонит Еремеев.
— Ну и как же ты думаешь, — так же серьезно и негромко продолжал Еремеев, — правильно вы решили, приняв такое обязательство?
Андрей ничего не ответил.
— Решили остановиться на достигнутом уровне? Установили себе предел?
Еремеев говорил уже резче и отрывистее.
— Закрепились на достигнутых рубежах, — он сухо усмехнулся. — Это как же понимать? После хорошей, скажем прямо, боевой работы передохнуть решили… Время ли? — И он уже строго посмотрел на Андрея.
— Мы считали, — потупившись, сказал Андрей, — что лучше перекрыть свое обязательство, чем не сдержать слова… Но мы надеялись сделать больше, — поспешно добавил он.
